Но упрашивать гостей не приходилось, а менее всех — Букстыня: гора оладий в миске оседала на глазах. Вначале лесник сидел молча, сердитым взглядом укоряя жену за то, что без толку добро переводит, но, увидев, что та и бровью не ведет, плюнул и сам принялся за еду. Да и что ему было делать, не оставаться же вовсе без ужина!
О чае в Замшелом, разумеется, слыхали, но видеть не видывали. Пареньки сперва хорошенько пригляделись, как его пьют. Портной только кивнул им и стал делать так: налил из чайника почти дополна глиняную кружку желтоватого кипятка, пригляделся и вытащил из кучи самый крупный кусочек сахара, кинул себе в рот и с наслаждением пососал его. Потом одной рукой взялся за ручку кружки, другой подпер донце, локти поставил на стол, подул, чтобы не обжечь губы, отхлебнул и крякнул. Ешка с Андром в точности следовали его примеру. У кипятка был горьковатый привкус, но зато тем слаще и вкуснее показался сахар, особенно после соленых оладий. Лесник только старался поспевать за гостями; правда, кусочек сахара он выбрал самый маленький, да и от него-то откусил всего лишь половинку. Но гостям и в голову не пришло усвоить урок. Букстынь то и дело дул в кружку, похрустывал сахаром и распространялся о различии между молочной похлебкой и таким напитком, как чай, который нынче принято пить во всех имениях. А лесничиха все улыбалась и пододвигала к нему блюдечко с оставшимся сахаром:
— Берите, берите, гости дорогие, у нас еще есть!
Но гостям хватило и этого. Андр уже разок-другой, склонив голову, оглядывался на лавку у стены, как раз у него за спиной. Букстынь поднялся, провел рукой по животу и тут же поспешил прикрыть ею рот: зевать в присутствии хозяйки дома никак не положено.
— Премного благодарны, госпожа лесничиха, — сказал он и отвесил поклон. — На обратном пути не преминем навестить.
Пока хозяйка краешком передника сметала крошки сахара в горсть и убирала посуду, портной уже завалился на печь. Сердито сопя, лесник вышел.
Спустя минуту за стенкой послышалось, как он, раздеваясь, ворчит:
— Ишь ведь, черт меня попутал! Этаких в дом привести! Волосы с головы и то готовы сожрать.
Ешка задул свечу и улегся последним. Но сперва ему два раза пришлось ткнуть Андра в бок, чтобы подвинулся к стене и другому тоже дал место.
Наутро у лесника появилось множество срочных дел, поэтому гостей он поднял чуть свет. Пусть запрягают и едут, у него времени нету: надо в лес идти, на обход. Ведь когда поблизости работают замшельские лесорубы со своим лесником, все ясени и вязы под угрозой. Как проехать в Черный лес? Чего же проще, и дитя малое покажет: назад по просеке до большого вяза, там свернуть и дальше по стежке, которую протоптал какой-то толстяк, что возвращался из Ведьминой корчмы. Потом переехать через Черную речку, а там начнутся большие вырубки, и не счесть которую зиму там лес рубят. А возвращаться надо совсем другой дорогой, мимо Белого хутора и Черного имения, а оттуда и до Замшелого рукой подать…
Букстынь все время пребывал в отменном расположении духа. Когда Ешка погнал лошадь мимо дома лесника и хозяйка, зевая, высунула голову за дверь, портной сорвал шапку и помахал ею:
— Спасибо вам и прощайте, госпожа лесничиха! До будущей встречи!
Лесник из Красного бора был прав: по всей округе шла дурная слава о замшельских лесорубах. Понятно, виною тому были только такие мужики, как Таукис и Плаукис, но раз в Замшелом всем миром не могли с ними управиться, то вскорости они стали управляться сами, а позор падал на всех. В тот самый день, когда трое посланцев за медведем выехали из Красного бора, под вечер с одной из вырубок в Черном лесу вышли тамошний лесник и жирный Таукис. Сильно взбудораженные, размахивая руками, они о чем-то спорили.
— Нет, Таукис, не могу, — сказал лесник. — Чего не могу, того не могу.
— Ну, не в службу, а в дружбу, — улещивал Таукис.
— Ни в службу, ни в дружбу не могу! — Лесник поднял саженную мерку: — Были бы твои поленницы вот на столько пониже, а то они, глянь, вот на сколько. Так не пойдет. Что же я скажу покупателям из Арциема, коли они не примут по такой мерке?
Но недаром Таукис прослыл в Замшелом величайшим хитрецом.
— Ну что ты городишь! — сказал он, хлопая лесника по плечу. — Ты им скажи так: «Чем меньше дров, тем легче везти, и лошади хорошо и тебе. Наложи полсажени дров на дровни, а сверху сам усаживайся. Вот и поедешь барин барином». Только назови возчика барином, он тебе и словечка наперекор не скажет.
