Альберт Иванов - Деревянный хлеб

На книжках Санька с Юркой и подружился, а потом подружил и Витьку с Юркой. Услышав фамилию Куницынский, Коршун с уважением сказал:

— Польская. Может, ты поляк?

— Нет, я русский, — обиделся Юрка и на всякий случай добавил: — Чистокровный.

— Чистокровными только лошади бывают и псы, — заметил Витька. — Верно, родом из поляков, но только об этом не знаешь.

— И отец не знает? — вспылил Юрка.

— И отец, — настаивал Витька. — Из глубины веков пришло… А ты не злись, поляки тоже с фрицами здорово воевали. С саблей против танков!

Подружились с Юркой на книжках и из-за них же чуть не поссорились. Нехорошо вышло.

Стоял тогда Санька на обжигающем куске льда среди других таких же мучеников. Он стискивал зубы, кривясь, и старался не поднимать пальцы ног, потому что болельщики ложились на землю и пристально следили: нет ли зазора между подошвами и льдом, вдруг кто-то жилит, держась только на пятках.

Возле базара в длинном приземистом доме размещалась артель инвалидов, которая делала, кажется, ячменную брагу. С огороженного двора всегда тянуло резким запахом брожения. Сквозь щели в заборе был виден цементный бассейн, заполненный жомом — густой коричневой кашей отходов. Она дышала и пузырилась. Пригородные совхозы присылали сюда телеги с огромными железными корытами за жомом для свиней. А еще сюда постоянно приходила летом полуторка городского холодильника с увесистыми ледяными глыбами: отжатый из распаренного ячменя сок необходимо охлаждать. После разгрузки машин у ворот оставались небольшие, истекающие прохладой куски льда. Пацаны становились на них босиком: кто дольше всех простоит, тот победитель — самый стойкий, самый выносливый. Так, казалось бы, из ничего и возникали послевоенные игры мальчишек.

Стоял вот так, терпел Санька как на раскаленной сковородке.

Один соперник не выдержал, сошел. Затем — другой.

Над ними смеются. Они что-то доказывают. Кто-то, оправдываясь, показывает всем царапинку на подошве.

Сверху припекает солнце, снизу — лед. Нет, не выдержать, никак больше не выдержать. Не победить Саньке еще трех очумело застывших напротив мальчишек. Летом все пацаны ходили босиком, а эти, наверно, и зимой босые шлялись! Если б сейчас был конец каникул, а не начало, он бы им доказал — к осени подошвы становятся задубелыми, твердыми, как дерево. Жаль, правда, что не у него одного. Сколько ж можно терпеть! Досчитаю до пяти — и все! Один, два, три…

Тут, к счастью, и появились из-за угла Юрка и Витька, машут ему: скорей сюда!

Санька как бы нехотя сошел со льда, не ощутив земли, а лишь чувствуя, как, покалывая, слабеет пожар в ногах. Он заковылял к друзьям, оглядываясь на болельщиков и разводя руками — ничего, мол, не поделаешь, срочные дела.

Дела и впрямь оказались срочными. Он даже про ноги забыл. Друзья сообщили, что какой-то пацан с ходу продаст «Избранное» Уэллса: «Война миров», «Человек-невидимка» и фантастические рассказы.

— Как у тебя? — обрадовался Санька, взглянув на Юрку. У того ведь была такая же книга, и он ему страшно завидовал.

— Ага. Только подержанная.

— За сколько?

— За ту же цену, — как-то озабоченно ответил Юрка.

Санька сразу помчался к матери на работу и выклянчил деньги. Не то чтобы она не одобряла его собирательство книг, а по-своему разумно считала: зачем тратиться, когда в его распоряжении целая библиотека, где она работает. Но ведь хорошая книжка — не чужая, а своя! — вызывает особое чувство: ее можно в любой момент перечитывать, листать, любоваться — и просто знать, что она постоянно стоит на полочке этажерки. Даже ночью всегда при тебе. Да и в библиотеке книги нудные.

Мать отругала его за то, что он пришел босым. Еще подумают: ему надеть нечего, а дома новые сандалии давно стоят. Но ведь было уже тепло и все мальчишки так ходили. Не в кино же он заявился: туда без сандалий нельзя — ноги отдавить могут.

Ребята поджидали его на улице у входа в библиотеку.

— Достал? — деловито спросил Коршун.

— Вот! — показал деньги Санька, уже предвкушая, как возьмет желанную книгу в руки. — Пошли.

Но Витька напустил загадочного тумана: мол, мальчишка тот незнакомому продавать не станет, и вообще он живет у черта на куличках, книга не его, еще надо вынести ее тайком от родителей… Короче, Санька получит Уэллса только вечером, а если по какой-либо важной причине покупка не удастся, он, Виктор Коршунов, вернет ему деньги.

— Ты что, не веришь? — насупился Витька, насмешливо глядя на него.

Санька хотел было отказаться, сказать, что на таких условиях мать запретила бы ему это делать, но, исподлобья взглянув на выжидающие лица друзей, нехотя отдал деньги.

Витька с Юркой повернулись и молча зашагали по пыльной улице.

