Наверху опять разгорелась супружеская ссора, но толку от нее было мало, утка оставалась недосягаемой. Пришлось им довольствоваться курицей, причем Изолина, как добытчица и к тому же тяжелобольная, вытребовала себе большую часть. Оба не наелись досыта, но сегодня было поздно идти в деревню еще раз. Стемнело, и вся птица уже спала в птичниках. Так и пришлось им лечь спать голодными. И Фридолин тоже уснул, но некрепко.
Назавтра, с утра пораньше, лисы вновь отправились в свой разбойничий набег, а Фридолин приступил к своим обязанностям — занялся уборкой испакощенного гостями коридора. Даже куриные кости он вынес из норы. Лисы — неряшливые животные и, как бы ни были голодны, едят как попало. Так что в коридоре кроме костей валялись и ошметки мяса. Фридолин, вынося в пасти эти отходы, ощутил на языке вкус мяса, и этот вкус не показался ему неприятным: напоминает мышатину, только погрубее. Он распробовал и тут же сожрал все, что ему попалось, — слишком давно он не ел мяса.
Оставалось еще вытащить из норы утку. Фридолин взял утку в зубы. Ошметки куриного мяса были так ничтожны, что только растравили голод, и Фридолин набросился на утку. Он не привык к перьям, и они доставили ему немало хлопот, но наконец он добрался до мяса и наелся до отвала. Он не сожрал и половины утки, а был уже сыт. Он забрался в свою спальню, выставил нос в коридор и уснул.
Фридолин мог уже не бояться лис. Они решили прекратить борьбу, слишком много страданий причиняли нанесенные барсуком раны и к тому же мешали охотиться. Они теперь довольствовались коридором, предоставив барсуку его спальню. Всякий раз, когда его злобные жильцы уходили на охоту, он наводил порядок в коридоре, сжирая при этом все, что оставалось от лис. Так как охотились они по большей части удачливо, то Фридолин как бы перешел на их пансион, хотя больше ему ни разу не посчастливилось заполучить целую утку.
Разумеется, немало неприятностей пришлось претерпеть барсуку от лис. Он вынужден был привыкнуть к их вони, постоянно убирать их нечистоты, забыв и думать о зимней спячке. От этого он стал еще угрюмее и злее, однако все-таки именно эти скверные лисы спасли ему жизнь, без них Фридолин умер бы с голоду.
Между тем в окрестностях назревали волнения. Не только в Карвитце, нет, и в Конове, в Томсдорфе, в Хуллербуше, в поместье Розенхоф, и даже в Фюрстенхагене и Бистерфельде постоянно уменьшалось птичье поголовье. Тут бесследно пропали несушки, там лучший племенной гусь, а там — индюшки, утки исчезали с лица земли, и даже крольчатники подвергались разбойным нападениям.
Вскоре было установлено, что это за разбойники. Их видели дети, любители подледного лова, лесорубы. Они описывали этих разбойников: крупный лис, бегающий на трех лапах, и лиса с опухшим носом. Призывы о помощи были отосланы егерю Фризике, жившему в основном в Берлине. Он явился с ружьем и с охотничьей собакой.
Первым пал Изолеус. Собака схватила слишком медленно бегающего лиса и тут же задушила его, прежде чем охотник выстрелил. Хитрую Изолину выстрел застал, когда она волокла домой жирного гуся; она пережила своего мужа всего на десять дней…
Вот уже больше недели лисы не появлялись в барсучьей норе, тогда Фридолин впал наконец в запоздалую зимнюю спячку. Наверху уже веяли помягчевшие февральские ветры, в кладовой было еще достаточно моркови, чтобы барсук мог дотянуть до теплых дней. Он ненавидел лис еще больше, чем прежде, и все-таки он выжил именно благодаря их разбою.
Вторая кампания против барсука в союзе с Мушкой и Фризике, а также много-много выстрелов — однако опять безуспешных.Вслед за убийством обеих лис, Изолеуса и Изолины, по деревне распространилась весть: егерь установил, что их разбойничье логово находилось в брошенной норе выдры на южном склоне Лесного острова. Все следы вели туда, и вокруг норы все было усеяно куриными костями. Теперь многие ходили туда гулять, по снегу или по льду.
— Ага! — сказал папа Дитцен, поднимая с земли гусиную грудную кость и пряча ее в карман (недурной будет «чижик» для Ахима). — Ага! А уж о твоем дружке, Мушка, о барсуке Фридолине, лисы тоже позаботились!
Мушка кивнула грустно, но не очень. Тот августовский день, когда она смотрела, как принимает солнечные ванны забавный маленький зверь, остался далеко позади. С тех пор столько всего произошло! Фридолин был теперь для Мушки всего лишь воспоминанием, а не частью ее жизни.
