— Вот что такое десантник.
Леха подвинул к стенке табуретку и, встав на нее, с трудом вытащил застрявший в древесине тесак. Уж безжизненно шмякнулся на пол. Это была змея, обыкновенная змея, на которую люди обычно смотрят с отвращением и брезгливостью. Но ничего подобного в этот момент Никита к ней не испытывал. Ему ее было просто жаль, по-человечески жаль. Как все живущее на земле.
Леха вытер ветошью лезвие и, срезав веками зрачки, процедил:
— Чтоб больше мой нож не пачкал. Понял?
С кем только не сталкивался Харитонов за годы своей долгой военной жизни. Видел и хороших людей, и отпетых негодяев и, если требовалось, мог любого принести и чувство, А здесь растерялся. В глазах Безуглова не было ни злости, ни ненависти, ничего, что могло бы выразить его состояние. Это были глаза сумасшедшего — неподвижные, с расширенными, сухо блестевшими зрачками. Если бы это был враг… Нет, таких надо гнать при первой возможности в три шеи, а следом — соответствующую характеристику.
— Чей ход? — спросил Леха.
Харитонов сел рядом с Аликом.
— Дай-ка я с ним сыграю.
Алик, пожав плечами, уступил.
— А вот у нас случай был, — сказал вдруг Слава, ворочая набрякшими желваками на побледневшем лице. — Неподалеку от нашей деревни геологи базу устроили. И работал у них коллектором парень, Митькой звали. Парень как парень — две руки, две ноги, голова, естественно, одна, но ленив был до невозможности. И спать очень любил. А во время дежурства вставать приходилось ни свет ни заря: воды натаскать, завтрак приготовить, в общем, чтобы к подъему — ребята подымались в шесть — был полный ажур. Продрал однажды Митька глаза, вышел во двор и сам себе не, верит — бочка с водой полная. Чудеса, да и только. Но удивляться не стал — решил: ребята разыграли. На следующий день история повторилась. Здесь уже Митьку заело. Кто это, думает, такой добренький? Таскает-то таскает, а потом возьмет да и на смех подымет. Решил выяснить. Как только ребята заснули, он в сарай сховался. И ждет. Утром, часа в четыре, появляется… медведь.
— Врешь! — не выдержал Леха.
— А ты послушай, — сказал Слава. — Берет бочку — она на тележке была — и катит к речке. Налил ее полную…
— Чем? — снова не выдержал Леха.
— Ковшом. Он к бочке был привязан. Налил — и обратно. Поставил на место, все, как положено, — и за сарай, там свалка была, мусор, консервные банки — в общем, всякие отбросы. И давай вылизывать… Тут-то Митьку и осенило. Где, думает, лучше водовоза найдешь? Молотить за одну сгущенку — дураков мало. А здесь сам напрашивается… Посоветовался с ребятами, те в восторг пришли.
— А зимой? — спросил Леха. — Он же спит.
— До зимы все кончилось, — сказал Слава. — Однажды Митьку снова осенило. Любопытно ему, видишь ли, стало, что медведь будет делать, если из дна пробку вышибить. И вышиб. Мишка наливал, наливал, да все напрасно. Как ни глянет в бочку — пусто. Ну, он и психанул. Схватил ее да как шарахнет о ближайший пень — только щепки полетели. И ушел.
— Обиделся. — Леха отложил в сторону фишки.
Никита, который уже давно догадался, куда клонит приятель, подмигнул Алику и наивно спросил:
— А Митька?
— А Митьке морду ребята набили, — зло проговорил Слава.
Харитонов, видимо, уловил какую-то связь рассказа со своим поступком и заерзал, не зная, как лучше выкрутиться из этого щекотливого положения. Партия кончилась. Леха стал примеряться, с какой стороны ему сподручнее пролезать под столом, причем делал это так долго и обстоятельно, что Харитонов не выдержал.
— Да что ты крутишься, как змея на сковородке! — гаркнул он. — Проиграл — лезь, а не мучайся дурью.
Сам ли тон фразы рассердил Леху или напоминание о несчастном уже вывело его из себя, но только он вдруг выпрямился и, серея лицом, грохнул кулаком по столу.
— Ты мне сейчас это животное похоронишь. — Он ткнул указательным пальцем на валявшуюся у стенки змею. — С музыкой, с почестями, иначе…
— Что иначе? — раздувая ноздри, спросил Харитонов.
Леха презрительно сплюнул, схватил ужа за хвост, сунул его в пустую коробку из-под конфет и, прихлопнув крышкой, направился к двери. На пороге обернулся и пообещал:
— Я этому делу ход дам.
— Дурак, — белея глазами, процедил Харитонов. И, смяв фуражку, вышел.
