— Нам не жалко. Мы бы еще дали, да из политотдела звонили. Не велено тебе сразу много есть.
Опять явился рассыльный и объявил Савке весело:
— Ходи вниз по трапам. Тут недалече… только до баржи!
Привел он Савку на баржу, вмерзшую в лед под берегом, а на барже была мыльня. Пожилой матрос-банщик вопросил строго:
— А вша у вашего величества имеется?
— Хватает, — робко признался Савка.
— Тогда сымай все с себя, кукарача!
Первым делом банщик пожелал остричь Савку под машинку.
— Нагнись. Я тебя под нуль оболваню.
Савкины пожитки он завязал в узел и поднял его двумя пальцами.
— Вша, — сказал матрос внушительно, — животная загадочная. Когда человек в тепле, в счастье и в сытости, — ее нету! Как только война, смерть, голод и горе людское, — тут она появляется, стерва, и ты скребешься, как не в себе… Вот что, — закончил он, — от прежней шикарной жизни оставлю я тебе пальтишко, порты да валенцы. Остальное в печку брошу.
— Кидайте, — согласился Савка. — Чего тут жалеть?
Моясь казенным мылом, он заметил, что его левое плечо все синее от удара поездным крюком. В трюме баржи — жаркая парилка, лежат на полках исхлестанные веники. Когда Савка вымылся, банщик бросил ему все чистое — морское. От кальсон и тельняшки исходил особый — казенный, что ли — запашок.
— Флот жертвует, — сказал банщик, довольный собой.
Отец прибыл в Экипаж, отрывисто спросил сына:
— А где мать?
— На вокзале, с вещами. Я тебя искать пошел.
Быстро подали базовый грузовик. Отец сел в кабину с шофером.
— Жди! — крикнул. — Сейчас привезу…
Вернулся скоро. Выбрался из кабины и только теперь поцеловал сына. «Где же мама?» — подумал Савка, и, словно отвечая его мыслям, отец показал рукою на кузов машины:
— Она… там.
Савка глянул через борт грузовика. Мать лежала, ровно вытянувшись на спине, посреди узлов, уже распоротых ножами вокзальных жуликов. Широко открытыми глазами она смотрела на яркое весеннее солнце. Смотрела, уже не мигая от его блеска.
— Пойдем, — сказал Савке отец.
А кладбище в Соломбале было старинное, могилы там перевиты цепями, и в грунт последнего людского пристанища вцепились ржавые якоря.
Отец поселил сына в комнатенке, снятой на время в деревянном соломбальском доме, на самом берегу речушки Курьи, Далекие возгласы горнов, поющих по утрам на дворах Экипажа, неустанно взывали к подвигам. Проснешься — и сразу видишь в окне, за бутонами пышных гераней путаницу снастей, неразбериху корабельных рангоутов. Все напоминало о море. Кажется, Соломбала издревле так уж устроена, чтобы уводить подростков в заманчивые дали морских скитаний. Отсюда, от ее причалов, где сейчас рычат дизеля «морских охотников», начинали свои пути Лазарев и Чичагов, Литке и Русанов, Седов и Воронин!
От могилы матроса, погибшего у мыса Желания, прямая дорога приведет тебя в кривые проулочки Соломбалы, и ты постучишься в дом, где живут его потомки. Именно здесь рождались и росли скитальцы-непоседы, которым хорошо только в море. Даже дети Соломбалы, до позднего вечера играя на воде, поют свои особые песни.
У папы лодку попросил,
Ремнем мне папа пригрозил:
— Вот те лодка с веслами.
Мал гулять с матросами!
В город Савка даже не заглядывал. Днями пропадал на улицах и речках Соломбалы, бродил возле пристаней, вдыхая едкую гарь судоремонтных мастерских, и не раз блуждал в лабиринтах лесобиржи, среди штабелей леса, уложенных в «проспекты». Соломбала — старейшая верфь России, и жители ее не ведают почвы под своими ногами: дома стоят на многовековых отложениях щепок и опилок — отходов от строительства кораблей, давно пропавших в походах, забытых.
Оттого-то, наверное, жилища соломбальских мастеровых и погружались в зыбкую землю, словно тонущие корабли в пучину. Идешь по скрипучим мосткам, а вровень с ними глядят на мир форточки первых этажей — хозяева уже перебрались на второй этаж. Над речками Соломбалы, будто в Венеции, перекинуты горбатые мостики, а берега их вплотную заставлены лодками, весельными и моторными.
По весне залило Соломбалу обширным половодьем, но жизнь продолжалась обычным порядком. На моторках плыли в школу дети, на лодках плыли из магазинов бабки с авоськами, а возле дверей парикмахерской покачивало на волне катера соломбальских мужиков, стоявших в кильватер, чтобы побриться и освежиться.