И в последующие дни тоже много чего случилось: конец февраля принес с собою теплый влажный ветер, лед на озере стал серым и полосатым, и мать запретила детям ступать на него. Затем в одно прекрасное утро он вовсе исчез, и приходилось только удивляться, куда за такое короткое время девалась такая масса льда. Отец говорил, что лед впитал в себя воду и опустился на дно.
Шаг за шагом, все быстрее приближалась весна. Казалось, только что все прислушивались к первым птичьим трелям и восторгались ранними крокусами в саду, и вот уже все вокруг зазеленело, вновь зацвели фруктовые деревья, первые ветки сирени принесли в дом и поставили в вазы.
В это время всегда страшно много работы и в поле, и в саду, и на птичнике. Гусята разбегаются во все стороны, мать на неогороженном поле сеет раннюю морковь, отец вместе с Матье разбрасывает по полям навоз. В этом году помощников еще меньше, чем в прошлом, а значит, больше работы. Каждый, у кого есть руки, должен заниматься делом, и Мушка, которая теперь бывала дома только по воскресеньям и на каникулах, а в остальное время ходила в школу в городе, тоже, естественно, не оставалась в стороне от всех этих трудов.
Наоборот, она помогала с восторгом, и не только матери, но и отцу и Матье. Она помогала сеять кукурузу. Ее опять сеяли на берегу озера, но уже, разумеется, на другом участке. Однако именно Мушка задумчиво произнесла, насыпая себе в передник новую порцию кукурузных зерен:
— Надо надеяться, в этом году Фридолин не набредет на нашу кукурузу.
— Да что ты такое говоришь, Мушка! — испуганно воскликнул отец. — Никакого барсука здесь больше нет. Ведь лисы убили твоего Фридолина, ты же помнишь.
— Конечно, папа, — отвечала Мушка и больше разговоров о барсуке не возникало.
Но отец был очень напуган, тем более что в этом году кукуруза стала еще милее его сердцу, чем в прошлые годы. Не только оттого, что с кормами теперь стало хуже, чем когда-либо прежде, но и потому, что на этот раз он своими руками обрабатывал поле, своими руками сеял, потому что от непривычной работы спина у него здорово болела. Так всегда бывает: добытое с потом и кровью много дороже дареного, того, к чему ты не приложил никаких усилий.
В последующие недели отец проникся еще большей любовью к кукурузе, так как ему пришлось собственноручно прополоть ее четыре раза: сорняки в этом году буйно шли в рост. Его спина уже не выдерживала таких нагрузок.
А кукуруза росла на диво, словно хотела своим безукоризненным видом, без единого прогала, вознаградить все затраченные на нее усилия. Сердце отца радовалось, когда он смотрел на свою кукурузу: в этом году он наведывался к ней чаще, бывало, что и каждый день.
Поэтому настроение его сильно омрачилось, когда он узнал, что в округе опять появился барсук. Выяснилось это благодаря курам: они вновь проникали в огород, а под забором, отделяющим птичник от огорода, появились лазы. Отец не стал разглагольствовать в ответ на эту неприятную новость, слишком уж выжидательно смотрели на него дети, Мушка и Ули. Никакого торжественного объявления войны на сей раз не было, но сердце отца преисполнилось суровой решимостью. «Лучше оставь мою кукурузу в покое!» — думал он.
Огород был не так важен отцу, в огороде работала мать, от огорода спина отца не болела. Но все-таки папа Дитцен принес с чердака ржавый капкан и, верный своему долгу, регулярно ставил его в лазы под забором. По утрам, вынимая капкан из лаза, он обходил всю ограду и закрывал новые лазы камнями. Так как он проделывал это очень-очень рано, когда куры еще спали в курятнике, то в этом году большого ущерба огороду куры не наносили.
Управившись с камнями, отец шел на поле к своей кукурузе. Туда он шел по одной стороне поля, а обратно по другой, озабоченно и внимательно приглядываясь к посадкам. К концу взгляд его прояснялся: барсук не забирался в кукурузу. Она росла в своем нетронутом великолепии, становясь все выше и крепче, и уже начинала цвести: мужские цветки, метелковидные, с пыльцой — наверху, женские, булавовидные, с длинными шелковистыми зелеными нитями — внизу, у стебля.
Да, странное дело, барсук как будто что-то прознал о суровой решимости отца: в этом году он куда реже наведывался в огород, вред причинял незначительный, почти незаметный. Так, иногда хозяева находили несколько объеденных, ободранных с кустика ягод клубники; ни гороху, ни моркови не было нанесено сколько-нибудь заметного вреда, и кукуруза, как уже сказано, оставалась нетронутой.
