После ночного происшествия о детях забыли, словно они утонули вместе с машиной. Никто не предложил им завтрака. Аюна сказала, что сама разберётся с консервами и крупой. Мужчины не обращали на неё внимания, о чём-то переговаривались возле уазика.
Ночной ветер разогнал дымку. В плетёнке серых облаков угадывался раскалённый уголёк солнца. Через несколько часов плетёнка прогорит, на небе вскроется красочный весенний пожар.
Теперь на востоке и западе просматривались волнистые линии прибрежных гор. Таинственное очарование Байкала пропало. Максим буднично осматривал его ледяные просторы. «Всего лишь озеро. Никакое это не море», — вздохнув, подумал он.
— Можно, мы посмотрит нерпят? — заискивающе спросила Аюна.
Дядя Женя, усмехнувшись, показал ей на ящики Виктора Степановича.
— Спасибо!
— Подлиза, — буркнул Саша, когда они отошли в сторону.
— Чего это?
— «Можно, мы, пожалуйста, посмотрим, умоляю, нерпят», — слащавым голосом передразнил её Максим.
— С нами ты так не говоришь, — добавил Саша.
— Много чести, — рассмеялась Аюна и припустила вперёд.
Лайка, лежавшая у палаток, проводила их безразличным взглядом.
Бережно отщёлкнули замок и сняли крышку. Кумуткан «I» уткнулся мордочкой в угол ящика и лежал неподвижно. Серебристо-серый мех местами высох и топорщился. Задние ласты были плотно прижаты друг к другу — так начинающий пловец складывает ладони, прежде чем нырнуть в бассейн, а между ними торчал овальный хвостик. Кумуткан спал и не заметил стоявших над ним ребят.
Наклонившись, Максим увидел на гладкой голове нерпёнка крохотные ушки, больше похожие на два меховых бугорка.
— Красивый, — прошептала Аюна.
— Угу, — согласился Максим.
На стенках ящика виднелись сгустки шерсти. У нерпёнка продолжалась линька.
— И зачем их убивают… — прошептал Саша.
— Шубы делают, — отозвался Максим. — Шапки, перчатки и шубы.
— Ну тебя! — поморщилась Аюна.
— А что? Видела торбасы[40] у дяди Коли? Думаешь, из чего они?
— Помолчи! — Аюна ткнула Максима в бок, но ему захотелось позлить сестру:
— А ещё из нерп хотят консервы делать. Будет целый завод. А из задних ласт, говорят, получатся хорошие карандашницы и светильники.
— Замолчи! — уже громче сказала Аюна.
Ей было неприятно слышать о том, во что мог превратиться этот славный кумуткан. Не живой нерпёнок, а набор консервов, перчаток и карандашниц в пластиковой упаковке с весёлыми картинками и этикеткой.
— Прости, — Максим пожал плечами. — Это я тоже на докладе рассказывал. Географичка просила перечислить всё, для чего человеку нужна нерпа.
— Ну и дура!
— Это ты ей скажи.
— Вот и скажу!
Нерпёнок, тем временем, проснулся. Открыл глаза и увидел нависшего над ним Сашу. Вздрогнул. Стал пятиться, пока не упёрся в другой конец ящика. Вжал голову в шею — так, что на ней собрались плотные складки жира. Начал тихонько сопеть. Сузил глаза. Затем издал хрюкающий звук, показал мелкие, как иголочки, зубы и дёрнул головой вверх, будто мог дотянуться до Саши и укусить его.
— Ах ты, злюка, — рассмеялась Аюна.
— Станешь тут злюкой, когда тебя в ящике держат, — заметил Саша.
— Нужно дать ему имя! — торжественно заявила Аюна.
— Дедушка не согласится, — Максим качнул головой. — Потом всё равно даст другое.
— Ну и что? Настоящим останется первое имя, и только мы будем его знать. Если понадобится, призовём дух нерпёнка себе в помощь.
— Ну давай, — согласился Максим.
— А это мальчик или девочка?
— Не знаю…
— Надо посмотреть, — оживился Саша.
Обошёл ящик и склонился над задними ластами нерпёнка. Тот, выгнув спину рогаликом и взглянув на Сашу вверх ногами, опять с боевым хрюком дёрнул мордочкой. Развернулся и попятился обратно. Саша так и бегал вокруг ящика, в надежде посмотреть нерпёнку под задние ласты, чем рассмешил Аюну.
— Зря стараешься, — остановил его Максим. — Дедушка говорил, что мальчика от девочки можно только по пузу отличить. Там у них дырочки надо считать.
— Какие ещё дырочки? — удивилась Аюна.
— А такие. Только я не помню, сколько их там должно быть.
— А как же это… — смутился Саша. — Ну то, что снизу должно быть.
— Этого у них не видно.
— Это как?
— А вот так. Мальчики-нерпы втягивают всё, что снизу. Как черепаха — голову. А когда надо, вытягивают.
