— Ничего не поделаешь, дружище, — оправдывался лесник. — Что есть, то и есть.
— То-то и оно, что нету того, что есть! — гаркнул Вирпулис и с такой яростью ткнул палкой в котелок, что в кипящем водовороте всплыла шелуха. — Насчет другого не скажу, а только сорок пять полусажен и тридцать семь — разница-то без малого в целый десяток! Где ж тут справедливость?
Он озирался по сторонам, злобным взглядом отыскивая Таукиса и Плаукиса, но те уже успели юркнуть в шалаш и копошились там, делая вид, что заняты важным делом. Вирпулис махнул своим вертелом — полусырая картофелина взметнулась в воздух и упала в снег.
— Вон Раг идет. Как у него записано, так и будет.
Сухонький, маленький и щуплый, из чащи на вырубку вышел Раг, в руке он держал сложенную бумажку и карандаш.
Увидев лесника, он потряс своими записями.
— Шалишь! Этак не пойдет! Не сходится! — заверещал он тоненьким, но пронзительным голоском.
Лесник сразу вскинулся:
— Чего у тебя не сходится? Чего карандашом тычешь? Не наваливайся на пилу, как тяжелый воз, чтоб ее тянуть было сподручней, тогда и сойдется.
— А вот и нет! Ни на столечко не сойдется! — Раг был непоколебимо уверен в своем счетоводческом таланте. — Хочешь, чтоб из девяти полусажен вышло десять, а разницу себе. Куда это гоже?
— Полно врать! Из десяти — одиннадцать, — торговался лесник.
Раг яростно тыкал карандашом в бумажку:
— А я говорю — из девяти. Слыханное ли дело? А как отцы наши рубили в Черном лесу?
Жестоко обиженный, лесник сунул свою книжку в карман:
— Не учи, сам разумею!
Раг с вызывающим видом стал рядом с Вирпулисом:
— Ишь, разумник! Коли ты умен, так скажи, почему по лесу трое на дровнях ездят?
Лесник всполошился:
— Кто ездит? Где ездят? Как ездят?..
— Вот там ездят и вот так: двое на дровнях, а один впереди бежит, высматривает, а лошадь по снегу — что рыба по воде плывет. Вот куда он весь лишек уходит, что мы нарубили!
— Да, вот куда! — подтвердил Вирпулис.
— Окаянные! — воскликнул вконец разъяренный лесник. — Ну, я им сейчас покажу! — И он почти рысцой затрусил прочь.
Таукис и Плаукис вылезли из шалаша, и все четверо лесорубов стали браниться из-за скверных участков и мошенника-лесника. Однако, ж они старались говорить потише и все время с опаской поглядывали в ту сторону, где за ельником дымился костер других замшельских лесорубов. Вскоре совсем с другой стороны показался лесник. Он держал за шиворот маленького мужичка. Человечек этот был не кто иной, как Ешка!
— Не брыкаться! — кричал лесник. — Ступай за мной!
— Да я же иду! — хныкал паренек. — Не души ты меня! Отпусти малость.
— Я тебе отпущу! — И лесник с силой тряхнул пойманного. — Этакого разбойника надо бы еще покрепче… Эй, на помощь! Как бы не сбежал. Двое уже удрали. Подержи-ка его, а тех, что с лошадью, я сам словлю. Я вам покажу, как в Черном лесу дрова воровать!
Вирпулис и Плаукис крепко вцепились в Ешку. Паренек выворачивался вне себя от злости.
— Сам воруешь дрова в Черном лесу, а не мы! — заорал он. — А те двое никуда не убегут, не бойся.
Ешка вырвался из рук Вирпулиса.
— Ау-у, Андр! Сворачивай сюда!
Вирпулис ткнул Плаукиса в левый бок:
— Глянь-ка, это ж варежки вдовы Ципслихи у него на руках!
Плаукис таким же манером ткнул Вирпулиса в правый бок:
— Так и есть. А на голове шапка покойного Ципслиса!
Описав небольшой круг, Андр подогнал кобылу к замшельцам и обмотал вожжи вокруг сосны. Букстынь, красный от злости, соскочил с дровней и, размахивая руками, кинулся прямо к леснику.
— Ах ты душегуб! — заорал он. — Куда поволок нашего возницу?
— Люди добрые! — всплеснул руками Таукис. — Лопни мои глаза! Это же красный платок Ципслихиной дочки.
— А под платком — лопни мои глаза! — сам Букстынь, — в свой черед объявил Плаукис.
Вирпулису и Рагу оставалось только подтвердить это. Сбитый с толку лесник таращил глаза и разевал рот. Тут подошел Андр и так сурово воззрился на отца, что тот, поспешно сунув карандаш и бумажку в карман, приглядывался: нельзя ли как-нибудь укрыться за чужой спиной.
Вскоре все знакомцы уселись у костра, за исключением лесника, который после столь неудачной поимки воров чувствовал себя неважно и поспешил убраться восвояси.
