И что ещё странно было — вот только случалось Лёхичу поговорить отдельно с какой-нибудь учительницей… Например, как на той неделе с Марией Андреевной, химичкой.
Он никогда толком не разбирался в молярных массах, а слово «моль» и вообще ненавидел. Когда надо было решить задачку, он искал формулу и подставлял в неё всё, что нужно. И ему и в голову не приходило, что он когда-нибудь станет спрашивать у химички, откуда что взялось в этой формуле. Но так вышло само собой, он и не решался подойти — сразу подошёл, и Мария Андреевна всю перемену говорила ему про углеродные единицы. Он спрашивал:
— А почему выбрали именно углерод? Да ещё и решили поделить на двенадцать?
А она смотрела на него удивлёнными глазами — они вблизи тёмно-жёлтые были, янтарные. Он разглядел, что она хитро обвела их по контуру нежно-зелёным. И она говорила Лёхичу:
— Это же так удобно! Смотри, водород у нас весит одну двенадцатую от углерода. Считай, что люди договорились между собой, что основой для вычислений будет именно углерод…
И добавила:
— В науке не так уж редко люди договариваются между собой — и устанавливают какое-нибудь общее число.
— Число Пи, например! — ляпнул невпопад Лёхич.
И она поглядела на него ещё удивлённее. Лёхич понял, что огорчил её.
— Что ты, Лёша. Пи — число постоянное, оно есть, и всё. Как горы, как воздух. И люди просто открыли его…
Он подумал тогда — вот ведь как, о чём-то договариваться нужно: «А давайте придумаем то-то и то-то, чтоб легче было считать?» — а что-то надо просто открыть, потому что оно и так есть…
За столами рассаживался какой-то другой класс, а Лёхич с Марией Андреевной так и разговаривали до звонка. На алгебру он опоздал, влетел счастливый. Сидит и думает: «Выходит, со мной можно так говорить? Здесь, в лицее, вот так с учениками говорят…»
И вот после таких разговоров, или ещё после того, как его на уроке учителя хвалили — бывало и такое — мама по вечерам обрушивалась на него и попрекала базаром сильней обычного, точно хотела, чтоб он не забывал, как могут с ним дома разговаривать. Хотя он и не рассказывал ей, что сегодня в лицее было — откуда она знала?
Лёхич думал, что согласись он стать администратором сайта — ему придётся по вечерам сидеть за компьютером. И он будет как будто и не дома — вечерами вокруг него будет опять лицей. Он, может, освоит что-нибудь новое. Но позволит ли мама ему быть вечерами не дома? Она же привыкла, что может окликнуть его в любую минуту, что может отправить на кухню картошку чистить, или велит показывать, как у него рубашки в шкафу висят, как трусы сложены, всё ли в порядке. В уроках-то его она уже ничего не понимала, а контролировать детей надо, вот она и контролировала трусы.
Да и поймёт ли мама, что это у него хотя и не уроки, но тоже школьное, не станет ли опять попрекать его, точно он целый вечер играет в игру?
Алла Глебовна подбадривала всех, говорила: «Если вы что-то не умеете — учить будем!» И Лёхич уже совсем было надумал в следующий раз, когда предложат ему, согласиться. Но в следующий раз Алла Глебовна, ещё не дойдя до него, остановилась глазами на Мише Прокопьеве.
— Может быть, новенький будет у нас администратором сайта?
А новенький сразу и отозвался, сказал медленно:
— Д-да… Я — буду.
Кирка-то за глаза говорит про него «выскочка», а он подходит, как ни в чём не бывало, начинает рассказывать что-то. Лёхич сам себя считал отстающим, и он не сразу увидел, что и другие не понимают, о чём говорит новенький. А тот и сам не сразу почувствовал это. Оглянулся почему-то по сторонам, спросил:
— А что, здесь игры делать не учат?
Все даже заулыбались от неожиданности. Игры делать. Тут знай учи физику за два класса сразу, а дальше уже и вузовские учебники к программе добавятся. А по математике уже сейчас сколько всего дополнительного задают. В обычных школах такое никому и не снилось.
— Здесь учатся, чтобы поступить в крутой вуз, — как глупому, объяснил новенькому Лёша Ковригин.
— Я это знаю, — растерялся новенький.
И тут Кирка говорит ему:
— Слушай, я всё хочу понять, как тебя сюда приняли?
Он переспрашивает:
— А как — меня приняли? Я что, плохо учусь?
Ленка Суркова встревает:
— Приём-то давно окончен!
— Мы все на подготовительных курсах учились, а в мае сдавали экзамены, — говорит Кирка. — И вдруг в октябре ты приходишь…
— А я не знал раньше, — объясняет ей Мишка, — что есть лицей…
— А как узнал? — недобро спрашивает Кирка.
