— Ну а как твой институт?
— Прекрасно! — сияет Оля от счастья. — Уже и лекции начались!
— А почему ты дома?
— Мама заболела. На три дня отпустили.
— На лекциях интересно?
— Очень! Математику нам читает профессор, так знаешь, что он нам сказал? Забудьте все, что вы учили в школе!
Ну! Вот это здорово! Оглядываюсь на маму: неужели не слыхала? А Олька щебечет и щебечет — все о своем институте. И какие там аудитории, и какое общежитие… В их комнате живут три девушки.
Это меня совсем не интересует.
Наконец Оля ушла. И хорошо сделала. А то мама совсем загрустила. Ей и так, бедняжке, невесело, а тут еще Олька со своим институтом надоела!
— Вот и ты мог бы стать студентом…
— Успею… Закончу службу…
— Ой, сынок, пока отслужишь — все перезабудешь!
Мама весь день ходит как в воду опущенная. Плакать, правда, не плачет, не то что другие матери, а все же очень опечалена. Да и мне самому не по себе. Бодрюсь, бодрюсь, а то вдруг сердце так защемит — хоть садись да ревмя реви!
Однако пора собираться.
Собирались вот как: что мама в торбу, то я из торбы. Маме почему-то кажется, что еду я в голодный край. Потому и впихивает все, что попадается на глаза. Еще и упрекает:
— Говорила же: бери ту, что побольше. А в эту, видишь, не вмещается…
Большую торбу мама сшила еще вчера. Но торба — чувал! Нищий и то не решился бы ее надеть. Я как глянул — завопил. Из дома сбегу, ночевать не вернусь, если заставят эту торбу взять!
Пришлось маме вновь браться за иголку с ниткой.
А теперь она старается наполнить эту торбу по самую завязку.
— О, и сухари! Что я, побирушка, что ли?..
— Вот глупенький! Я тебе в дорогу насушила. Захочется есть — и погрызешь в свое удовольствие.
— Ага, погрызешь… Чтобы все надо мной смеялись!
— Да кто там станет смеяться?
— Все! А сало зачем?
Я кисну и кисну. Да и как не предаваться унынию, когда в повестке черным по белому написано, что нужно брать с собой. Ложку и пару белья. А про харчи — ни слова.
Но наконец мы все-таки собрались! И тут ко мне подходит брат:
— Это тебе. На дорогу.
— Чего там еще?
Сергунька не говорит. Лишь протягивает что-то зажатое в кулаке. Я подставляю руку, и в мою ладонь ссыпаются медяки. Целая гора медяков.
— Рубль и сорок семь копеек, — говорит брат. — Бери!
Я ужасно растроган. Знаю же, как трудно Сергуньке отдавать эти деньги. Собирал их больше года — на «Конструктор». Не позволял себе купить самых дешевых конфет. Даже маму как-то попросил: если она захочет покупать нам сладости, так его долю пусть отдает ему деньгами.
— Оставь лучше себе. Тебе ж на «Конструктор»!
— Не хочу.
Стоит, на медяки и не глянет. Боится, очевидно, передумать — попросить назад.
— Ну, спасибо! А тебе чего привезти?
— Ничего. Я так, без отдачи…
Побродил, побродил без дела, потом вновь подошел:
— Ты мне малость пороху пришли… И патронов…
Пылко обещаю прислать и то и другое. Сейчас я готов весь флот обезоружить, только бы порадовать брата.
Ложимся поздно, в час. Мама в последнюю минуту надумала меня искупать, хотя я позавчера мылся. Как я ни отговаривался, как ни отбрыкивался — ведь там же будет и море, и баня, — ничего не помогло.
— Так это ж на четыре года! А мне известно, как ты сам купаешься…Терла мне спину, аж кожа трещала. А потом принялась еще и голову мыть. Совсем ни к чему: все равно обстригут!
— Тем более! Я не желаю за тебя краснеть!
Умора! Будто мама собиралась присутствовать при том, как мне волосы снимут!
Вымытый, прилизанный, ложусь в постель. Не успел, показалось, и заснуть, как слышу ласковый мамин голос. Склонилась надо мной, провела теплой ладонью по щеке:
— Пора, сынок… Опоздаем…
Насилу открыл глаза. Слабый мягкий свет заливает комнату, в плите потрескивают дрова, шипит, стекая из кастрюли, вода: мама уже готовит мне завтрак. Когда же она встала? А может, и вовсе не ложилась?!
Смотрю на маму, на ее, как всегда, озабоченное лицо, и волна горячей нежности заполняет мое сердце. Нежности и жалости к маме. Думаю, как ей тоскливо будет без меня, впервые начинаю понимать, что эти четыре года покажутся ей куда более долгими, чем мне. Хочется подойти к маме, сказать что-нибудь хорошее в утешение, но я знаю наперед, что ничего из этого не выйдет.