Славка засмеялся, но его смех только подчеркнул неловкое молчание, возникшее после ухода Харитонова. Грех смеяться над поверженным противником. — Никита грустно улыбнулся и задумчиво добавил: — Помяните мое слово: эта история Харитонову боком выйдет.
Это было так неожиданно, что ребята мгновенно затихли.
Докатилась все-таки история с ужом до порога кабинета начальника училища, и через неделю Харитонова вызвали «на ковер».
Василий Федорович предложил Харитонову сесть и, когда они остались с глазу на глаз, бесстрастным, сухим и каким-то бесцветным голосом обронил:
— Достукался?
Такое в лицо прапорщику мог бросить только Малинин. Слишком многое связывало этих людей в прошлом и слишком многое разделяло в настоящем.
Харитонов отстал от своей части, с боями выходившей из окружения, и метался среди отступающего воинского хаоса и неразберихи, как подранок по камышам — потерянный и испуганный. Тут-то на него и наскочил, тоже разыскивая своих, лейтенант Малинин.
Харитонов сидел, притулившись к борту разбитой прямым попаданием машины, и перематывал портянки.
Малинин присел рядом, извлек из вещмешка банку консервов, глотнул из фляги добрый глоток водки.
— Есть хочешь? — спросил Малинин.
Солдат не ответил, даже не повернулся, и лейтенант понял, насколько глуп был его вопрос.
После глотка водки парень оживился — подтянул ремень, поправил гимнастерку, очистил от грязи сапоги.
— Откуда будешь? — спросил Малинин.
— Здешний, — ответил Николай.
— Здешний, значит. — Малинин с интересом взглянул на парня. — Лет сколько?
— Семнадцать.
— А зовут?
— Николай.
— Какого полка?
— Мы из одного полка, товарищ лейтенант, сто тридцать пятого десантного. Только я в батальоне Саврасова.
— Ага, наш, значит, — обрадовался лейтенант. — А места эти ты хорошо знаешь?
— За грибами каждый год ходил.
— В картах разбираешься? Провести сможешь? Сориентируешься? — одним духом выпалил лейтенант.
— Смогу.
— Так. — Лейтенант привстал. — А с образованием как?
— Девять классов, — живо ответил Колька.
— Будешь пока при мне, — сказал Малинин, — у меня людей нет.
— Мне бы к вам вообще, товарищ лейтенант.
— Ко мне, — усмехнулся Малинин, — а ты хоть знаешь, кто я?
— А как же, — вытянулся Колька, — разведка. Малинин ощупал Кольку своим белесым, лишенным красок глазом.
Колька съежился и покраснел, кожей ощущая свою нескладность.
— Немецкий знаешь?
— В школе пятерку имел. — Колька смутился, но, преодолев робость, опять затянул: — Мне бы к вам…
— Ладно, — улыбнулся лейтенант, — посмотрим. А сейчас… — Он взглянул на часы и по-деловому коротко бросил: — Собирайся. К вечеру своих не отыщем — труба. Шкуру сдерут.
Так Колька стал разведчиком. А впоследствии — полным кавалером орденов Славы, ордена Красного Знамени — медали он не считал, — грозой фашистов, всеобщим любимцем полка и носителем странного прозвища «Самурай».
Крестником прозвища Харитонова оказался случай. Однажды, почти под самый Новый год, он, Сашка Снегирев, Кудимов и Вася Белый ушли в поиск — был срочно нужен «язык». Парни благополучно миновали нейтральную полосу и под прикрытием деревьев двинулись б расположение противника. Метелило, видимость была плохая, и — так уж случилось — разведчики углубились больше, чем надо: первые посты остались позади. Высунувшись из леса, они заметили крепкую, в два наката землянку и часового, беспечно закутавшегося в бабий платок.
— Может, рискнем? — прошептал Харитонов.
Сашка кивнул. Согласились и остальные. Белый, в обязанность которого обычно входила буксировка оглушенного противника, и Кудимов составили прикрытие, а Харитонов с Сашкой с двух сторон подползли к часовому. Снял его Сашка, когда немец, освобождая из-под платка ухо, пытался понять: послышался или нет ему какой-то неясный шорох со стороны леса.
Харитонов осторожно приоткрыл дверь. В нос шибануло спертым воздухом, шнапсом, дешевым одеколоном. Николай сунул голову дальше и ахнул. В свете коптилки на нарах разметались немцы. Храп стоял несусветный.
Сашка вытащил гранату, в другую руку взял пистолет, и друзья вошли, плотно прикрыв за собой дверь.
«Что делать? — глазами спросил Снегирев. — Вон их сколько! Не мариновать же!» Действительно, брать одного — проснутся остальные. Как быть? Думать было некогда. Харитонов вытащил нож и кивнул Сашке: смотри, мол, в оба!..
