Устиновичу. Останетесь у него ночевать. Он пригласил вас с ночёвкой. Завтра утром он вас приведёт обратно. И ведите себя по возможности прилично. Не срамите самих себя и интернат.
Окуньки подозрительно переглянулись вытаращенными глазами.
— А зачем нам… — начал один Окунёк.
— … в гости? — закончил второй Окунёк.
— Мы, может, и не… — сказал один.
— … и не хотим, да! — подхватил другой.
— Не хотим мы, может, — добавили они хором.
— Директор велел, чтобы вы приняли приглашение, — твёрдо сказала Любовь Андреевна. — Разговоры окончены. Бегите за своими тетрадями.
— И я хочу в гости! — закричал Лихов.
— Пригласили Окуньковых, они и пойдут, — сказала Любовь Андреевна. — Когда тебя пригласят, пойдёшь ты.
Лихов скорчил обиженную гримасу. Окуньковы опять переглянулись: похоже, что их предпочли другим ребятам — хорошо это или плохо?
Когда Окуньки вернулись с тетрадями, книгой для чтения и задачником в руках, дядя Микола уже поджидал их на скамейке у входа в интернат. С обычным мрачноватым выражением на лицах, недоверчиво поглядывая на дядю Миколу и вопросительно друг на друга, Окуньки пошли рядом со стариком.
На утро после гостевания Окуньков у дяди Миколы Антонина Васильевна внимательно пригляделась к близнецам. У одного вроде нос больше облупился. Запомнить бы, у Вовы или у Вити — всё-таки примета, хоть и временная.
Если не считать облупленного носа, Окуньки такие же, как всегда. С безразличным ко всему на свете, равнодушным видом сидят себе рядышком. Раза три она пыталась их рассадить. Братья вцеплялись друг в друга и поднимали неистовый крик. Пришлось от них отступиться.
Во время устного счёта Антонина Васильевна сказала:
— Сколько будет от сорока восьми отнять двадцать три. Отвечай, Окуньков Витя!
Нехотя поднялся Окуньков с облупленным носом. («А, значит, нос облупился у Вити!») Он стоял и молчал.
— Не знаешь? Садись! Слушай внимательно, как отвечают другие.
Окуньков сел, уставил на учительницу зеленоватые глаза, переглянулся с братом и… оба близнеца дружно закрыли ладонями уши.
— Шесть взять пять раз. Жуков, отвечай! — голос Антонины Васильевны звучал твёрдо. Она сделала вид, будто не заметила наглого поступка Окуньков. Подумала с досадой: «Славный старик этот дядя Микола, но самонадеянный…»
Через два дня дядя Микола снова поджидал Окуньков. На этот раз не в саду, а в коридоре возле второго класса.
— Ну, пошли! — сказал он Окунькам. — Тетрадки свои не забудьте. Сергей Петрович разрешил им идти без обеда, — обратился дядя Микола к учительнице, когда близнецы убежали. — У меня и пообедают. Я сегодня и вовсе мог не приходить, дней заработанных хватает. Да уж решил понаведаться, а заодно и плотичек ваших прихватить.
— Боюсь, не утомили бы они вас, — приветливо, но сдержанно сказала Антонина Васильевна. — Пока результатов что-то не видать… И неудивительно. Вы ведь не бог.
— Это точно. Богом не являюсь, — согласился старик. — Много чего приходилось делать на этом свете. И садовод, и плотник, и на зверей охотник. А богом работать не приходилось. А без бога ни до порога. Только поговорка эта устарела и рассыпалась в прах, бо не только до порога, а и до космоса человек добрался безо всяких божеств.
— Всё это верно. А уши-то они по-прежнему затыкают, — не без язвительности сообщила Антонина Васильевна.
— Невжели же затыкают? — поразился старик, хитро прищурившись. — Ах, они такие-сякие-разэтакие! Ну ладно! Сегодня моя старуха блины печёт, так я теми блинами им и рты и уши позатыкаю.
— Вам всё шутки, Микола Устинович. А я серьёзно боюсь, что вы их только избалуете. Что-то у них физиономии стали ещё более заносчивые. Но раз директор сам позволяет их уводить — пожалуйста!
Каждые два-три дня Окуньки сопровождали дядю Миколу после работы «до хаты». Причём не столько «сопровождали», сколько весело бежали впереди.
После четвёртого или пятого посещения дяди Миколы Окуньков, которому Антонина Васильевна, не называя имени, сделала какое-то замечание, понёс руку к уху, посмотрел на брата и… опустил руку, не донеся её до головы. Второй Окуньков лишь слегка приподнял руку над партой и снова положил её на крышку. Они обменялись косыми вопросительными взглядами. И вдруг — что за чудо! — оба Окунька сели чинно и прямо. Не веря своим глазам, учительница заметила выражение внимания на лицах близнецов.
«Это случайность», — подумала Антонина Васильевна.
Она неуверенно похвалила братьев:
— Молодцы Окуньковы! Сидят за партой как полагается. Поучись у них, Митя Лихов, поведению на уроке.
Все ребята посмотрели на Окуньков. Ведь их похвалили в первый раз за весь учебный год. Щёки у Окуньков чуть-чуть порозовели. Они сидели с опущенными глазами.
Случайность? Нет, это не было случайностью. Уши больше не затыкались совсем. Тетради у Окуньков стали гораздо чище. Близнецы беспрекословно выходили к доске. Отвечали они через пень-колоду, и тон у них был по-прежнему вызывающий. Но всё-таки они не молчали, как прежде, изображая из себя каких-то каменных идолов.
И вот настал день, когда на рубашках у Окуньков оказались приколоты английской булавкой белые тряпочки. На одной тряпочке было вышито гладью «Вова», на другой — «Витя».
— Это чтобы нас… — начал Вова.
— … не путали, — закончил Витя.
— Каждый человек должен… — сказал Вова.
— …отвечать за свои поступки, — продолжал Витя. — Не отвечают только…
— …обезьяны! — твёрдо закончил Вова.
— Конечно, конечно! — поспешно сказала Антонина Васильевна и кашлянула, чтобы не рассмеяться.
По субботам она настойчиво упрашивала Окунькову не бить сыновей:
— Они исправились… исправляются, во всяком случае. Их просто не за что теперь бить!
— Может, они больные? — возражала Окунькова. — Потому и тихие у вас? Где они исправились? В прошлое воскресенье обивку дивана ножом изрезали — чего-то строгали, а потом кота чуть с ума не свели. Запихивали, разбойники, кота в крысоловку. Кот так сумасшедше голосил, что все соседи сбежались. Исправились они, как же!
По понедельникам близнецы сидели, как прежде, с каменными лицами, еле разжимая губы, когда Антонина Васильевна их спрашивала. Но уши и по понедельникам не затыкали.
Как-то Антонина Васильевна спустилась в кочегарку, где дядя Микола возился у котлов: здание интерната начали протапливать.
— Спасибо вам, Микола Устинович, — сказала она немного виновато. — Окуньки заметно изменились к лучшему. Как вы этого достигли? Что вы с ними делали?
Дядя Микола почесал затылок:
— Шо я с ними делал? Да, кажись, ничого. Ружьё на днях уместе чистили.
— Как?! Вы давали им ружьё?
— А ружьё без пули и пороху не стреляе. В этом могу вас заверить, дорогая Антонина Васильевна. На горы глядели по вечерам… Ещё за молоком в погреб воны лазили. Старуха посылала. А больше вроде ничего мы и не делали.
Не добившись существенных разъяснений от дяди
