сижу над проломом норы, стерегу зверя. Ловушки ждут его. Вот-вот должны вернуться отец с Сомовым — они пошли на озеро, а я остался при лодке. Сложа руки не сидел — нашел нору, поставил на ход ловушки. По всему видать, что нора с бобрами: не зря ведь старая продушина так старательно замаскирована окоренными лозовыми чурбачками, ветками, а потом еще и грязью залеплена. Словом, все говорит о том, что бобры есть. Но точно об этом «скажет», конечно, только Джульбарс. Поэтому надо ждать.
Кто же так жадно за мною следит, кто?
Я начинаю бояться этого невидимого — чей же он все-таки? — взгляда. И как я ни озираюсь вокруг, как ни всматриваюсь в кустарник, но никого не вижу. Может, просто показалось мне все это? Может, ни с того ни с сего нашла на меня боязнь?
Но нет же… Кто-то следит за мной!
Слышны шаги. Приподнялся, вижу — возвращаются с озера бобровники. Джульбарс бежит следом.
— Чего ты тут нашел? — подойдя, спрашивает отец. — Бобров запер?
— Ловушки поставил, уж больно заманчивое местечко…
Джульбарс ткнулся в куст и вдруг застыл на месте, шерсть на загривке дыбом поставил, ворчит. Мы затихли, насторожились. Сомов бесшумно направился к ловушкам, сел в лодку. Джульбарс не отступает, но и не решается нападать.
Сомов поудобнее расположился в лодке, осмотрел ловушки, приготовился тащить бобра. Но Джульбарс все не решался на атаку.
Отец тихо подкрался к кусту, надеясь, что там бобровая лежка. Но вот он насторожился, чуть пригнулся и, ничего не говоря, начал с силой бить щупом по краю куста. Прошлогодние листья сухо зашуршали — живая черная дуга, упруго выгибаясь, ворочалась, сжималась…
— Гадюка… Вот это да! Первый раз вижу такую — как удав! — удивляется отец. — Собаки, значит, боятся гадюк… — и подцепил щупом, чуть приподнял вверх обвисшее тело змеи. В хвосте оно все еще жило — виляло.
Я даже вспотел, когда увидел такую огромную змею, пусть даже и мертвую уже: надо мной явно насмехался запоздалый страх. Такой страх — самый страшный… Вот кто так пристально следил за моими движениями — змея.
Я долго рассматривал длинное, усыпанное темно-белесыми крапинками змеиное тело. И мне, признаться, было жалко змеи — слишком уж красивая она!..
Помню, мы часто ходили в Кленовый Остров купаться. В день раз пять, а то и больше купались. Было там болотце махонькое, а посредине его — лужа, где корова и хвоста не замочит. За полдня эту лужу мы взбалтывали так, что вода делалась черная от торфа. И нас это радовало: мы были уверены в том, что такая вода способствует загару. Купались и не подозревали, что лужа кишмя кишит водяными ужами. Но однажды я увидел их, когда пришел на это болотце рано утром: с берега один за другим, подпрыгивая, летели ужи в воду. Серые, жирно-упругие, лоснящиеся, красивые и потому еще более страшные!
С той поры я терпеть не мог гадов, боялся их — ужи это или змеи-медянки, удавы или желтоватые, как солнечный закат, сливни… Ящерка и та пугает, шуршит в листьях: думаешь, пока не разглядишь, что гадюка какая…
Но эту убитую змею мне жалко: хочется знать, как она называется по-научному, чем кормится, сколько лет живет… Интересно, в каких отношениях она с бобрами: враги они между собой или друзья? Если вдуматься, то для нашей местности подобный экземпляр — редкость. Да, поймать бы эту змею живой, сдать бы ее в районный зверинец (конечно, если бы он у нас был) — и пусть приезжие смотрят на живых обитателей нашей местности: волков, зайцев, птиц, бобров, выдр, куниц, норок, змей разных… Пусть школьники ходят и ездят в этот самый зверинец на экскурсии, изучают живую природу хоть вот так, при помощи местного зверинца…
Отец с Сомовым принялись донимать меня шутками.
— Хватила бы вот за ногу — и чтоб ты стал делать, зверолов?
— Вас бы позвал, — отвечаю я, улыбаясь.
Сомов, переворачивая тело змеи носком сапога, замечает:
— Какая все ж маленькая у нее головка… Череп не больше дикой маковины, зато такая длиннющая — с грабильно [8], а то и больше. Вот тебе и на: это ж вот змеиное верть-круть, — и сапогом придавил хвост змеи, — да круть-верть несет с собою смерть… Много в хвосте яда накопилось — оттого и желтый весь… Слышал я, что яд этот при солнечном свете не помирает, потому змея и будет метлять хвостом, покуда солнце не сядет… Ну как ты, Сашка, не подставился ей?
— Он ждал, покуда змея сама подползет и цапнет… — недовольно начал отец. — Не зря ведь сапоги снял, босой по берегу носился…
— Придумать бы такой прибор, чтоб можно было заманивать им в ловушки бобров, — смеюсь я. — Поставить ловушки на ходы, включить прибор — и бобры сами бегут из нор, не нужно и гнать, канителиться…
Отец строго сказал:
— Гляди у меня, приборист!.. Чтоб никогда больше не носился голопятым по берегу, слышишь?!
Кончился отпуск у Сомова. И он решил дать телеграмму лесничему — попросил еще десять дней, но уже за свой счет. Его просьба была удовлетворена, о чем мы тоже узнали из телеграммы. Так что Сомову не пришлось искать попутной машины, чтобы самому добираться в лесничество, — помогла почта. Впрочем, почтой мы пользовались все время. Для нас она — та единственная надежная ниточка, что связывала с базой. Обычно мы отправляли короткие, как шифровки, телеграммы, в которых называли сначала место нашей «дислокации», а потом давали заказ на продукты или деньги и коротко уведомляли, сколько отловлено бобров. Нередко, прочитав такую телеграмму, почтарки недоуменно посматривали на меня (обычно я ходил на почту), а дотошные души просили даже разъяснить смысл телеграммы — иначе, мол, не примут. Я, конечно, растолковывал. И не успевал выйти за порог почты, как за мной следом бежали все, кто был поблизости, кому почтальонша успела сказать: приехали боброловы, и у них в лодке столько-то и столько-то живых бобров! Любителей посмотреть редкого зверька, пока я проходил по деревне, собиралось много — и все они неотступно следовали за мной. Мне в таких случаях ничего не оставалось, как вести людей к лодке. Хорошо, если речка была близко от деревни, а нет — все шли со мною в луга. А это лишние заботы для нас и напрасная трата времени. Да к тому же еще не всякий шел только посмотреть бобров. Местное начальство, как правило, обязательно попросит, а то даже и
