— Я об этом и прошу… чтобы ты послушал. И помог там поправить что надо… Я боюсь, но все равно хочу…
Мир нашел подходящие слова:
— Не бойся. Ты пой, будто перед теми ребятами. И перед Данилычем.
«И этим загладишь вину», — подумал он.
— Перед ними я тоже боялась бы, — прошептала она.
— Нет. Это лишь первые секунды. А потом — все нормально… Пойдем в каптерку…
Каптеркой называлась небольшая комната, где хранились казенные инструменты, запасные стулья и всякий реквизит для концертов. Мир выволок из угла некрашеный табурет, поставил перед Зоей, а сам спиной вперед прыгнул на подоконник. Прислонился к решетке.
— Зой, давай…
Она села и кивнула:
— Да, сейчас… Если это плохо, ты скажи честно…
— Скажу честно… Только я не думаю, что это плохо. Ты не бойся.
Она кивнула опять.
— Это как бы песня от имени старого человека, который смотрит на нынешних ребят и вспоминает свое детство.
Ясно, что она думала о Данилыче.
— Давай, — велел Мир.
Зоя кашлянула, словно сглатывая слезинку, и запела.
Голос был будто не ее, не Зойкин, а словно у Матвейки, когда они вдвоем с Миром пели об островах и ветре, только яснее и крепче.
Кажется, я сделался моложе
И спешу на берег вместе с вами,
Мальчики с коричневою кожей,
С белыми от солнца головами.
Будто бы я с вами одинаков,
В тонком теле нет ни грамма веса.
Мчимся мы среди пунцовых маков
По камням и солнцу Херсонеса…
Она замолчала, нерешительно, как-то просяще глянула на Мира. Он молча показал ей большой палец. Она сказала:
— Теперь припев. Он какой-то скомканный получился. Ну вот.
А у скал на каменные груды
Море плещет синеву и ласку.
Мальчики, храните это чудо —
Вам судьбой подаренную сказку.
— Дальше! — сурово потребовал Мир, потому что вдруг царапнуло в горле.
— Вот…
Встрепанный котенок ловит храбро
Клочья разлетающейся пены.
Мальчики охотятся на крабов,
Забегая в воду по колено.
А вдали белеют равелины —
Крепости, горячие от зноя.
Будет день безоблачный и длинный
С ясной беззаботной тишиною.
Только камни в тишину не верят:
Прячется в них сжатая тревога.
Мальчики, храните этот берег:
За него заплачено так много.
Она опять глянула вопросительно, и Мир снова сказал:
— Дальше, Зоя…
Она кивнула.
Здесь в легендах краткость телеграфа,
Потому что лишних слов не надо.
Рыжие осколки древних амфор
Смешаны с осколками снарядов.
Солнца луч на херсонесском храме,
На ресницах — радуги от влаги.
Ветер над стальными крейсерами
Вытянул Андреевские флаги.
В погребах спрессован старый порох,
Пусть он никогда не пригодится.
Мальчики, храните белый город,
Помните, что вы его частица.
Она прижала струны, кашлянула опять, помолчала, тихонько спросила:
— Ну что?
— Подожди… дай прийти в себя… Зойка, тебя должны наградить медалью «За оборону Севастополя». Потому что эта песня тоже его оборона. Как в давние времена…
— Мир, ты это по правде?
Он спрыгнул с подоконника, встал почти что навытяжку.
— Клянусь!.. Зой, ты поскорее пошли эту песню туда, тем ребятам…
— Да… — прошептала она. — Только жаль, что Данилыч не услышит.
— Как знать, — серьезно сказал Мир, обращая эту серьезность Зое и себе. — Может, люди, которые уходят от нас, все слышат… в дальних пространствах…
— Мирка, ты в это веришь?
— Да… И вот еще что. Ты должна спеть эту песню во дворце. Я там буду рассказывать про капитана Лухманова, про его кораблик и про Севастополь тоже. А ты…
— Ты с ума сошел, да?
— Никто никуда не сошел! Ты просто обязана!
— Я же никогда не пела на сцене! У меня голоса никакого!
— Ох уж «никакого»! Не упирайся! Ты просто не имеешь права отказываться!
— Мир, знаешь что? Спой лучше ты! Я дам флешку, ты выучишь в два счета. И музыку приведешь в порядок… А я… нет, я правда помру…
Кажется, она и в самом деле боялась сверх меры. А песня… ну не должна же она пропадать!
— Ладно, давай флешку… — И помотал головой.
Мелодия песни была совсем простая, но не похожая ни на какие другие. И засела в голове накрепко.
