В тот же день, поближе к вечеру, когда Сара ходила за покупками, на чердаке творились странные вещи. Видел их и слышал один Мельхиседек, но так растерялся и встревожился, что юркнул в норку и, ведь дрожа, украдкой выглядывал оттуда, осторожно наблюдая за событиями.
Сара ушла рано утром, и с тех пор на чердаке было очень тихо. Правда, пошел дождь, застучал по черепице, Мельхиседек совсем затосковал, а когда дождь кончился и воцарилась полная тишина, решил выйти на разведку, хотя знал по опыту, что Сара уходит надолго. Он все обошел и обнюхал, обнаружив совершенно неожиданно крошку от последней своей еды, когда внимание его привлекли какие-то звуки на крыше. Сердце у него забилось, он прислушался. Кто-то шел по черепице, к оконцу, которое было почему-то открыто. В него с осторожностью и любопытством заглянуло смуглое лицо, за ним — обычное. Незнакомцы явно собирались влезть в окно. Один из них был Рам Дасс, другой — секретарь Кэррисфорда, но Мельхиседек, естественно, этого не знал. Знал он одно: какие-то люди врываются в частные владения; а поскольку один из них, смуглый, двигался ловко и легко, словно кошка, Мельхиседек повернулся к нему хвостом и быстро убежал к себе. Он испугался до смерти. С Сарой он утратил былую робость, зная, что она бросит разве что хлеба и никогда не кричит, только ласково, тихо посвистывает; но оставаться рядом с незнакомыми он боялся и залег у самого выхода из норки, выглядывая из щели испуганными, блестящими глазками. Я не могу сказать вам, что он понял; но если он понял все, он удивился.
Молодой, белокурый секретарь влез в окошко так же бесшумно, как Рам Дасс, и еще заметил кончик Мельхиседекова хвоста.
— Это что, крыса? — тихо спросил он слугу. — Их тут много?
— Да, сахиб, — шепотом ответил тот.
— Фу! — не сдержался секретарь. — Как она их не боится?
Рам Дасс почтительно улыбнулся. Он слыл знатоком Сариных привычек, хотя говорил с ней один только раз.
— Она со всеми дружит, сахиб, — отвечал он. — Она не такая, как другие дети. Я ее часто вижу, она меня — нет. Я подхожу по ночам к окошку, смотрю, не случилось ли с ней чего. И от себя смотрю, незаметно. Она стоит на столе, глядит в небо, словно оно говорит с ней. Воробьи приходят на ее зов. Крысу она приручила. Бедная служаночка ходит к ней за утешением. И маленькая девочка тайно ходит, и еще одна, побольше, та ее просто обожает и готова слушать вечно. Все это я видел. Хозяйка, очень плохая женщина, обращается с ней как с парией, но она ведет себя так, словно она — царской крови!
— Ты много знаешь о ней, — сказал секретарь.
— Я слежу за ней все время, — ответил Рам Дасс. — Я знаю, когда она уходит и приходит, горюет и радуется, голодает и холодает. Знаю, когда она сидит до ночи, учится, и когда друзья приходят к ней, а она оживает, тихо смеется с ними — дети ведь бывают счастливы и в бедности. Я бы знал, если бы она захворала, и пришел бы ухаживать за ней.
— Ты уверен, что кроме нее сюда никто не придет, и сама она сейчас не вернется? — спросил секретарь. — Она бы нас испугалась, и замысел сахиба не удался бы.
Рам Дасс беззвучно подошел к двери, постоял и послушал.
— Сюда никто не ходит днем, — сказал он. — Она взяла корзинку, значит — ушла надолго. Если я буду стоять у двери, я услышу шаги еще до последнего пролета.
Секретарь вынул из кармана карандаш и записную книжку.
— Хорошо, — сказал он, — слушай. — И стал очень тихо обходить убогую комнату, время от времени что-то записывая.
Сперва он подошел к кровати, потрогал тюфяк и даже вскрикнул.
— Твердый, как камень, — сказал он. — Заменим, когда ее долго не будет. Сегодня ночью не получится.
Он поднял покрывало и ощупал подушку.
— Одеяло еле живое, простыни рваные, — определил он. — Как можно ребенку спать на такой постели, да еще в доме, который кичится своей респектабельностью! Камин не топили давно.
— Ни разу его не топили, — сказал Рам Дасс.
— Хозяйка не помнит, что кому-то кроме нее бывает холодно.
Секретарь быстро записал. Потом оторвал листок и положил в нагрудный карман.
— Странно мы действуем, — заметил он. — Кто это все придумал?
Рам Дасс почтительно и скромно улыбнулся.