Настало лето. Иногда, наскоками, отец навещал сына.
— Тебе надо поправляться, — говорил он.
После блокады Савка испытывал постоянный голод и готов был есть с утра до ночи. Отец отдавал ему свой «сухой» бортпаек офицера: тресковую печень, бруски желтого сливочного масла и тушенку. Приносил в бутылках хвойный экстракт.
— Пей вот. Да не кривься. Это спасает от цинги.
Как-то отец принес большую розовую семгу.
— Не вари ее и не жарь — сказал он Савке. — Ешь, как едят поморы, — сырую. Отрежь ломтик, посоли и съешь.
— Папа, ты сам поймал?
— Нет. Когда «охотники» швыряют на врага глубинные бомбы, то после взрывов всплывает масса оглушенной рыбы, Очумелые, кверху брюхами, виляют хвостами. Зрелище не из приятных.
Лето выдалось жаркое. Архангельск как тыловой город еще не знал светомаскировки, и по вечерам его бульвары и набережные освещались уютными огнями. Посреди Двины, рея флагами Штатов, Англии и Канады, стояли толстобокие транспорты типа «либерти» и «виктория». Вдоль берега сидели на корточках чистоплотные, как еноты, малайцы и стирали свое бельишко, еще не просохшее после вчерашней стирки. Возле них примостились матросы-негры — сами грязные, как черти, они усердно крахмалили белоснежные воротнички и манжеты. А рядом купались белые полярные медведи из цирка-шапито, и это разнообразие настраивало Савку на приключенческий лад…
Появился отец, взъерошил Савке волосы.
— Поздравляю. Тебе сегодня исполнилось четырнадцать.
— Разве? А я и забыл…
Отец рассказал, что немцы приближаются к Волге, образован новый фронт — Сталинградский.
— Сегодня у нас митинг. Будем выкликать добровольцев в морскую пехоту…
В июле буйно отцветала северная черемуха. Она совсем скрывала дома соломбальских мастеровых. В один из таких дней Савка от нечего делать поплелся на перевоз и еще издали заметил, что от реки в сторону Экипажа валит нескончаемая колонна подростков, почти его одногодков — чуть постарше. В руках мальчишек тряслись фанерные чемоданы, болтались на спинах родимые домашние мешки. Вся эта ватага, галдящая и расхристанная, двигалась неровным строем, в сопровождении вспотевших от усердия флотских старшин.
— Эй, кто вы такие? — крикнул Савка.
— Юнги, — донеслось в ответ.
— Какие юнги? — обомлел Савка. — Вы откуда взялись?
Из рядов ему вразброд отвечали, что они из Москвы, из Караганды, из Иркутска, с Волги.
Старшина отодвинул Савку прочь:
— Не мешай! Разговаривать со строем нельзя.
А дальше все было как во сне. Одним духом Савка домчал до дому, из чемодана выхватил два тома своих сочинений и понесся вдоль речки Курьи, не чуя под собой земли, в сторону Экипажа. Юнги уже прошли через ворота в теснины дворов флотской цитадели, и Савка нагло соврал часовому:
— Я же с ними! Ей-ей, отстал на перевозе.
Штык часового откинулся, освобождая дорогу в новый волшебный мир, который зовется флотом. Иногда бывает так, что судьба человека решается в считанные минуты. И да будут они благословенны!
Стоял июль — жаркий июль сорок второго года.
ХРОНИКА ТАСС, ИЮЛЬ 1942 ГОДА.
1 — на Севастопольском участке фронта германские войска ценою огромных потерь — продвинулись вперед; завязались рукопашные схватки.
2 — на Курском направлении ожесточенные танковые атаки противника. Советские войска оставили Севастополь.
8 — советские войска оставили Старый Оскол.
В Баренцевом море советской подводной лодкой торпедирован германский линкор «Тирпитц».
14 — ожесточенные бои советских войск с группировкой противника, прорвавшейся в район Воронежа, и тяжелые бои с наступающими силами врага южнее Богучара.
15 — советские войска после ожесточенных боев оставили Богучар.
19 — советские войска оставили Ворошиловград.
21 — налет советской авиации на Кенигсберг.
23 — югославские партизаны за последние 12 дней заняли семь городов.
24 — ожесточенные бои в районах Воронежа, Цимлянской, Новочеркасска и Ростова.
Растет партизанское движение в Польше; убийство германских полицейских стало повседневным явлением.
27 — британские войска на Египетском фронте отошли на исходные позиции.
30 — оккупация японскими войсками островов Ару, Кэй и Тенимберских близ Северной Австралии.
Митинг в Трафальгар-сквере в Лондоне с участием около 70 тыс. чел. обратился к правительству с призывом ускорить открытие второго фронта.