…Встреча юных любителей истории прошла, как говорится, на должном уровне. В малом зале дворца — с круглым столом и рядами мягких стульев у стен — собрались человек семьдесят. Те, кто знал Мирослава Рощина и любил его слушать. Ребята пришли разные — от второклассников до рослых парней и девиц. Мак привел с десяток «торпедоносцев». Появились и завсегдатаи клуба: те свое не упустят, если ожидается что-то интересное про город. И даже возникли несколько учителей — знакомых и незнакомых. Был и Брагич с неизменным Эльфом.
Разговор начал руководитель клуба «Резонансы» Евгений Иваныч Долгий, по прозвищу Длинный Джон (или Лонг Джон). Он был не только шеф гитаристов, но и участник множества дел в разных школьных клубах: конферансье в концертах, ведущий всяких конкурсов и турниров, сценарист утренников и вечеров. Он был славный парень, хотя с виду нескладный — высокий и тощий, с блестящими залысинами и в большущих очках-иллюминаторах. Он всегда кипел энергией и не боялся начальства. С Мирославом его связывало давнее знакомство: Лонг Джон не раз устраивал Миру выступления — и «гитарные», и «корабельные». Впрочем, на этот раз у него не было особых хлопот. Он только сказал:
— Привет, почтеннейшая публика! И отдельный привет педагогической общественности! Я с разбега передаю слово Мирославу Рощину, с которым если не все из вас, то многие хорошо знакомы. Сегодня, он выступит с лекцией «Паруса капитана Лухманова». Не пугайтесь термина «лекция»: скучно не будет. На вас повеют океанские пассаты… Мир, давай…
С шорохом приспустились шторы. Мир включил проектор. Возник на экране портрет хмурого человека в морской фуражке — тот же, что в комнате Дядюшки Лира, только громадный.
— Это морской капитан Лухманов… Он никогда не был в нашем городе, но всякими линиями жизни и загадками с нашим городом связан. Здесь почти полтора века назад жила его мама, Надежда Александровна Лухманова, она была писательница, известная в те времена. Здесь жили родственники капитана из семьи купцов Холмогоровых. Их большущий красный дом до сих пор украшает Заречный район, хотя и обветшал. А еще в наш город какими-то путями попала модель кораблика, знаменитого «дедушки русского флота», ботика Петра Первого… Смотрите…
В свете проектора, на высокой подставке, возник кораблик и отбросил на ярко-белый экран большую тень парусов и такелажа.
Мир слегка торжественно произнес:
— Теперь точно доказано, что кораблик этот сделал знаменитый русский капитан Дмитрий Афанасьевич Лухманов…
Мир помолчал несколько секунд и сказал слегка ожесточенно:
— Конечно, многие скажут: «Ну подумаешь, какой-то капитан. Подумаешь, какой-то кораблик. Нам это по́ фигу…» Но есть люди, которым не по фигу. Про них даже песенка написана — из старого радиоспектакля «Паруса Александра Грина». Вот…
Мир дернул струны и нервно, почти сердито пропел:
Есть в мастерах корабельных моделей
Чувство такое — не-береговое…
Звонкость поэта в строительном деле,
Ветер Атлантики над головою.
Над запыленной истоптанной сушей
Реет он, вечно зовет он куда-то,
А в корпусах корабельных игрушек
Бьются сердца океанских фрегатов.
Песню встретили с пониманием. Похлопали. Но не сильно — почти сразу примолкли с новым ожиданием. Это и понятно: песенка была случайная, Мир выудил ее из эфира неделю назад и решил, что пригодится. А главная песня была впереди. Мир осторожно подводил к ней разговор.
Он рассказывал о жизни капитана, о его плаваниях, о барке «Товарищ», о клипере «Великая княжна Мария Николаевна». А от клипера перешел к Севастополю, из которого однажды приехал в наш город мальчик Валька Федорчук. И о том, как возник «Тайный экипаж корабельщиков», будто перекинулась цепь между двумя городами. И наконец:
— Зоя Вертицкая из нашего клуба этим летом была в Севастополе. И написала песню о севастопольских мальчиках. Наши города и наши ребята во многом похожи, только севастопольцам больше повезло: у них море вплотную, а мы связаны с ним ниточками рек. Но все равно связаны… — Глянул на Мака с его одноклассниками и не удержался: — Недаром у нас тоже есть «торпедоносцы», как в фильме про матроса Ивана Никулина… Сейчас спою, Зоя разрешила… Вертицкая, не вздумай убегать! Ребята, подержите ее там, в дверях!
