Миколы, учительница попробовала расспросить самих близнецов.
— Вы не озорничаете у дяди Миколы? — Братья переглянулись и промолчали. — Видно, вы там не озорничаете. Микола Устинович мне сказал бы, если бы вы баловались… А что вы вообще там делаете?
Молчание. Потом один из Окуньков, — неизвестно, который, потому что тряпочки с именами они прицепляли на уроках, во время перемен и после занятий носили в карманах, — один из Окуньков процедил сквозь зубы:
— Слушаем сказки.
— И рассказы, — добавил другой.
— Из книг? — спросила учительница. — Вы там читаете вслух?
— Без книг, — сказал один Окунёк.
— Без, — подтвердил другой.
Лица у обоих стали замкнутыми. Они не хотели ничего рассказывать, это было очевидно. Так и не узнали ни учительница, ни воспитательница, что же сделал дядя Микола с Окуньками.
Второклассники готовили уроки. Окна были открыты. С моря дул сильный влажный, тёплый ветер. Слышно было, как перекатываются и обрушиваются на берег волны. Начинался шторм.
Ветер метался по саду, гнул деревья, врывался в класс и ворошил тетради на партах. Любовь Андреевна попробовала закрыть окна. Сразу стало душно. И она снова их распахнула, закрепив поплотнее крючки на рамах.
Облака, набрякшие дождём, который хотел, но не мог пролиться, занавесили всё небо. Они клубились и быстро неслись неведомо куда. В классе стало темно — пришлось зажечь электричество. В саду притихли и попрятались птицы.
Притихли и дети. Молча копошились, сидя за партами. Большинство, еле-еле двигая ручкой, писало упражнение по русскому. Воронков без конца мучился над задачкой. Костя Жуков закончил все уроки и читал книгу. Матвей с сердитым лицом, высунув кончик языка, выводил в тетради заглавные буквы: чистописание он ненавидел.
Внезапно донёсся откуда-то крик. Казалось, его забросил в класс порыв ветра. Непонятно было, кто и что кричал. Но крик был испуганный, горестный. Ребята подняли головы.
— Кто-то плачет! — взволнованно проговорила Томка.
И правда, где-то за стеной, может быть, под окном — шум ветра всё путал — раздался плач. Он становился громче, ближе… Дверь класса распахнулась. Вбежала Стеша, вся в слезах.
— Матвей! — крикнула она. — Чикота нет! Клетка пустая!
Матвей вскочил, растерянный. Ребята, разинув рты, смотрели на него и на Стешу.
— Его съест кошка! — Стеша заплакала, уткнувшись в согнутый локоть. — А то… ветер забьёт… В такую погоду! Он отвык от… сво… боды!
Любовь Андреевна обняла её за плечи.
— Не плачь, не плачь! Не погибнет дрозд. Так, значит, клетка открыта?
— Открыта совсем, — Стеша всхлипнула: — Он погибнет!
— Да чего ради? Подожди… Матвей, ты был сегодня в Стешиной спальне?
— Я был, был! Но я, когда покормил Чикота, хорошенько закрыл дверцу!
Теперь Матвей часто заходил в спальню старших девочек, где на тумбочке возле Стешиной кровати стояла клетка с Чикотом. Под тумбочкой, в коробке, хранились запасы корма: ягоды, крошки, какие-то сушёные червячки. Матвей смотрел, как Стеша кормит Чикота, слушал, как она с ним разговаривает.
— А разве Стеша тебе позволяет самому кормить дрозда и открывать клетку? — спросила Любовь Андреевна.
Нет, этого делать Стеша ему не разрешала. Матвей опустил голову. Потом вздёрнул её, воскликнул горячо:
— Но я закрыл клетку, закрыл! Не сердись, Стеша! Мне показалось, что он очень хочет есть. Я закрыл клетку!
Томка жалостливо вздохнула:
— Может быть, он и сам не заметил, как не закрыл.