Ешка подробно рассказал о делах в Замшелом и о том, почему им велено было ехать за медведем. Букстынь основательно переиначил его рассказ об их злоключениях, не дав пареньку поведать о некоторых событиях на Круглом озере и в Ведьминой корчме, вспоминать которые портному, как видно, было не слишком приятно. Раг посадил сына рядом с собой и стал шепотом выспрашивать о домашних делах. Он даже вздрогнул, когда Ешка завопил во всю глотку, будто дурной:
— Мужики! В Замшелом житья не стало! Снег выше заборов — ни войти, ни выйти. Всё до последней хворостинки пожгли. Колья из изгородей рубят, чтобы хоть кое-как хлеба испечь. Колодцы позамело, а если в каком и останется капелька воды, то Букис повычерпает на пиво. Сено из стогов не вытащить, скотина мрет с голоду. Крысы и мыши людей готовы живьем загрызть, вороньё обваливает трубы, проламывает крыши, сороки из рук хлеб рвут, воробьи у хозяек лукошки с мукой выбивают. Бабы день-деньской бранятся, везде и повсюду разлад и всяческие напасти. А я вот что скажу, да и Андр тоже: насчет медведя — все сущая чепуха. Зазря кобылу загоним и сами замучаемся. Мужики, ступайте домой!
Ешка снова уселся на пенек и по очереди оглядел всех. Замшельские мужики переглянулись; один скреб в затылке, другой топорщил усы. Раг чуть отодвинулся от сына и, снова нащупав в кармане бумажку и карандаш, промолвил:
— Оно, конечно, вроде бы надо ехать. Так-то так. Однако ж, с другой стороны, опять же оно как? Деньги за последние работы еще в имении, неужто им пропадать?
— Нет, этого никак нельзя, — подтвердил Вирпулис. — А с другой стороны, как сам говоришь, оно бы вроде можно: лошадь и сани у нас теперь есть, что ж в этакую даль пешком переть?
Тут Букстынь вскочил на ноги и замахал руками:
— Об этом и не думайте! Ешка же сказал ясно: ступайте домой, а не поезжайте. Это же кобыла, да и то разве что по названию. Она и троих-то на взгорок не потянет.
Что угодно, но хулу на свою лошадь Ешка стерпеть не смог: он так щелкнул кнутом, что только снег столбом взвился.
— Ах ты такой-сякой! А сам ты у взгорка не сподобишься вылезти да чуток ноги поразмять!
— Ну полно, полно, — успокаивал его Плаукис, во все стороны вытягивая свою длинную шею в надежде увидеть то, чего он долго и томительно ждал. — Можно и так и этак: и пешком и на лошади, уж как придется… Но вот меня, к примеру, девчонка домой ждет не дождется.
— У твоей Мице чесотка, — сообщил Андр.
Тут Плаукис не на шутку встревожился:
— Как! В эту зиму опять?
— В точности, как и в прошлую. Ночью приходится руки полотенцем связывать, чтобы во сне глаза не выцарапала.
— Хм! Ну, это бабская забота, — проворчал Плаукис. — Мужикам лучше держаться подальше.
Таукис пригнулся и шепнул Ешке в самое ухо:
— А Букис-то свежего пивка наварил?
— Никакого нету, ни старого, ни свежего, — отвечал Ешка, поворачиваясь то одним боком к костру, то другим. — Оно у него не бродит. А коли бродит, то скисает. А коли не скисает, то крысы в чан валятся.
— Как же так? — встревожился Таукис. — Неужто в Замшелом все кошки перевелись?
— Те, что остались, под кровати попрятались, не смеют и носа показать: крысы с доброго поросенка. Как свиньям корм задавать — только и держи метлу наготове.
— Да… Вот они какие дела, — пробурчал Раг. — В таком случае, отправку домой надо как следует обмозговать.
Тем временем Плаукис все рыскал возле дровней; Ешка, приподнявшись, вытянул шею, наблюдая за ним. Вирпулис вдруг вскочил с сугроба, в котором высидел основательную вмятину, дважды ткнул своим вертелом в котелок и вытащил все совсем мягкие картофелины.
— Мужики! — крикнул он, и усы его задергались так, будто чьи-то цепкие пальцы рвали их с обеих сторон. — Картошка сварилась! Собирайтесь!
Куда ловчее жены он слил воду на снег, поставил котелок на горячие угли, потряхивая, подсушил и наконец с гордым видом водрузил на пень. От горячей картошки шел пар, разнося вокруг знакомый заманчивый запах. Тут воротился и Плаукис; в одной руке он держал котомку, в которой хранился туес с творогом и толченой коноплей и полковриги хлеба, в другой, высоко поднятой, красовался Таукихин окорок.
Замшельские мужики мигом воспрянули духом.
— Ветчинка стоящая! — радовался Вирпулис. — А то одну картошку уже нутро не принимает.
— И хлебца ржаного с картошкой тоже неплохо отведать… — И Плаукис подбросил ковригу в воздух.
Таукис открыл туес и понюхал:
