— Не разобрался он еще, — объяснил выступление Пани отец. — А ты, Наташа, не жалеешь, что с машиной повременим?
— Что, папа? — переспросила Наталья.
— Вот то! — упрекнула и ее Мария Петровна. — С тобой отец говорит, а ты не слушаешь, задумываешься, будто случилось у тебя что неладное. Куда ты?
— Посуду мыть… Скоро Фатима за мной придет. — Наталья прижалась раскрасневшейся щекой к смуглой щеке матери. — У меня все совершенно, совершенно благополучно, мамуся…
— То ничего не слышишь, то ласкаешься, как котенок… — покачала головой мать.
Родители составили хороший план. Мать наведается в детский сад, отец вздремнет, а вечером все Пестовы, ради кануна выходного дня, отправятся в парк культуры и отдыха, покатаются на лодке, может быть посмотрят кинокартину. Но теперь все это показалось Пане совершенно неинтересным.
— Пань! Неси мяч, идем играть, я уже пришел! — донесся в открытое окно зов Вадика.
Выкатив из-под кровати волейбольный мяч, Паня отправился на улицу рассеять свое новое огорчение.
Солнце жгло беспощадно. Заводские дымы стояли в воздухе неподвижно, как толстые витые колонны, едва выдерживающие тяжесть раскаленного небосвода. Но сражение на волейбольной площадке за домом Пестовых не затихало ни на минуту.
Разгоряченный, вспотевший, Паня прибежал во двор, стал на завалинку под кухонным окном, хотел попросить у Натальи напиться и не издал ни звука.
Сестра сидела посередине кухни на одной табуретке со своей подругой по техникуму — маленькой, скуластой и черноглазой Фатимой Каримовой.
— Только ты молчи, молчи, Фатя! — Наталья закрыла лицо руками, будто ей стало стыдно, и пригрозила: — Если кому-нибудь скажешь, я, вот увидишь, умру!
— Да не скажу я, никому не скажу! — Фатима поцеловала Наталью. — А ты назови, ну назови!
— Ой, что ты! — испуганно затрясла головой Наталья. — Ни за что, ни за что!.. Не щекочи меня, Фатька, а то я завизжу… Папа спит…
— Не говори, все равно догадаюсь…
Проказливая Фатима стала называть буквы алфавита, а Наталья все трясла головой.
Фатима называла буквы одну за другой:
— Эм, эн, о…
Конечно, Паня тоже принял участие в непонятной игре.
— Пэ-э! — тоненько сказал он.
Подружки вскочили. Наталья схватила Паню за плечи:
— Подслушиваешь, подслушиваешь, негодный!
— Дай, дай я ему уши пообрываю! — тянулась к Пане сердитая Фатима.
— Ничего я не подслушивал, — оправдывался Паня, вертя головой, чтобы избежать ее цепких пальцев. — Очень мне нужно какие-то ваши секреты подслушивать… Я пить хочу, Ната!
— Не трогай его, Фатима, он такой противный стал… — Наталья протянула Пане ковшик: — Пей маленькими глотками, а то простудишься. У-у, бессовестный!
Он пил долго-долго, самыми маленькими глотками, причмокивал и кряхтел, соображая, как бы расквитаться с Фатимой за ее кровожадные замыслы, но ничего путного не придумал.
— Знаю, почему вы в азбуку играли… Не беспокойтесь, все знаю! — сказал он с хитрым видом, хотя не знал ровным счетом ничего.
— Уйди! — замахнулась на него полотенцем Наталья.
Он спрыгнул с завалинки.
— Вылетели из игры с треском-грохотом, — размазывая пот по лицу, доложил Вадик, когда Паня вновь появился у волейбольной площадки. — Это ты виноват. Очень нужно было брать в команду Вальку Валина. Он же только под ногами путается!
Друзья уселись в тени под забором.
Вадик пожаловался:
— Тоже новости!.. Сегодня я за обедом сказал папе, что автомобильный магазин получил «победы», а он как закричит: «Не приставай с глупостями, достаточно с тебя арифмометра!» Очень остроумно арифмометр с «победой» сравнивать… Будто я виноват, что у папы будет много работы на траншее… Наверно, твой батька скорее машину купит, чем мы, правда?
— Да-а, жди! Ему тоже траншея мешает.
— Тогда хорошо: у нас вместе машин не будет! — утешился Вадик. — Смотри, какая туча…
Густосиняя туча катилась по небу. Быстрое, даже торопливое движение этой громады при полном безветрии внушало чувство тревоги. Край тучи будто срезал солнце, на Касатку упала зеленовато-желтая тень, и запахло дождем. Подгоняя мальчиков, первые капли тяжело и редко зашлепали по листве, зашумел ветер, прокатился ворчливый гром.
