— Ты великодушный брат, — похвалил Мака Мир. — Но все равно не подглядывай…
— Оно само подглядывается…
— Сейчас это «само» пойдет на кухню чистить кастрюлю. Пока не придет мама…
— Ладно, пойду. Младшие братья должны слушаться старших… Но у тебя нестыковка разных времен и пространств…
— Как это?
— Чистить кастрюлю и ждать маму — это не зависит друг от друга. Действия из разных понятий…
— Философ!
— Ага… Мир, да перестань ты так терзаться из-за этой «Дианы»!
— Разве я терзаюсь? — искренне удивился Мир.
— Я вижу. Мне тебя жалко… Ты такой был только один раз.
— Это когда?
— Давно. Когда уехала из города Екатерина Изнекова. А теперь ее холера снова принесла в наш город…
— Да мне-то что? Мы даже не смотрим друг на друга!
— Вот и хорошо!
— Я больше не буду влюбляться, пока не получу аттестат зрелости, — увесисто пообещал Мир.
— Молодец! Только не скажи это при Марье. Сам понимаешь…
— Ох, дать бы тебе по шее!..
— Дай! — обрадовался Мак.
Мир пересел от стола на диван, запустил пальцы в кудлатые волосы брата, сдернул его со спинки, посадил вплотную к себе.
— Мир, все не так уж плохо на свете. Да? — спросил Мак.
— Да, — согласился Мир и притиснул его еще плотнее. — Совсем плохо быть не может, потому что…
— Почему?
— Потому что есть рядом вот такое косматое создание… — Мир опять взъерошил Маку волосы.
Тот шепотом попросил:
— Мирка, не надо, а то я могу нечаянно зареветь.
— Давай. И я с тобой…
— А вот это нельзя! — испугался Мак. — Придет мама — что подумает?
— Она тоже пустит слезу. От радости, что дети никуда не едут…
— Но она все равно огорчится. За тебя…
— Тут уж ничего не поделаешь, — рассудил Мак.
— А давай поделаем! Давай поднимем «торпедоносцев» и устроим пикет перед Молодежным комитетом!
— Ну и чем кончится? Разгонят да еще напинают…
— Не имеют права!
— Ха… — сказал Мир.
— А тогда…
— Уймитесь, капитан, — попросил Мир. — Выпейте рому из оловянной кружки и прилягте на подвесную койку…
— Я серьезно, а ты…
— Если серьезно, то меня гложет лишь одна досада.
— Какая?
— Обидно, что этот новый кандидат на «Диану» сопит сейчас от радости под боком у своей мамочки-миллионерши…
Мирослав Рощин ошибался. Его неожиданный соперник, новый претендент на дальнее плавание, не радовался. Он не хотел быть в экипаже «Дианы». Восьмикласснику Игорю Густорожскому до лампочки были Жюль Верн, Стивенсон, Станюкович, капитан Лухманов и романтика парусных судов. Сейчас он валялся на полу, головой между телевизором-великаном и антикварным креслом в стиле ампир. Угодил он туда после могучей затрещины, полученной от мамаши, Капитолины Марковны Густорожской, женщины с твердыми убеждениями и крепким характером.
Затрещину Игорь заработал в ответ на фразу: «Идите вы все с вашей „Дианой“ в то самое место! Мне ворованные путевки не нужны. И сама „Диана“ тоже».
Фраза эта была последней в споре о том, что он, кретин безмозглый, должен быть благодарен судьбе и своей маме, которые открыли перед ним дорогу, полную радостей и приключений.
— Тысячи мальчишек обалдели бы от счастья! А ты… идиот… плюешь на такую возможность!
— Ну и пусть они плывут, если счастливы! А мне-то на фиг эта радость? Скрести там палубу, вскакивать по боцманскому свистку и лазать по веревочным лестницам на верхотуру! Я, между прочим, высоты боюсь! И меня укачивает на волне. Помнишь, как блевал, когда плыли на Мальту?!
— Поблевал бы и привык! Там из тебя человека сделают, а не такого тюфяка, как теперь! Не можешь ни разу подтянуться на турнике, учительница говорила…
— А ты можешь?
— А мне это не надо, болван!
— А что тебе надо?
— Делать свою работу, которой у меня невпроворот! И стараться растить такую скотину, как ты, чтобы не попал за решетку!
— С чего это я попаду за решетку? Не чиновник и не менеджер. И не торговец акциями…
— Хам! Ты что имеешь в виду?
— То, что сказал!
— Ты попадешь за решетку не за торговлю акциями, а за торговлю наркотиками. И за уличный экстремизм! И твоя чокнутая подружка с дурацким именем Шурик…
— Ты Шурика не тронь! — угрюмо сказал Игорь.
— А вот возьму и трону! Ты из-за нее угодил в полицию на учет!
— Из-за ворюг в Зелентресте. Там твои дружки…
— Эти «дружки» помогли мне замазать твое дело.
— Кто просил их «мазать»?
— Потому что без этого я не добилась бы возможности получить для тебя морскую путевку!
— Я уже сказал: на́ фиг она мне!
— Не только тебе, а всем нам! Чтобы ты хоть на время убрался с глаз, не напоминал о своих фокусах. И меня не скандалил перед обществом…
— А-а! Значит, о себе волнуешься!
— Волнуюсь обо всех нас! Мне в моих делах необходим авторитет, а не репутация мамаши, у которой сын-подросток завяз в криминале!