Мишка рассказывает:
— Мне наш математик новый сказал: «Тебе бы в лицей». Ну, я и попросил маму сюда сходить. Она пришла и договорилась. Только директор сказала, что мне отдельно устроят экзамены…
Про экзамены уже не слушает никто. Все говорят о чём-то другом. И Лёхич тоже настороже, чтоб, когда можно будет, словечко вставить. Он дома нарочно закачал несколько игр, чтоб было, о чём разговаривать в классе. Мама пришла с рынка и застала его на войне. Крику было…
— Я не дурочка, я понимаю разницу, когда учатся, а когда только время… просиживают!
Она на самом деле не так сказала, не «просиживают». Но зато Лёхичу есть теперь о чём с ребятами поговорить. Правда, они ещё про боулинг говорят и про пейнтбол. Оказывается, несколько человек ездили играть в выходные за город с папой Киры Сергеевой. Когда они обсуждают теперь, кто как выглядел после пейнтбола, Лёхич, понятно, себя чужим чувствует. И сразу ему вспоминается некстати, что мама велела после уроков взять справку из жилтоварищества.
— Я добьюсь для тебя бесплатного питания, — говорила она. — Кому же ещё питаться бесплатно, как не тебе?
Вчера Лёхич не успел взять справку. Какие-то люди лезли без очереди и передавали друг другу над головой у Лёхича свои бланки. Очередь в вестибюле стояла в несколько рядов, и эти ряды тесно касались друг друга. Лёхич сделал только маленький шаг — и оказался в другом витке очереди, человек на восемь вперёд или больше. Лёхич маленький, но его заметили, взяли за плечо, закричали, что как это он тихой сапой. Особенно одна женщина так кричала, точно увидала змею. А ещё одна частила высоким голосом:
— Он передо мной, передо мной стоял! Думает, здесь дураки, не заметят!
Так он и не успел взять справку. Мама опять, конечно, попрекала его, что сам он не зарабатывает, а знал бы цену деньгам — без мамы думал бы, как собрать документы.
И он думал, что сразу после школы надо будет за справкой бежать, в очередь становиться. А больше про такое вокруг него никто не думал.
На следующей перемене Кирка напоминала:
— Так что, объявим новенькому бойкот?
— А что он такого сделал? — спрашивал Игорь Шапкин.
Кирка пожимала плечами:
— Да выскочек я не люблю…
— Он же… это… У него, видно, связи, — осаждала её Ленка Суркова. — Его не со всеми приняли, когда приём уже кончился.
И Кира неохотно кивала:
— Да, если логически рассуждать — он со связями… Надо выяснить…
Борька Иванов слышал её от своего стола и встревал:
— А у меня дедушка его маму знает! Он говорит — там мама такая, что горы сдвинет…
И тут Мишка входит. Он ещё плохо ориентировался на этажах, а никто не подходил к нему, чтобы идти на следующий урок вместе. И теперь он радовался, что нашёл нужный класс. Глядел на всех, улыбался…
Он точно не чувствовал, что его здесь обсуждают. И его маму тоже. Входя утром в класс, он бросал никому в отдельности, в воздух:
— Привет!
Как будто никто ему здесь был особо не нужен. Он выглядел углублённым в свою любимую математику, точней, утонувшим в ней так, что самого и не видать. Есть только задачки, о которых он говорит у доски. Или с математичкой на перемене. Лёхич глядел, как новенький машинально одёргивает на себе пиджак и улыбается.
— Прям Гагарин, — сказала однажды Кирка.
— А почему Гагарин? В космос возьмут, раз хорошо учится? — хмыкнула Ленка Суркова.
Кира ответила:
— Не, улыбается так.
Ленка сказала задумчиво:
— Он же, когда говорит про задачи — улыбается. А не когда про людей…
Кирка вдруг насторожилась:
— А ты что, слыхала, чтоб новенький про людей что-то говорил? Ну-ка, рассказывай!
Лёхич смотрит, а Элька Локтева уже — прыг от своего стола к девчонкам. И теребит Ленку:
— Да, да, он что-нибудь про нас говорил?
А сначала и виду не показывала, что ей интересно!
Ленка отодвигается от неё:
— Не, я ничего не слышала…
Прошло больше недели, а Мишку так и звали за глаза — «Новенький». Это потому, что Кирка его так звала. Кто может не слушаться Кирку, думает Лёхич. Ну, разве что, Иванов и Катушкин. Они сами по себе. Оба высоченные, подвижные, похожие друг на друга, хотя Иванов блондин, а Катушкин темноволосый. Они подходят к общему кругу, когда сами хотят. Послушают немного, и кто-то из них скажет:
