С такими страданиями я добрался до Монмартра. Шатался там довольно долго, глаза разбегались — опять этот вечный праздник — карнавал… Но тревога насчет обратного пути в метро не оставляла меня. А как и куда ехать на наземном транспорте — вообще неясно. Наконец, когда гуляющие уже стали понемногу редеть, совсем поздно, я собрал все свое мужество и спустился в метро. Здесь меня ждала новая заморочка! Оказалось, что в позднее время некоторые выходы из метро перекрывают, — существуют какие-то другие выходы, — но непонятно где, а тут я опять оказался в полном одиночестве перед застопорившейся вертушкой — на этот раз ее не удавалось купить ничем! Уже в полном отчаянии я бился в нее; вокруг опять не было ни души — хотя только что наверху было полно народу! Что же мне, тут теперь жить? Видимо, да. Перекрыто! Не знаю, через сколько времени раздались далекие гулкие шаги… Показался шикарный молодой негр! Он увидел мое заточение, улыбнулся, потом вдруг потянулся вверх — на сравнительно низком потолке коридора оказалась такая защелка, похожая на выключатель, — негр дотянулся, повернул защелку, и раздалось тихое дребезжание — вертушка пошла!
Мы вместе поднялись наверх, ослепительно улыбнулись друг другу и разошлись в разные стороны… Вот такая тут напряженка!
Сегодня я уже спускался более уверенно: кое-какие местные тайны я уже знал… но мало ли заморочек впереди.
Я вышел на большую узловую станцию, куда сходились три линии метро, — и на меня буквально обрушился водопад звуков! Ну и гулянье здесь шло! Вроде бы просто станция метро, чтобы сесть и ехать, — ан нет! Все платформы были запружены народом; гомон, музыка — тут играли на скрипках, на саксофонах, каких-то дудках, плясали, пели. Мешанина звуков, одежд: и красивые летние костюмы, и лохмотья непринужденно отплясывали вместе — внешний вид не имел тут ни малейшего значения, главное, как я понял, — веселый нрав. С сожалением я открыл дверь вагона (двери тут надо открывать самому) и уехал с этой станции, но оказалось, что кусок этого веселья откололся и ехал с нами. В вагон вскочили два длинноволосых парня, один играл на банджо, другой ритмично, часто-часто, звенел монетами в ржавой банке. Потом я вдруг понял, что банка эта — не только музыкальный инструмент, но и копилка.
— Перед вами лучший музыкант мира! — Владелец ржавой банки показал на банджиста. Все в вагоне благодушно засмеялись, и он, ритмично позвякивая монетами в банке, шел между сиденьями и в паузах вдруг резко протягивал банку то одному, то другому пассажиру. Это был одновременно и как бы спорт: нужно было успеть вытащить монету и звонко бросить ее в банку, выбрав мгновение, чтобы получилось в такт. Пассажиры завелись — когда кто-то удачно, ритмично, звонко кидал в банку монету, все хохотали и радостно аплодировали. Взрослые люди, а играют! На лицах пассажиров не было и тени злобы, упрека: вот, мол, выкидываем монеты каким-то оболтусам… Все было весело и мило. Наверное, только я один был расстроен: надо же, такие веселые и талантливые ребята, а вынуждены побираться!
Они вышли из вагона вместе со мной, и звук в банке был уже совсем другой — глухой, тяжелый. Ребятки-то не так глупы!
Я выскочил из метро наверх, на широкую чистую площадь к красивой готической ратуше с торжественными фонтанами, помчался вперед по стрелкам, указывающим «Бобур», — и оцепенел, увидев это поразительное здание: издалека его можно было принять за какой-нибудь паросиловой цех! Стеклянные стены, по ним наискосок тянутся какие-то толстые, явно промышленного типа трубы. Ну и видик! А еще говорят, что это последнее слово архитектуры! Особенно странно было видеть это сооружение после красивой ратуши, после стройных старинных дворцов над Сеной… «Ну и что? — приглядевшись, подумал я. — В дворцах жили принцы и короли, сейчас их нет, а тут обитаются хиппи. Другие люди — другая и архитектура. Все правильно! Вот такой, значит, знаменитый центр Помпиду? Ну-ну».
Потом я внезапно увидел обещанные эксцентрические фонтаны и чуть не сел от хохота. Ну ребята дают! Над ровным водным бассейном вращалась задранная нога, покрытая вроде как татуировкой, и из одного пальца била вверх мощная струя. Чуть в стороне вращалось гигантское расписное ухо, и из него вода выпихивалась время от времени, причем какой-то спиралькой. Ну затейники!
В информации по компьютеру говорилось насчет молодежи со всего мира, — это было подмечено верно. Тут были и негры, и арабы, и эскимосы, и какие-то огромные светловолосые парни с повязками на волосах, — наверное, скандинавы. И все что-то говорили, кричали, пели, хохотали, из-за чего-то плакали. Такого гвалта, создаваемого исключительно с помощью глоток, я раньше не встречал, разве что на хоккейных матчах. Впрочем, не только молодежь, тут были и старики, и страшные оборванные старухи, и целый табор бродяг среднего возраста, рваных и грязных, но почему-то гладко прилизанных, с сеточкой на волосах — такая, видимо, была мода. Кроме того, каждый из них почему-то держал на поводке огромную беспородную собаку, — собаки лаяли, грызлись, добавляя к общему гвалту свои голоса.
Но в основном тут бесчинствовала молодежь: молодой индус, худой и плоский, в чалме и набедренной повязке, спокойно скрестив руки на груди, неподвижно лежал на доске, утыканной гвоздями; другой парень, в халате с черными блестящими звездами, стоял задрав голову, и изо рта его вылетало пламя — шумно, как из реактивного двигателя, — рядом с ним стоял черный саквояж с распахнутой крышкой, на крышке белыми буквами было написано «devil», что означает — «дьявол».
Несколько ребят самого разного возраста разыгрывали какую-то пьесу, которую они вроде бы тут же и сочиняли, потому что, когда к трем спорящим подбежал четвертый, выскочивший из толпы и что-то крикнул, это оказалось очень кстати, все захлопали и захохотали. Дуся у меня в сумке билась и колотилась, тоже рвалась в бой, поэтому я тоже стал проталкиваться к участникам спектакля; хотя и не слышал, о чем там речь, но был уверен, что Дуся разберется и не подкачает, во всяком случае не ударит в грязь лицом. Но пробиться туда было не так легко: путь мне все время преграждали то цепочка пляшущих, то девушка на ходулях в платье до земли. Потом я наткнулся и сгоряча чуть не споткнулся о длинную бамбуковую трубу. Один конец трубы уходил в какой-то ящик, — видимо, для резонанса; на другом конце, довольно далеко, сидело длинноволосое существо, то ли парень, то ли девушка. Существо дуло в трубу, и из ящика доносилось густое, низкое и, главное, непрерывное гудение. Некоторое время я подождал, когда это существо выдохнется, но так и не дождался, перешагнул трубу и полез дальше. Тут путь мне перерезали несколько юных мастеров брейк-данса — кто крутился на колене, кто на собственном загривке. Им аккомпанировали две девушки, разрисованные как панки, но что-то знакомое почудилось в них. А, это они вчера, одетые чинно-благородно, пилили скрипичную классику на респектабельных Елисейских полях, а сейчас они с упоением шпарили на скрипках брейк. Брейк на скрипках — это что-то новенькое!
— Бон жур! — Я замахал им рукой.
— Бон жур! — Они помахали мне в ответ. Впрочем, они вряд ли запомнили меня вчера, но это неважно — тут все со всеми были знакомы. Наконец я пробился в пьесу. Трое из ребят-актеров (или не актеров?) страстно отговаривали четвертого не топиться, причем каждый придумывал свое: один говорил, что вода грязная и холодная; второй кричал, что на том свете так же, как и здесь, только некуда уже уйти; третий говорил, что скоро появится прекрасная девушка и все печали горемыки улетучатся без следа.
«Гениально! — подумал я. — То, что нужно! В самый раз!» Дуся выскочила из чемодана и бросилась к горемыке.
— Мой дорогой! — завопила она. — А вот и я!
Горемыка изобразил на лице отчаяние и ужас и стал кругами убегать от нее.
Толпа свистела, радостно гоготала.
— Не надо, не надо! — оборачиваясь кричал он. — Я согласен жить, только оставь меня в покое.
Потом я услышал какой-то звон — монеты зазвенели по камням. Гонорар! Я стал прятать упирающуюся Дусю в чемодан, чтобы ее не захватила жажда наживы.
Двое актеров стали, кланяясь, собирать монеты, а двое поклонились и скрылись в толпе; они действительно оказались совершенно посторонними — просто ребяткам захотелось порезвиться.
Главный — парень со шрамом на брови — протянул мне горсть денег.
— Ну что ты, зачем? — Мне даже стало жарко от стыда. — Мне не надо!
— Не надо? Почему? — громко воскликнул второй.
Вокруг нас снова стали останавливаться зеваки. Я чувствовал, что начинается новая интермедия, — теперь уже не с Дусей, а со мной.
— Мне не нужны деньги! Я так! — стараясь говорить как можно тише, ответил я.
— Ты нам нравишься! — воскликнул главный. — Мы как раз собираемся с гастролями вокруг света! Поедем с нами!