Лесник поскреб круглый подбородок.
— Так-то оно так, да что-то неохота. Прошлой зимой арциемцы до самой трясины за мной с поленьями гнались.
— Так чего же ты бежал? — возмутился Таукис. — Ты встань перед ними и скажи, да-да, так и скажи: «Что ж вы, господа…» И что-нибудь в этаком роде. Ну, не в службу, а в дружбу! Так, значит, не пойдет? А за добрый глоточек?
Таукис вытащил из-за пазухи бутылку водки и побулькал ею. Глаза у лесника загорелись, для виду он еще немножко поломался, но под конец приложились оба. Когда между редкими елками показался длинный Плаукис, дело было уже улажено. Глянув на Плаукиса, лесник сразу что-то приметил.
— Послушай-ка, а что у тебя под тулупом?
Плаукис отвечал смиренно, как и полагалось в его положении да к тому же еще перед лицом начальства:
— Поленце… на растопку… потоньше расколем да высушим. А то еловые ветки обледенели — дуешь, пока дым глаза не выест, а они не горят, хоть ты тресни.
Лесник покачал головой:
— Оно бы ладно, да ведь не дозволено. Барин настрого приказал: лесорубам костер жечь только из тех сучьев, у которых концы не толще чем полтора дюйма. За каждое полено при расчете по три копейки вычитать.
— Что вы, что вы, господин лесник! — сладким голосом заверил Плаукис. — Да мы ж… Только как господин лесник прикажет… До других-то нам и дела мало.
Лесник поворчал еще немного, но льстивые речи Плаукиса все же возымели свое действие: записной книжки своей он так и не вытащил и нарушителей порядка не записал. Все трое направились туда, где за поленницей в полсажени высотою поднимались клубы дыма. Там, перед шалашом из хвойных ветвей, горел костер, у которого хлопотал Вирпулис. Снег на том месте, где каждый день жгли костер, протаял до самой земли, и поэтому котелок, подвешенный на двух развилках, оказался почти что в яме, а шалаш возвышался на крутом снежном взгорке, ветер загонял дым прямехонько туда, словно считая, что именно дым, а не огонь дает тепло. Усатый Вирпулис, что стоял на краю ямы, казался огромным, даже страшным.
Лесник тоненько кашлянул, уведомляя о своем приближении, но Вирпулис и не подумал обернуться — этот держался совсем не так, как Таукис и Плаукис.
— Ну, здорово, Вирпулис! — первым приветствовал его лесник. — Картошечку варишь?
Вирпулис, окутанный дымом, сперва чихнул, а потом буркнул:
— Здорово! А что делать-то? Варю, не сырой же ее жрать… — И он потыкал в котелке выструганной еловой палочкой — может, уже сварилась.
Лесник протянул Вирпулису свой кисет. Трубка лесоруба была самых внушительных размеров, а поэтому владелец кисета с болью в сердце следил, как большой палец Вирпулиса плотно уминает в ней табак и как кисет на глазах худеет. Ничего не поделаешь, с Вирпулисом приходится ладить, с ним шутки плохи.
— Да-да, — продолжал лесник, услужливо скатывая с ладони уголек в жерло Вирпулисовой дымовой трубы, — ведь и не каждый сварит, как положено. На все нужна сноровка. А хорошая делянка тебе нынешний год попалась, тут можно заработать.
— Хорошая!.. — Вирпулис раз пять пыхнул дымом, потом вынул трубку изо рта и смачно сплюнул. — Табак подходящий… Что мне проку от этого участка, коли напарник никудышный? Разве Раг — работник? Насчет рубки не скажу, с топором управляется, ветви обрубать он прямо-таки мастер: поскачет, поскачет, глянь — ствол уже гладкий. А вот пильщик он — хуже не сыскать! Чистое наказание! Тащишь пилу с ним вместе — будто тяжелый воз навалится. Что с этаким наработаешь?.. Сколько у нас по твоему-то расчету выходит?
Лесник вытащил свою книжку и долго изучал ее. Можно подумать, не он сам, а кто-то другой вел в ней записи.
— По мерке и на глаз у нас выходит так: тридцать семь полусажен, сто пятьдесят ясеневых кряжей на колесные ободья и девяносто бревен.
На сей раз Вирпулис сплюнул дважды, после чего усы его заволокло клубом дыма из трубки.
— А у Таукиса с Плаукисом?
Лесник опять заглянул в книгу так, словно не он ее хозяин, а Вирпулис:
— У них вышло сорок пять.
— Так я и думал! — усмехнулся Вирпулис. — Недаром Таукис с самого утра бутылкой побулькивает… А поленницу сложат так, что кошка свободно между поленьями проскочит. И бревна сваливают за пнями да за ветками — без пары лошадей ни один арциемец пусть лучше и не думает оттуда вывезти. А заявится лесник принимать работу — все чин чином, только и знай приписывай!
