Дитлоф Райхе - Фредди. Жизнь, полная риска

Доктор Дитрих был явно польщен:

— Вообще-то не принято делать достоянием общественности результаты исследований до момента их научной публикации. Но в данном случае… Учитывая, что эту программу смотрят, как вы говорите, и специалисты… Можно, наверное, нарушить правила. — Доктор Дитрих снова откашлялся. — В самое ближайшее время я приведу доказательства того, что золотые хомяки могут научиться читать и писать.

Тишина.

Лиза Потемпе вздрогнула и побледнела. Но уже через секунду взяла себя в руки и снова превратилась в наивную слушательницу.

— Да что вы говорите? Неужели? Неужели хомяк может читать и даже писать?

Теперь лицо доктора Дитриха занимало весь экран.

— Разумеется, хомяк не может писать ручкой или карандашом. Но ведь есть еще такая вещь, как компьютер. Впрочем, это уже детали. Главное, что я в самое ближайшее время приведу доказательства того, что хомяки в принципе могут читать и писать.

Пауза.

Самодовольная физиономия доктора Дитриха все еще продолжала висеть на экране. Холодные глаза и все та же кривая усмешка.

— И для этого… — послышался голос Лизы из-за кадра, — и для этого вы вскрываете хомяков? Без каких бы то ни было обезболивающих средств? Чтобы посмотреть, так сказать, вживую, что у них происходит в мозгу?

Лицо доктора Дитриха исказилось.

— Я полагаю, что достаточно ясно вам объяснил, — я действую исключительно в рамках закона. И не совершаю ничего предосудительного! — прошипел он, брызгая слюною. — Другого способа доказать мою гипотезу наука пока еще не придумала!

— Понимаю. Чтобы убедиться в том, соединяются ли нервные окончания в процессе работы мозга или нет, другого способа, конечно, нет.

У доктора Дитриха буквально отвисла челюсть.

— Откуда вам это известно? — выдохнул он.

Лиза Потемпе сделала вид, что не услышала вопроса:

— Ради вашей сомнительной гипотезы вы отлавливаете золотых хомяков и подвергаете их мучениям!

— Что значит — сомнительная гипотеза?! Кто дал вам право так высказываться о моих исследованиях?! Это не сомнительная гипотеза, а почти доказанная теория! — Доктор Дитрих уже совершенно не владел собой. — Не далее как вчера я практически приблизился к разгадке этого уникального явления!

— Это когда вы чуть не зарезали живьем маленького золотого хомяка?

— Вот оно что! — Доктор Дитрих вскочил. — Значит, это вы украли у меня мой материал! Это вы похитили моего хомяка и стащили папку со всеми документами?! — Доктор кричал не своим голосом, тыча пальцем в Лизу, которая с невозмутимым видом сидела на красном диване и спокойно смотрела на разбушевавшегося профессора.

— Я? — искренне удивилась она. — Извините, не понимаю, о чем вы говорите.

— Вы украли моего хомяка! Первого и единственного хомяка, который умеет читать и писать! — Он сделал шаг в сторону Лизы. Стол покачнулся, стаканы с водой опрокинулись, ваза с цветами полетела на пол. — Это было мое доказательство! Отдайте мне хомяка! — Доктор Дитрих бросился на Лизу с кулаками. — Этот хомяк принадлежит науке! Он мой! Он мой!

Двое крепких мужчин бросились к доктору и быстро скрутили его. Он отчаянно вырывался.

— Это мой хомяк! Этой мой хомяк! — кричал он как сумасшедший. — Отдайте мне его! — От резких движений очки слетели с носа и разбились.

А Лиза… Лиза все так же сидела на своем месте, спокойная и невозмутимая.

В кадре появилась ведущая.

— Дорогие телезрители… — Она запнулась. Видно было, что она в полной растерянности. — Дорогие телезрители, вы сами все видели… Что можно добавить к этому… — Из-за кадра доносились вопли доктора Дитриха: «Это мой хомяк!», «Я докажу!», «Докажу!», «Докажу!» Дверь захлопнулась, и в студии опять установилась тишина.

Прямо на нас с экрана смотрела ведущая.

— Вот такая горячая тема, — сказала она, и по экрану под легкую музыку поползли конечные титры.

Признаюсь честно, мне нелегко далось это решение. Совсем нелегко. Все во мне противилось этому. Но я знал: я должен был сделать это. Просто обязан. Оставалось только решить когда. Лучше всего прямо сейчас.

И я отправился к Энрико и Карузо.