— По правде, сахиб, — отвечал он, — это придумал я. Так, в голову пришло. Я ведь эту девочку очень люблю, мы с ней оба одинокие. Как-то я слушал, что она рассказывает подружке про свои мечты. Взгрустнулось мне, я сел у окошка — и слушаю. А она говорит, какой бы стала эта комната, если ее украсить. Прямо как будто все видит, и согрелась, и развеселилась! А на другой день сахиб был совсем плох, вот я и решил его развлечь. Думал — одни мечты, а ему понравилось. Он вообще любит про нее слушать. Стал он меня расспрашивать и в конце концов решил, что это все должно исполниться.
— Ты думаешь, — спросил секретарь, — мы ее не разбудим? — но видно было, что он увлечен не меньше своего хозяина.
— Я ступаю тихо как кошка, — заверил Рам Дасс. — Сколько раз я сюда ни войди, она и не повернется в постели. Пусть мне дают вещи из нашего оконца. Когда она проснется, она подумает, что тут побывал волшебник.
Он улыбнулся, словно сердце под белой одеждой согрели эти мысли, и секретарь улыбнулся ему в ответ.
— Прямо как «Тысяча и одна ночь», — сказал он. — Только восточный человек мог это выдумать. Лондонский туман не располагает к таким замыслам.
К великому счастью Мельхиседека, вскоре они ушли — понимал он их, или нет, но явно опасался. Секретарю, видимо, было важно все — он записал и про пол, и про стол, и про камин, и про табуретку, и даже про стены. Их он ощупал и обрадовался, обнаружив немало гвоздей.
— Вот на них мы все и повесим, — сказал он.
Рам Дасс загадочно улыбнулся.
— Вчера, когда ее не было, — сказал он, — я принес хорошие, острые гвозди, которые сами входят в стену. Я их воткнул то там, то сям. Это они и есть.
Секретарь еще раз огляделся, засовывая в карман другие листочки из блокнота.
— Ну, кажется, записал я достаточно, — сказал он. — Сахиб Кэррисфорд — добрый человек. Как жаль, что он не может найти ту девочку!
— Если б он ее нашел, — сказал Рам Дасс, — он бы мигом поправился. Ничего, его Бог еще приведет ее к нему.
И они все так же бесшумно вылезли из оконца, а успокоившийся Мельхиседек, подождав минуту-другую, вышел из норки и принюхался, надеясь, что даже такие сомнительные существа могли случайно уронить несколько крошек.
Проходя мимо соседнего дома, Сара увидела, что Рам Дасс закрывает шторы, и успела заметить еще и эту комнату.
«Давно я не видела изнутри красивых комнат», — подумала она.
В камине, как обычно, горел яркий огонь. Перед ним, подперев рукой голову, сидел джентльмен из Индии, одинокий и несчастный.
«Бедный вы, бедный! — подумала Сара. — Хотела б я знать, что вы представляете?»
А представлял он вот что:
«Представим себе, — думал он, — что девочка, за которой Кармайкл поехал в Москву — не та, другая. Что же мне тогда делать?»
Войдя в школу, Сара увидела мисс Минчин, которая ходила вниз, чтобы выбранить кухарку.
— Где ты пропадала? — спросила она девочку. — Ходишь несколько часов!
— Там очень мокро и грязно, — сказала Сара, — трудно идти, у меня туфли рваные, они все время падают.
— Не выгораживай себя, — сказала мисс Минчин, — и не лги.
Сара пошла на кухню. Кухарка только что получила нагоняй, была не в духе и очень обрадовалась, что есть на ком сорвать злобу.
— Еще бы всю ночь проходила! — фыркнула она.
Сара положила на стол покупки. Кухарка, ворча, осмотрела их. Она уж очень разозлилась.
— Можно мне чего-нибудь поесть? — тихо спросила Сара.
— Чай уже выпили, все убрали, — ответила кухарка. — Что, для тебя горячий держать?
Сара постояла, помолчала.
— Я не обедала, — сказала она, наконец, уже совсем тихо, чтоб голос не задрожал.
— Возьми хлеба в буфетной, — отмахнулась кухарка. — Чего тебе еще, в такое-то время?
Сара пошла и взяла хлеб. Он был совсем черствый. Кухарка слишком ярилась, чтобы попросить снова, — проще и безопасней всего было срывать злобу на Саре. Трудно пройти на голодный желудок целых три пролета, да еще таких крутых, когда ты к тому же устала, а уж в этот вечер Саре казалось, что она вообще не дойдет до чердака. Несколько раз она останавливалась отдохнуть; когда же добралась доверху, обрадовалась, что из-под двери виден свет — значит, пришла Эрменгарда, и то легче, все ж не одна в пустой комнате. С толстой, уютной подругой в красной шали как-то теплее.
Да, Эрменгарда сидела на кровати, подобрав ноги. Она так и не сдружилась с Мельхиседеком и с его семьей. Когда Сары не было, она предпочитала сидеть на кровати. Сейчас у нее были основания для беспокойства, — Мельхиседек то и дело выходил и нюхал, и даже сел на задние лапки, глядя прямо на нее.
