с кем, — буркнул я. — Мне и одному неплохо.
— Можно и так, — согласился Май. — Я тоже ни с кем не дружу. Но со мной дело другое.
— Почему это вдруг? — попытался я возразить.
— Да кому же охота дружить с одноногим, — добродушно усмехнулся он. — Ребята любят побегать, попрыгать, повозиться, а со мной это не получается. Да ты и сам видишь. Вот, например, сейчас тебе приходится идти медленней, чтобы я не отставал.
— Чепуха, — пробормотал я. — Иду нормально.
Май только рассмеялся.
— Не прикидывайся. Я уже успел привыкнуть. Ведь с четырех лет хожу на этой подпорке.
Я хотел было спросить, как он потерял ногу, но не решился. Май, наверное, догадался о моих мыслях.
— Я был в лагере, — сказал он. — В Освенциме, вместе с мамой. Моя мама — коммунистка. Она участвовала в борьбе против гитлеровцев, вот нас и забрали.
— Понятно…
— Меня отправили в лагерный госпиталь, — сказал Май. — Там немецкий доктор проводил на мне эксперименты.
— Эксперименты? — Я даже приостановился.
— На мне ставили опыты — прививали различные бактерии, а потом пробовали лечить, — пояснил Май. — Но с лечением-то они не очень старались. Вот на правой ноге у меня и сделалась гангрена. Скорее всего, они именно этого и добивались. Помню, как обрадовался доктор, когда ему показали мою рану.
— Не надо. Хватит об этом… — Я почувствовал, что мне делается плохо.
— Вот тогда мне и ампутировали ногу, — закончил Май. — А мама говорит, нам еще здорово повезло, что мы вообще выжили там и теперь живем вместе. Она ведь тоже только чудом спаслась от смерти.
Несколько минут мы шли молча.
— Ты в шашки умеешь играть? — спросил я.
— Умею, но предпочитаю в шахматы. Это очень интересная игра. Если хочешь, я тебя научу.
— Здорово было бы, — сказал я.
Мы снова замолчали. Солнце блестело золотом на листве посаженных в два ряда деревьев.
— Когда ты сегодня выходил из школы, у тебя был какой-то странный вид, — заметил Май. — Что-нибудь случилось?
— Да так, ерунда, — пробормотал я.
— Схватил двойку? Наверное, по математике? У меня тоже с ней ничего не получается, еле на тройку вытягиваю.
— Нет, тут другое…
— Может, снова Грозд или Коваль? Если хочешь…
— Не нужно, — прервал я его. — Тут все значительно хуже. Вообще какая-то паршивая история. Придется, наверное, просить родителей, чтобы меня перевели в другую школу.
— Зачем? У нас очень хорошая школа. Точно тебе говорю. Скоро ты и сам поймешь.
— Хватит с меня. Не могу больше…
Я задумался. Да и Май не спешил с расспросами. Мы шли молча, помахивая портфелями. Деревянная нога глухо постукивала по тротуару в ритм наших шагов. Наконец я рассказал ему. Все. Он слушал внимательно, не прерывая, а у меня с каждым словом как бы спадала с души тяжесть.
— Ты-то хоть веришь мне? — спросил я в заключение. — Тебе-то зачем бы я стал врать. И все это чистая правда. Честное слово.
— Значит, ты подсказал ему правильно, а он не расслышал?
— В том-то и дело, — подтвердил я. — Но как доказать это другим? Ничего не получается.
Где-то в глубине души у меня таилась надежда, что Май найдет выход из этой абсурдной ситуации.
Однако Май не оправдал моих надежд.
— Да, тут уж ничего не поделаешь, — сказал он. — Может быть, когда-нибудь потом…
— Не могу я ждать! — вырвалось у меня. — Не могу, чтобы все считали меня подлецом, слышишь? Пусть себе дразнятся, пусть называют толстым или жирным, но не считают меня свиньей. Я ведь ничего не сделал!
Май грустно усмехнулся. Это была какая-то невеселая, задумчивая усмешка. Так иногда усмехается мой отец.
— Может быть, когда-нибудь люди научатся относиться друг к другу с уважением и доверием. И будут при этом заслуживать их. Понимаешь? Вот, например, заподозрили тебя в чем-то нехорошем, а ты и говоришь: «Нет, я прав!» — и все тебе верят.
Я горько рассмеялся.
— Такого никогда не будет, — убежденно возразил я ему. — Так просто не может быть. Люди ведь разные — и хорошие и плохие, и тут уж ничего не поделаешь.
Май остановился. Его, должно быть, утомила наша прогулка, на лице его выступили мелкие бисеринки пота. Он достал из кармана розовый платок и отер им лоб.
— А моя мама считает, что именно так и будет, — тихо сказал он. — И я тоже так думаю. Если из человеческой жизни убрать все зло, то и сам человек должен измениться. Никто ведь не рождается плохим. Просто условия его таким делают. Понимаешь? Какие условия — такой и человек. Но по сути, нет таких людей, в которых не было бы чего-нибудь хорошего.
— И откуда только ты все это знаешь? — спросил я изумленно, приглядываясь к Маю.
— С мамой говорим часто, — ответил он. — Да и я сам обо всем этом думаю. Когда нет друзей, то остается много времени на разные мысли…
Я как будто нечаянно взял его руку. Мы все еще стояли в тени яблони.
— Если хочешь, — пробормотал я, — я буду твоим другом.
Я почувствовал, как пальцы Мая слегка пожали мою руку. Я смущенно постарался высвободить руку.
— А может, зайдем ко мне? — предложил он. — Я живу в этом доме. Дам тебе первый урок шахматной игры, хочешь?
Я утвердительно кивнул. И тут мне припомнилось, как когда-то я сбежал из дома, только чтобы не встречаться с Маем. Мне было стыдно — в нашем неожиданном сближении было что-то не совсем честное и при этом именно с моей стороны. А не из-за того ли я ищу дружбы с Маем, что теперь остался совершенно один, обиженный и всеми осмеиваемый? Захотелось бы мне подружиться с одноногим парнишкой, если бы не все эти неприятные события последних дней? Если бы Яцек меня не предал?
Май как бы угадал мои мысли.
— Знаешь? Я даже рад, что ты уронил эту тетрадку, — сказал он. — Давно мне хотелось познакомиться с тобой поближе. А тут как раз подвернулся удачный случай.
Можно