— Ох уж завяз! Это вы все завязли! То одного ловят за коррупцию, то другого за воровство…
— Мерзавец!.. — выдохнула мадам Густорожская и часто задышала.
Она была «деловым человеком крупного масштаба». Совладельцем каких-то предприятий, членом разных комитетов и корпораций, соавтором непонятных проектов. Видимо, проекты были удачными, потому что про Капитолину Марковну поговаривали, будто у нее капиталы не сосчитать. «Из пачек с банкнотами можно сложить башню вроде водокачки…» Было известно, что по закону чиновники не имеют права заниматься бизнесом, а бизнесмены не имеют права состоять в органах власти. Но мадам Густорожской как-то удавалось то и другое.
При желании она могла бы, наверно, купить целиком фрегат «Диану» и отправить сына куда подальше в частном порядке. Но приходилось думать про общественное мнение. Сын должен был, «как все», участвовать в массовом мероприятии и демонстрировать безупречность поведения. И укреплять имидж известной всему городу мамаши.
А сын, паразит такой и неблагодарный тип, не оценил усилий, «не пожелал»! Да еще хамил и выпускал шипы!
— Я положила на это дело столько сил!..
— И денег… — вставил Игорь.
— Да! И денег! А ты думаешь как?! На этом свете что-то дается даром?
— Морские путевки даются даром, если тому, кому следует, а не по блату… Жаль, что не знаю того пацана, которому ее готовили…
— А я знаю, — с непонятным ехидством сообщила Капитолина Марковна. — Это некий Мирослав Рощин из сороковой школы, любимец публики, гитарист и победитель всяких конкурсов. Мальчик, в тысячу раз заслуживший путевку больше, чем ты. Но из предварительных анализов стало известно, что он не пройдет по состоянию здоровья…
— Врешь! — с полной уверенностью сообщил Игорь. — И ты врешь, и те, кто делал анализы, врут… Во сколько тебе это обошлось?
— Не твое дело! Вот когда будешь сам зарабатывать, тогда считай!
— А я не буду зарабатывать так, как вы, которые живут ради денег. Я вот сколько раз уже думал: зачем вам такие капиталы? Ну купите еще одну виллу на Кипре, еще одну самую модную иномарку, а дальше что? Еще и еще?
— Деньги затем, чтобы кормить таких лоботрясов, как ты! Чтобы не сохли от голода, как твой папаша!
— А я не засохну. Мне много не надо… — У Игоря защекотало в глазах от горькой беспощадности к себе. — Я как Шерлок Холмс. Он говорил доктору Ватсону: «Мне надо совсем немного — кусок хлеба и чистый воротничок…» На горбушку как-нибудь заработаю, а воротничок… в крайнем случае Шурик постирает…
— Чтобы я больше не слышала об этой мерзавке! Она такая же, как ты!
— В точности такая же. Недавно сказала про тех, кто нахапал прибылей и продолжает хапать: «Куда им столько? Я бы им посоветовала знаешь что? Пусть накроют посреди столичных площадей дорогие столы, выложат на золотые блюда миллионы пачек ассигнаций, расставят кувшины с кетчупом, польют им эти пачки и жрут, жрут, жрут…»
Капитолина Марковна размахнулась…
Она была женщина «крупной весовой категории». Игорь тоже не щупленький, упитанный, круглощекий, но перед мамашей — букашка. От ее затрещины он полетел навзничь, застрял между подставкой телевизора и креслом.
Кукушка старинных напольных часов (купленных ради «гармоничности интерьера») перепуганно «квакнула» четыре раза. У Игоря гудело в ушах. Он полежал с минуту. Потряс головой, поднялся на локтях. Мать смотрела выжидательно. Игорь встал.
— Ну и ладно, — выговорил он. — Все выяснили до конца. — И стал собирать сумку.
— К папаше собрался, — догадалась Капитолина Марковна. — Давай-давай. Там тебе будут рады…
Родители Игоря уже лет десять не жили вместе. Но официальный развод так и не оформили. Мадам Густорожская не хотела портить репутацию слухами о семейных скандалах. А отец Игоря относился к этим делам в соответствии с формулой: «А шли бы вы все…» Он был музыкант, играл на разных инструментах (а лучше всего на аккордеоне), считался в кругу знакомых большим талантом, но в своей профессии не преуспел. Выступал иногда на концертах с малоизвестными группами или играл в ресторанах — в не самых модных. Мелодии его были просты, но посетители их любили, особенно ветераны и пенсионеры, не очень согретые жизнью. «Андреич, давай „Прощайте, скалистые горы“»! «Ну-ка, вспомним „Прощание славянки!“» «Константин Андреич, сыграй „Ночь коротка…“» Бывало, что к ночи набиралось в старой фуражке, лежавшей на краю оркестрового помоста, немало скомканных денежных бумажек. В общем, на жизнь в обшарпанной комнате старой коммуналки хватало. Много ли надо? На завтрак можно заварить «Доширак», на обед — сухие щи из пакета, а вечером перекусить в забегаловке, где играешь. Тем более что Константин Андреевич почти не пил (так, изредка рюмочку за компанию с приятелями). Он считал, что глупо заливать алкоголем радости жизни. Радостей этих, если присмотреться, было в жизни немало. В довоенных фильмах с Орловой и Утесовым, которые иногда показывали по вечерам; в свежести воздуха после июньского дождя, в книжках братьев Стругацких; в пестрых девушках, которые гуляли по набережной; в зарослях «Венериного башмачка», которые к августу выбрасывали похожие на орхидеи высокие цветы…