— Чудненько… — Саша больше не беспокоил кумуткана. — Удобно так что ли?
— Не знаю, не пробовал.
Аюна прыснула, глядя то на Максима, то на Сашу.
— Ты хоть понимаешь, о чём мы? — важно спросил Саша.
— Да уж побольше вашего понимаю, — не менее важно ответила Аюна.
После долгих споров ребята решили назвать первого кумуткана Дымкой — по её светло-серебристой шёрстке и по тому, что её поймали в день, когда Байкал укутался в такую же светло-серебристую шаль.
Аккуратно защёлкнули замок на крышке и пошли ко второму нерпёнку.
В его ящике шерсти было ещё больше. Мех у кумуткана «II» был пятнистый, свалявшийся и словно перемазанный жиром.
— Этот не такой красивый, — промолвила Аюна.
Хотела сказать что-то ещё, но осекалась. Увидела, что нерпёнок плачет.
Между сжатыми веками просматривались налитые кровью, тяжёлые глаза. Слёзы струились из уголков, омывали мордочку, задерживались у основания тоненьких усов.
Едва солнечный свет покрыл кумуткана, он сразу оживился. Стал неуклюже ворочаться с бока на бок. Затем развернулся и заторопился к другому концу ящика — к Саше, чем порядком напугал его.
— Ты чего это? — прошептал Саша.
Нерпёнок замер возле него. Прикрыл глаза и начал дрожать — глубокая частая дрожь сотрясла всё тело.
— Бедняжка, — протянул Максим.
— Дядя Женя! Дядя Женя! — Аюна побежала к уазику.
Она взволнованно объяснила Евгению Константиновичу, что со вторым нерпёнком Виктора Степановича что-то случилось.
— Он плачет и весь трясётся! Нужно что-то сделать!
Дядя Женя нехотя последовал за Аюной. Николай Николаевич, тем временем, отправился собирать палатку.
— Ну и чего вы всполошились? — спросил Евгений Константинович.
Сегодня его белое лицо, красиво сочетавшее европейские и монгольские черты, было каким-то мятым, неопрятным. Аюне даже показалось, что ночью его разобрали на части, а теперь собрали, но как-то неловко, чуть сдвинув уши, опустив нос, расширив глаза. Наконец, поняла, что вчера дядя Женя чаще улыбался. Именно улыбка делала его лицо приятным.
Он склонился над нерпёнком. Быстро и уверенно ощупал его, словно это был не кумуткан, а шуба или мешок с перчатками. Вытерев руки о снег, улыбнулся — вчерашней радостной улыбкой. Он был рад, что этот нерпёнок достался не ему, а Виктору Степановичу.
— Это не слёзы, это фототаксис, — объяснил дядя Женя.
Ребята молча слушали. Так и не дождавшись вопросов, Евгений Константинович продолжил сам:
— В общем, не придумывайте. Он не плачет. У нерпят чувствительные глаза. Реагируют на свет. Это и есть фототаксис. Природа позаботилась. Нерпёнок проскребает из логовища тоннели и так может выбраться наружу. А там опасно — во́роны летают.
— Они что, на нерп охотятся? — удивился Максим.
— Ну, только на маленьких. Раньше и медведь до бельков добирался, и волк. Это если логовище рядом с берегом было. Тебе что, и этого дедушка не рассказывал? Странно. Директор нерпинария всё-таки. А может и сам забыл, он ведь теперь больше представлениями занимается, туристов развлекает. Да… Ну, может, оно и к лучшему.
Максим нахмурился. «Никакой ты не дядя Женя, а самый обыкновенный Евгений Константинович», — подумал он. Виктор Степанович, конечно, был странным, и Максим хотел разоблачить его опыты в сарае, но слушать, как над ним посмеивается кто-то чужой, было неприятно. Всё-таки это был его дедушка.
— Так вот. Если белёк подбирается к поверхности, наст истончается и пропускает больше света. У нерпёнка начинают болеть глаза, и он уходит вглубь. Интересно, правда? Фототаксис — это как предохранитель, не позволяет щенку выбраться наружу. Ваш нерпёнок, прежде чем попался в сети, успел где-то на открытом месте поваляться, вот глаза у него и воспалились. Думаешь, он к тебе так прижался, потому что просит о помощи? — Евгений Константинович посмотрел на Сашу. — Не выдумывай. Всё проще. Он прячется в твоей тени. Ящик открыли и сами его под солнце пустили.
Услышав это, Максим и Саша поторопились вернуть на место крышку, защёлкнули замок.
— А почему он дрожит? — спросила Аюна. — Ему холодно?
— Нерпе не бывает холодно. — Евгений Константинович ногой попробовал, крепко ли закрыт ящик. — А дрожит, потому что линяет. Так шерсть быстрее сохнет и отпадает. Ещё вопросы есть?