Сначала, правда, я обсудил все с сэром Уильямом. Мы откровенно поговорили с ним, и я попросил его пройти вместе со мною к Энрико и Карузо, чтобы они потом не рассказывали, будто я не предпринял никаких шагов. Мне нужен был свидетель.

Энрико и Карузо сидели в своей клетке у самой дверцы, как будто поджидая нас. На физиономиях читалось любопытство. Их маленькие глазки так и бегали из стороны в сторону — от меня к сэру Уильяму и обратно.

— Мальчики, — обратился к ним сэр Уильям, — Фредди хочет вам кое-что сказать.

Я выпрямился и собрался произнести заготовленную фразу: «Я пришел к вам выразить свою глубокую признательность». Но, посмотрев на эти два кулька, решил, что можно будет обойтись чем-нибудь попроще.

— Знаете что, — начал я, откашлявшись, — я забыл вам сказать, что, если бы не вы, этот доктор Дитрих меня бы прикончил. За это мне хотелось бы поблагодарить вас и выразить свою признательность, — закончил я свою речь, не удержавшись напоследок от некоторой высокопарности.

Энрико и Карузо молча воззрились на меня.

Я посмотрел на Энрико. Потом на Карузо. И тут я увидел, что в глазах у них стоят слезы. Настоящие слезы! Через секунду они уже рыдали в три ручья.

— Карузо! — проговорил Энрико сквозь всхлипывания. — Карузо, думал ли ты, что мы доживем до этого часа?! Что мы когда-нибудь услышим от хомяка слова признания и благодарности?

— Энрико, брат! — отозвался Карузо, громко шмыгая носом. — Ради этого стоило вывихивать себе лапу, ради этого стоило таскаться по грязным, вонючим канализационным трубам!

— Да, Карузо! И ради этого стоило ублажать Раллерманов.

— И задыхаться в чумазом мешке доктора Дитриха!

— Забудем обо всех этих мелочах, Карузо! Какая ерунда! К чему вспоминать о пустяках?!

— Ни к чему, Энрико! Лучше будем весь остаток жизни вспоминать о том, как много теплых слов нашел Фредди, чтобы отблагодарить нас за такие мелочи.

— А мы? Не должны ли мы со своей стороны порадовать его какими-нибудь теплыми словами?

— Конечно! Давай порадуем его песней!

— Давай!

Я взглянул на сэра Уильяма. Он ухмылялся в усы. Может, бросить все, к шуту гороховому? Взять и уйти? Но поздно. Энрико и Карузо уже затянули:

Я сидел нахохлившись. Неужели они сейчас опять свою любимую запоют? Точно!

Ну все. Понеслось. Теперь их уже ничем не остановишь!

Я встал на задние лапы и приготовился фукнуть на них как следует. «Хуже нет, чем видеть хомяка надутым, хмурым, злобным, прямо фу-ты ну-ты». Ну и что! Будешь тут хмурым, если над тобой так издеваются! Нет, все! Шутки в сторону, господа.

— Фредди, не надо сердиться! — мягко сказал сэр Уильям.

Ладно. Надо будет подумать на досуге, как мне впредь обезопасить себя от дурацких шуточек наших певучих сожителей.

— Фредди, — услышал я вдруг голос Энрико, — нам стыдно.

— Да, — подхватил Карузо, — нам очень стыдно.

— Нехорошо смеяться над тем, кто был на волосок от гибели, — продолжал Энрико.

— И мы совершенно не собирались тебя сердить, — добавил Карузо.

— Все, мы больше никогда не будем тебя дразнить. Честное гёттингенское слово, — торжественно заявил Энрико.

— Большое честное гёттингенское слово, — повторил за ним Карузо и поднял вверх лапу.

Я даже не стал их спрашивать, что это значит — «большое гёттингенское слово». Какой смысл? Они все равно не сдержат его. Даже если оно большое и даже если оно гёттингенское.

Лиза Потемпе пришла к нам на следующий день. Она принесла с собою две газетные статьи — одну длинную и одну короткую. С гордым видом она положила их на письменный стол.

— Интересно, — сказал мастер Джон, взяв первую газету в руки. — «Британский гость», — прочитал он заголовок. — Это я британский гость? — Лиза кивнула. — Очень интересно, — повторил он и углубился в чтение. — Слушай, а что это ты тут пишешь, — спросил он негодующим тоном, отрываясь от газеты, — «приятный британский акцент»? Я что, плохо говорю?

— Да нет, ты прекрасно говоришь, только некоторые звуки у тебя получаются очень забавно, всякие там «ц», «щ», «ш». Можешь повторить за мной три раза подряд без остановки — цапля чахла, цапля сохла, цапля сдохла? Только быстро.