Неожиданные трудности только разожгли нетерпение. Весь долгий день Санька слонялся по городу сам не свой, надеясь как бы невзначай встретиться с друзьями: и возле их домов походил, и на реку смотался, и все безуспешно. Уже не о книге он думал — о деньгах. Как бы не пропали! Ну и влетит, если тот пацан вдруг надует Витьку!

Однако к вечеру Коршун принес обещанную книгу, вручил и почему-то сказал:

— Ты ее береги.

— Я все книги берегу, — весело обиделся Санька. — Каждую в белую бумагу оборачиваю.

— Вот-вот, и ее в белую оберни, — посоветовал Витька. И пошел.

— Спасибо! — крикнул вслед Санька.

— Не за что, — вежливо откликнулся Коршунов.

Когда мать вернулась с работы, Санька похвастался книгой.

— Вполне в приличном состоянии, — определила она. — Только кое-где подклеить надо.

И умело сделала все сама.

Той книгой Санька владел дней десять. Как-то утром он снова стоял у артели на куске льда, вновь появились Витька с Юркой и опять, к счастью для его ног, отозвали в сторону.

— Бери деньги — неловко протянул мятые рубли и трешки нахмуренный от смущения Юрка. — И верни Уэллса.

Санька попятился и спрятал руки за спину, растерянно бормоча:

— Почему?.. Ни за что!

Тогда Коршун отвел его в сторону и выложил всю правду. Оказалось, Юрка проиграл Пожарину в азартную игру «орел или решка» большие деньги — 15 рублей. Пожарин по-хорошему предупредил: через день не вернешь долг, буду бить, пока честно не рассчитаешься. А откуда взять? Наскребли только пятерку. А остальные? Юрка и набрел на спасительную мысль — продать Саньке свою книгу, а затем… выкупить. Можно было, конечно, загнать Уэллса чужому, но чужой ведь не вернет, когда Юрка вдруг разбогатеет. А тут приехала сегодня Юркина тетка из деревни и подарила ему червонец на кино и мороженое. Такая удача! Понятно?

— Не верну! — упорствовал Санька. — Если на то пошло, я его выручил!

— Ты бы выручил, — с иронией протянул Витька, — если б не книжка.

— Да откуда у меня деньги? — возмутился Санька.

— Именно — откуда? Что, пошел бы к мамочке и попросил: Юруля в орлянку проигрался, выручи его! Она бы тебя так шуганула! Вот и Юрка, и я тоже не могли у своих попросить.

На это возразить было нечего. Но Санька решил не сдаваться.

— Все равно нечестно. Уговор дороже денег!

— Что ж ему теперь, без Уэллса быть? — вконец рассердился Коршун. — Ты себя на его место поставь, пся крев!

— Ну, поставил. Я бы обратно требовать не стал. И вообще, я столько не проигрываю.

— А все-таки, — настаивал Витька.

— Иначе дружба врозь! — напряженным голосом крикнул издали Юрка.

И Санька сдался.

Правильно мать говорит: «Ложь порождает ложь». Через день она заметила, что на полке нет Уэллса. Санька промямлил: дал почитать товарищу, ты его, мол, не знаешь.

А еще два дня спустя робко сказал:

— Украли у него.

— Что украли?

— Уэллса… Он в горсаду на лавочке читал и забыл. Вернулся — нет. Стырили.

— Не стырили, а украли.

— Я и говорю — украли! — в отчаянии повторил Санька. И торопливо полез в карман: — Он и деньги за нее вернул, все до копейки. Ты не бойся.

— Да не боюсь я, — внезапно рассмеялась мать. — Жалко, ты без книжки остался. — И неуверенно сказала: — А деньги, не знаю, удобно ли, что ты их взял…

— Удобно, удобно! — замахал он руками. — У него отец много получает, всегда на книжки дает. Он в порядке.

Мать помрачнела, отвернулась и глухо произнесла:

— Деньги себе оставь. Может, где увидишь такую же и купишь. Или другую. Я тебе всегда на книги буду деньги давать, — и резко вышла в коридор.

Санька удивленно глянул ей вслед.

Только теперь, уже взрослый, он, вспоминая, понял, почему она так поступила.

Утром им довелось пойти, как обычно, купаться на весь день. Родичи послали их собирать молодую крапиву для супа.

Они спускались к реке по крутой и длинной, как бы семенящей коротеньким шажком, лестнице.

Сколько ракушек! Пустые, шершавые, пронзительно-белые изнутри, высятся они кучами по обе стороны лестницы. Ракушки шелестят, поют на ветру. Ракушки похожи на беззубые раскрытые рты, вымытые временем до самых костей. Не повезло им в те самые длинные четыре года — от сорок первого до сорок пятого. Перед войной на мелководье у моста они лежали вроде бы недвижно, с куцыми хвостиками своих теней. Их спины обрастали водяным мхом, мягким, как птичий пух. Но по дну за ними извилисто тянулись следы бесконечных путешествий. Ракушки были подвижны в своей неподвижности, словно жили в другом измерении. Попав в соленый кипяток, они испуганно, с чмоканьем раскрывали створки. И нож выворачивал наружу их слизистые упругие тела.