Мама понятия не имеет, что со мной творится. Поворачивается ко мне, повторяет ласково:
— Сынок, пора.
Да, нужно вставать. Считаю до трех, потом до десяти, наконец, на пятнадцатом счете сползаю с кровати. А мама уже стоит с кружкой воды, с чистым, из комода, полотенцем…
Выходим из дома, когда светать еще и не думает. На улице темно, по-осеннему холодно. Но я не хочу надевать пальто, как мама ни сердится, опасаясь, что я простужусь.
Олькины окна без света — в доме все спят. Мама напоминает, что я обещал постучать, но я не желаю.
— Ну, как знаешь, — печально соглашается мама.
Сбор у военкомата, а оттуда поведут на станцию. Мы пришли в числе первых, во дворе пусто, над воротами красное полотнище: «Пламенный привет допризывникам — достойному пополнению Рабоче-Крестьянской Красной Армии!» Значит, и я — достойное пополнение! Невольно выпячиваю грудь, расправляю плечи. Торбу бросаю на землю и загораживаю собой, чтобы в глаза не бросалась.
Постепенно двор заполняется новобранцами. Подходят по одному и группками. Те, что пришли одни, сразу ищут свободное местечко у стены, робко опираются на нее. Компании вваливаются со смехом, шумом, даже с музыкой. Вот уже и в одном углу двора и во втором перекликаются гармошки, одна звонче другой выводят:
Эх, яблочко, да куда котишься,
Как на службу попадешь —
Не воротишься!
Пусть он землю бережет родную,
А любовь Катюша сбережет!
Тут же и Катюши — без них и проводы не проводы. Виснут на локтях у хлопцев, ни на шаг не отходят. Поют, разговаривают потихоньку, а некоторые уже и глаза платочками вытирают — попусту слезы развозят. Хлопцы им «бу-бу», да «бу-бу», оглядываются по сторонам смущенно. Хорошо, что хоть Ольку не взяли с собой: а ну как реветь вздумала б? Что тогда могли подумать? Мне бы маму удержать от слез…
Стоит печальная, на глазах постарела, взгляд от меня не отводит.
— Ты, сынок, веди себя хорошо, не перечь командирам… И пиши мне почаще…
Слушаю маму вполуха. Потому что такой галдеж, шум-гам вокруг — оглохнуть можно, да к тому же высматриваю Мишку Кононенко. Договорились с ним держаться вместе, хотя бы до тех пор, пока не отправят нас по частям. Он записался в танкисты, а я, как известно, во флот.
Но вот и он. Пробирается через толпу, вертит головой — меня разыскивает.
— Мишка! — машу ему рукой. — Сюда!
Заметил, направился в нашу сторону. У меня на душе даже потеплело.
— Военно-морскому — привет!
— Привет, броня!
Хлопнули изо всех сил ладонями, крепко пожали друг другу руки. У Мишки через правое плечо небрежно перекинута сумка, на левом — осеннее пальто. Воротничок сорочки расстегнут, будто не осень сейчас, а жаркое лето. И кепка задом наперед.
— Чего опоздал?
— Да со стариками прощался. Договорились, что не пойдут провожать…
— Может, ты нас познакомишь? — делает мне замечание мама. И затем обращается к Мишке: — Мне Толя о вас много рассказывал.
Я говорю Мишке, что это моя мама. А маме говорю, что это мой товарищ Миша Кононенко.
Ну, вот они и познакомились. Теперь маме можно и домой возвращаться. А то не известно, когда еще нас на вокзал поведут.
— Ты не хочешь, чтобы я тебя проводила?
Чувствую, что обидел маму, хотя совсем того не хотел.
Просто мне было стыдно перед товарищем, что меня провожают, будто маленького. Однако хватает ума не сказать этого маме. Говорю, что очень хочу, чтобы мама проводила меня до вокзала, но она может устать. А ей еще и до дома добираться нужно…
— Обо мне можешь не тревожиться, — отвечает мама обиженно.
Чувствую себя не в своей тарелке. Мишке, видимо, тоже неловко за меня, а я готов себе язык откусить. Вот так всегда: что-нибудь брякну, а потом каюсь.
Но вот на крыльцо выходит капитан. Я его до сих пор не видел. За ним еще несколько военных.
— Внимание! Сейчас начну вызывать допризывников. Кого вызову, выстраивайтесь здесь. — И указал на стену справа.
— Бойко!
— Коваль!
— Костюк!
Меня и Мишку назвал почти последними, когда я уже забеспокоился: вдруг в списки забыли внести?
— Пошли! — тяну Мишку нетерпеливо за руку.
Когда капитан закончил, забегали младшие командиры, которые вышли из здания райвоенкомата вместе с ним. Они будут сопровождать нас в дороге. Дают команду рассчитаться, приказывают построиться по четыре в ряд.
