она была закинута на ход, пустил Джульбарса в нору.
И тут в ловушку, за которой я неотрывно следил, повалил, словно дым из печки, вихрастый клубочек густо-желтого ила. И я уже не сомневался: бобр где-то совсем близко…
Джульбарс не молчит: скулит, барабанит лапами — наверно, застрял где-то в норе и не может пробраться поближе к воде, чтобы как следует турнуть и этого нерешительного, а может — скорее всего так оно и есть, — осторожного бобра. Но вот Джульбарс в полный голос начал лаять, да так, что весь берег загудел — не иначе они там нос в нос встретились, бобр и собака! Ну и Джульбарс — протиснулся все-таки, проскребся!..
Мгновение — и бобр, отбив передними лапами первую ловушку, двинулся дальше, а там уже не разглядывал… Но он не ушел — как раз угодил в заднюю ловушку, в ту самую, что прикрывала тылы. Удачно отец расставил снасти — вот мне у кого учиться надо!
Я ловко подцепил ловушку ручкой весла, подтянул ее поближе к лодке, но поднять не решался: лодка качалась и я мог — этого еще не хватало! — упасть в воду. Выручил Малинин. Но когда я передавал ему весло, оно вдруг повернулось, и ловушка соскочила с ручки, покатилась в глубокое место, чуть ли не на середину реки. Малинин тотчас же прыгнул в воду, ухватил ловушку руками, поднял ее вверх и вынес на берег. Бобр кидался, хватал зубами проволоку и яростно тряс ее, кроша свои дугообразные, блестяще-желтые резцы, беспомощно тыкался мордой в дно ловушки…
Мы уже не ожидали, что в этой самой норе могут быть еще бобры, и принялись наводить в лодке порядок: ловушки с бобрами уложили в середине лодки — как раз между перегородок уместились, поверх их сначала явору наложили, а потом еще и плащ накинули.
Отец с Малининым закурили. Плененные бобры то и дело напоминают о себе — пробуют грызть ловушки, но никого из нас это нисколько не беспокоит — все ловушки проволочные, крепкие; даже ту, первую нашу ловушку, мы полностью реконструировали. Правда, размеры ее остались прежние — чуть шире и длиннее остальных ловушек, — и ее обычно отец ставит на самый главный ход, центральный.
Я хотел было доставать ловушки, укладывать в лодку, как вдруг опять залаял Джульбарс. Но сейчас он лаял не так громко, как прежде. Надо же, в том самом месте, где бобр отбил ловушку, знакомо завихрился ил. Слышно было даже, как в норе что-то захлюпало. Я затих, изготовился с веслом. Подбежал отец и принялся тихонько совать в нору щуп — как раз у воды.
— Следи! — сказал он шепотом: ему показалось, что кого-то все же потревожил, задел щупом.
Один за другим вскочили в ловушку два бобра-сеголетка. И как же они так умудрились — одновременно! Теперь уже я их тащил. И, признаться, еле управился. Весом они не уступали вдвоем одному взрослому бобру: килограммов двадцать. Рослые бобрята!
Малинин стоит на берегу — выжимает мокрую одежду и все никак не нарадуется такой неожиданной удаче.
— Ух ты — даже два! Редкий случай, чтоб так вот сразу два в один ловок… Надо же! — восхищается он, как дитя.
Я замечаю на его ногах продолговатые белые пятна-рубцы — это, должно быть, и есть следы прежнего ранения…
Скоро мы выехали из старицы и начали подниматься дальше вверх по реке. Правый берег ее как раз «бобровый» — это значит густо укрытый лозовым кустарником, ежевичником и крапивой.
* * *
Шли дни активного лова. Филиал базы, созданный нами в сарае Сомова, ежедневно пополнялся бобрами. Правда, помногу их не собирали — часто приезжал Петька, забирал наш улов и отвозил на главную базу, в Чериков.
Через неделю Малинин нас покинул — поехал, чтобы отправить первую партию бобров, которых собралось уже больше сорока. Работы на базе в эту пору хватало: надо было кольцевать бобров, заводить на каждого из них документацию, запасать на дорогу корм и подбирать проводников.
Мы втроем на реке: отец, Сомов и я. Все это время на ночлег ходили к Сомову. Все трое спали в сарае на чердаке. Сон был коротким, зато желанным и крепким. Еще бы! Пойманных бобров мы доставляли прямо в ловушках и, конечно, на своем горбу (отцово выражение). И вот, пока мы доберемся из дальних лугов до деревни, пока пересадим бобров в клетки, пока поужинаем — и полночь. А там и спать уже некогда, так как надо чуть свет отправляться снова в луга. Часто каждому из нас приходилось нести по бобру, а нередко отец с Сомовым носили и по три бобра. Ухитрялись: нацепят ловушки на дубовую жердку и так их тащат вдвоем. Сомов часто перекидывал свой конец жердки с одного плеча на другое — тяжело ведь, жердка так и врезается в плечо! Отец не мог этого делать — левой руки у него нет, ее отняли, когда началась газовая гангрена, по плечевой сустав…
Для меня всегда оставался самый маленький бобр — годовичок или сеголеток. Но за дорогу и я измучивался так, что готов был сбежать домой. Вообще охота, должно быть, тем и привлекательна, что никто тебя не принуждает ею заниматься: можешь, пожалуйста, отказаться — и ты вольный казак, и не будут так больно саднить спина и плечи, перестанут сниться немцы, которые всё ловят тебя и каждый раз бросают под гусеницы танка, а он давит, давит…
Правда, Сомов несколько раз брал коня у лесничего — это если улов был на редкость богатый: пять, а то и шесть бобров на день. Радость моя в такие дни, конечно, удваивалась: во-первых, не надо нести бобров, а во-вторых, можно даже и самому ехать.
…Возвращаемся с ночлега. На этот раз решили на несколько дней завернуть на Ресту (приток Прони). Потому оставили для Петьки письмо, чтобы искал нас где-нибудь в устье Ресты.
Идем берегом Прони, разговариваем. Вдруг впереди нас поднялся столб воды и так бабахнуло, что мы даже присели.
— Рыбу глушат! Давай скорее — захватим браконьеров! — Сомов побежал просто-таки, не удержался. — Кто ж это, а?
— Не свои, как видишь… Не знают Прони — на мель заряд кинули, — заключает отец.
Действительно, если бы заряд был взорван на глубине, взрыв получился бы глухим и более действенным. А так браконьеров постигла, можно считать, неудача: кроме пескарей да мелких плотичек, ничего и не всплывет…
Их