Можно было подумать, что этого и ждали взрывники в карьере, чтобы начать соревнование с грозой. Они так дружно рванули гору, что земля под ногами качнулась, зазвенела посуда в доме.
Пестовы сошлись в столовой. Мать собирала к вечернему чаю, отец читал газету, а Наталья сидела на диване с шитьем в руках. Она опасливо взглянула на Паню и укололась иголкой.
Мальчики прилипли к окну и стали наблюдать грозу. Молнии обильно сыпались на Железногорск, то прочерченные сверху вниз острым огненным карандашом, то расплесканные ослепительной вспышкой в пал неба, то похожие на деревья, растущие корнями вверх. Блеск молний отражался в мокрых крышах, как в бесчисленных зеркалах, над Касаткой стоял немолчный грохот, через правильные промежутки времени из рудничного карьера доносились раскатистые взрывы, сотрясавшие землю. Ничто не могло помешать Горе Железной делать свое дело.
Отшумел гром. Плеснула последняя горсть ливня, брошенная на землю уходившей тучей…
— Кончилось, кажется, — с облегчением вздохнула Мария Петровна.
И в эту самую минуту стукнула входная дверь. Кто-то, тяжело переступая, вытер ноги о половичок в передней; густой, рокочущий голос спросил:
— Дома хозяева?
Пестов поспешил навстречу гостю:
— Входите, Юрий Самсонович! Дайте я макинтош повешу…
В столовую вошел секретарь рудничного партийного комитета Борисов, такой плотный, что, казалось, под ним прогибается пал. Держался он прямо, высоко подняв голову с коротко остриженными седыми волосами. На темнобронзовом лице выделялись рыжеватые усы и брови.
— Здравствуйте! На десять минут к вам. Претендую на стакан чая с малиновым вареньем, — пророкотал он, здороваясь с женщинами. — Собирайтесь, Григорий Васильевич, за нами сейчас генерал-директор заедет. Он звонил мне… Товарищи из обкома партии приехали. Хотят побеседовать с горняками перед внеочередным заседанием бюро горкома партии.
— Спешное что-нибудь? — насторожился Григорий Васильевич.
— Не спешное, а сверхспешное. — Юрий Самсонович взял из руте Марии Петровны стакан чая, тотчас же отставил его и прошелся по комнате, теребя усы. — Ну, выходит по-нашему, Григорий Васильевич. Обком поддерживает нас по вопросу о снабжении домны Мирной. Надо полностью обеспечить домну Мирную нашей железногорской рудой, не ухудшая снабжения других домен. Железная дорога завалена грузами, возить руду из Белоярска для домны Мирной почти невозможно… Представляете, что это значит?
В комнате все затихли…
Уже давно горняки говорили о том, что нужно дать руднику вторую — выходную — траншею, чтобы рудничный транспорт входил в карьеры по одной траншее, а выходил по другой без задержек и чтобы выдача руды увеличилась. Это дело казалось очень далеким, и вдруг оно надвинулось вплотную, стало срочным и боевым.
— Домну Мирную задуют шестого ноября, и не накормим мы ее рудой, если к этому времени траншею не пройдем. — Григорий Васильевич развел руками. — Мы тут судили-рядили, сроки выбирали, раскачивались, а дело так повернулось: за два месяца дай траншею и обходную железную дорогу от Крутого холма до Сортировочной! За два месяца, не больше!
— Ух!.. — шепнул Вадик, округлив глаза. — Слышишь, Панька?
Слышал ли Паня! Он ловил каждое слово, уже охваченный надеждой, что и это дело, имеющее для рудника такое значение, не пройдет мимо его батьки.
— Трудновато будет, трудновато… — проговорил Григорий Васильевич и ушел в спальню переодеваться.
— Да, будет нелегко, — сказал Юрий Самсонович, когда Григорий Васильевич появился снова, уже в своем новом костюме. — А впрочем, учтите, что нам помогут и металлурги и железнодорожники. Ведь они заинтересованы в том, чтобы домна Мирная плавила местную, а не привозную руду… К тому же на проходку траншеи мы, конечно, поставим лучших мастеров во главе с Пестовым. Ведь так?
От радости Паня чуть не заплясал: вот какая работа ждет батьку!
С улицы послышался гудок.
Мальчики выскочили на улицу и проводили взглядом машину, увозившую Пестова и Борисова.
— Мне домой надо, — сказал Вадик.
— Зачем?.. Сейчас ребята на площадку сбегутся, мы реванш возьмем.
— Хитрый какой! Вы уже всё знаете о траншее, а моя мама, может быть, не знает.
Мальчики со всех ног бросились вниз по улице Горняков.
В квартире Колмогоровых было тихо, так как Зоя и самый младший Колмогоров, Ваня, ушли к соседям, отец еще не вернулся из карьера, а мать Вадика, Ксения Антоновна, работала в столовой, разложив на обеденном столе таблицы и чертежи.