— Он не нарочно! Не сердись на него! — стали просить Маруся Петрова и Клава Гущина.
— Да что вы, глупые девчонки! — вскрикнул Матвей. — Я же закрыл, я знаю!
— Вот что значит делать без спросу! — тонким голоском пропела Соня Кривинская.
— Эх, ты, математик! — упрекнул Матвея Лихов. — Шляпа! Пропадёт теперь птица!
Матвей стоял красный, взъерошенный, губы его кривились и дрожали.
— Говорю же, что закрыл! — твердил он в отчаянии. — Я помню, как закрывал! Ещё мне показалось, что неплотно, я вернулся и проверил. Закрыл я!
— Я не сержусь. Ты ведь не нарочно, — пробормотала Стеша.
Но её широко расставленные, большие заплаканные глаза были полны упрёка. Матвей это увидел, зажмурился и разревелся: и Стеша ему не верит, а он помнит, отлично помнит, как закрывал клетку!
— Вдруг он… — внезапно произнёс Окуньков, на рубашке которого была приколота тряпочка с именем «Витя». — Вдруг он сам…
— Да, сам! — подхватил Окуньков Вова, мгновенно поняв брата. — Сам научился открывать дверцу.
— Этот дрозд, — пояснил Окуньков Витя. — Дрозды ведь умные.
— Они очень умные, дрозды! — поддержал брата Окуньков Вова.
Матвей перестал реветь и с восхищением уставился на близнецов. Оказывается, Окуньки-то совсем не дураки, а, наоборот, молодцы! Кто бы мог подумать?
— А что, вдруг правда сам? — воскликнул Костя Жуков.
Но Стеша махнула рукой:
— Ну что выдумываете! Дверца снаружи закрывается, ему никак не достать, если б и догадался. Бедный Чикотушка! — Она повернулась и стремглав выбежала из класса.
Взволнованные ребята ещё не успели снова рассесться по местам, как из сада донёсся жалобный голос Стеши:
— Чи-икот! Чи-кот!
Крики всплеснулись под окнами и утонули в шуме ветра, скрипе веток.
— Ищет! — с жалостью произнесла Томка.
— Кончайте, ребята, работу, — сказала Любовь Андреевна. — Мы и так задержались.
Матвей двумя руками утирал нос. Видно, пальцы были у него в чернилах: на носу и на щеке появились лиловые пятна.
— Матвей, пойди умойся, — велела Любовь Андреевна.
Матвей поплёлся к двери. И сейчас же поднял руку Коля Воронков:
— Разрешите выйти!
Угрюмо оттирал Матвей под краном большой палец, когда к нему подскочил Воронков:
— Слушай, Матвейка, чего я скажу! Я ведь нарочно попросился в уборную. Знаешь, я чего вспомнил? Вот чего я вспомнил. Я бежал по коридору во втором этаже, вот когда нам надо было идти уроки готовить, и вдруг вижу: Сонька Кривинская из одной спальни вышла. Не из нашей. Вышла, оглянулась да скорей-скорей по лестнице вниз. Чуешь?
В голове у Матвея шумело от обиды и огорчения. Жаль Чикота, жаль Стешу! Но, главное, кроме Окуньков и, может быть, Кости Жукова, ему никто не верил, что он и правда закрыл клетку! Даже Стеша сомневалась. Матвей плохо слушал, что там болтает Воронков.
— А вот из какой спальни вышла Сонька? Не из нашей — факт! А вдруг как раз из Стешиной?
Только теперь до Матвея дошло, что Воронков говорит, кажется, что-то интересное.
— Кто из Стешиной спальни вышел?
— Ох, какой ты! Да я же тебе толкую полчаса. Я сам не знаю точно, чья это спальня, из которой Кривинская вышла и скорей бежать вниз по лестнице. Но наши-то спальни ведь на первом этаже, а то на втором было. Идём покажу, из какой спальни Сонька вышла!
Как был, с мокрыми неотмытыми руками, Матвей
