Или второе. Или третье.
— Да…
Тюлька вздохнул и снова спрятался под подушку. Где-то в стене зашевелилась Маруська.
Тюлька поднялся первым. Вернее, вторым, Аксён не спал уже давно, с полшестого. Ему казалось, что его разбудил старт, все вокруг вроде бы подпрыгнуло, стены перекосились, на кухне звякнула посуда. Аксён открыл глаза. Тихо. В небе ничего не свистело, на стене еле слышно тикали ходики, в зале стонал во сне дядя Гиляй. Аксён с удовольствием отметил, что стонет дядя Гиляй мучительно, будто там, во сне, он имеет непростую беседу с десятком трудолюбивых инквизиторов. Конечно, будить Гиляя Аксён не стал, перевернулся на левый бок, закрыл ухо подушкой. Дядя исчез.
Зато появилась крыса. Большая, необычно черная и совсем незнакомая. Обычно по утрам выходила Маруська, она жила в доме уже года два и была уже практически членом семьи, примерно как Жужжа. Эта же крыса была чужая, и Аксёну стало неприятно, он подумал, что новенькая выжила Маруську и теперь заведет здесь свои разнузданные порядки. Маруська была своя, ходила всегда прилично, вдоль стены, на стол не залазила, даже если там что-то оставалось на ночь, по кухне не шастала и детишек воспитывала в строгости. А как они входили в рост, так сразу их и прогоняла к соседям, чтобы не безобразничали.
А теперь вот Маруськи не стало.
Нет, определенно, день начинался неудачно. Неудачный день и должен начинаться неудачно, ничего необычного.
Аксён постарался уснуть, не получилось, в голове вертелась эта крыса, и стенал дядя Гиляй, так целый час и промучился.
Потом проснулся Тюлька. Тюлька проснулся сразу бодрым, побежал на улицу, умываться. Бренчал умывальником весело, Аксён даже позавидовал. Он этот день ненавидел. Потому что каждый год этот день проходил совершенно одинаково.
Безобразно.
Сегодня был день рождения бабушки, и по этому поводу они ехали в город. Поздравлять. Праздновать. Веселиться.
В город Аксёну не хотелось совершенно, особенно на день рождения бабушки. Нет, бабушка относилась к нему, к Тюльке и даже к Чугуну отлично, денег подкидывала, целовала украдкой и, видимо, любила, но это как раз и было плохо. Рядом с бабушкой Аксён чувствовал себя не так. Не на месте.
Рядом с бабушкой он вспоминал, что все может быть по-другому.
В зале запищал будильник, и упыри стали подниматься.
Прошлепали шаги. Дядя Гиляй. Заглянул в комнату, промолчал, а украсть было нечего, удалился.
Прошлепал Чугун. Этот сразу на улицу. И сразу стал материться, но не на Тюльку, а по телефону.
Мать. Подошла, села рядом.
— Вань, просыпайся.
Потрогала за плечо:
— Просыпайся, поедем к бабушке.
— Ладно, — буркнул Аксён.
Мать попыталась пощекотать за пятку, но Аксён злобно дернулся. Мать отправилась на кухню и стала ругаться с дядей Гиляем по поводу газа. Что газ дорогой, и нечего на нем плавить аккумуляторы, если хочет добывать свинец, пусть дрова в лесу рубит, утром люди просыпаются, и чай не на чем согреть…
Гиляй отвечал, что газа и так уже не было, он успел одну банку только выплавить, а газ и кончился, мать возражала асимметрично, говорила, что дядя Гиляй просто конопатая сволочь и спорить с ним по вопросам газификации она не намерена. Насчет газа Аксён был согласен с дядей Гиляем, насчет дяди Гиляя Аксён был согласен с матерью.
Аксён выбрался из койки и поплелся на улицу, к умывальнику.
Умывальник был пуст, Тюлька ползал по одичавшей клубнике, выискивал между коричневых листьев засохшие прошлогодние ягоды. Аксён притащил из колодца воды, стал чистить зубы.
Из-за угла появился Чугун, рожа у него была разбита. Дядя Гиляй тоже появился, и тоже с подпорченным лицом, видимо, вечером что-то делили, оба угрюмо покачивались и общий вид имели тошнотворный.
— Дядька твой — совсем урод, — сообщил Чугун и почесался.
— Это братан твой урод, — поправил дядя Гиляй. — Как и его отец…
Чугун заметил на это, что отец, может, и урод был, но это было давно, а дядя Гиляй урод здесь и сейчас, это в сорок раз хуже.
Они стали умываться и дискутировать на тему уродства и генетической к нему предрасположенности, чистить зубы в их присутствии Аксёну не хотелось, и он решил, что сегодня это дело можно задвинуть. Вряд ли Семиволковы сегодня приедут, а на всех остальных ему было плевать, да и кто ему в зубы смотреть будет, а бабушка его и без зубов любит.
Аксён спрятал щетку между бревнами дома и пошел одеваться. По пути встретил мать. Она обрядилась в платье и выглядела дико. Но так тоже было нужно, платье подарила бабушка, когда-то давно, чуть ли не на свадьбу, чуть ли не на выпускной, и теперь мать, когда собиралась вытрясти из бабушки денег, всегда в это платье наряжалась.
Оно ей шло, розовое такое.
— Поздравишь бабушку? — спросила мать.
— Пусть Тюлька поздравляет.
— Он тоже поздравит. И я.
— И Чугун поздравит? И дядя Гиляй?
— Иди одевайся.
— В парадное?
— Пять минут.
Мать пошагала к умывальнику, беседовать с родственниками об уродстве и первородстве, Аксён двинул одеваться.
Через пять минут все были готовы, выстроились на крыльце. Последним из дома показался Тюлька. Он держал в руках коробочку, склеенную из бумажных лоскутков, подарок.
— Бабушка будет рада. — Дядя Гиляй указал мизинцем на коробочку.
Мать показала ему кулак.
Чугун идиотски расхохотался.
Аксён оглядел компанию. Помойка. Тюлька только по-человечески выглядел, остальные наоборот. Хотя некоторые попытки предприняты были: Чугун надел остроконечные туфли и даже намазал их сажей, дядя Гиляй сально зачесался, а мать украсила платье маленьким букетиком подснежников.
Эта последняя деталь Аксёну совсем не понравилась, подснежники совсем не гармонировали ни с платьем, ни с мамашей. Хотя в целом она все-таки выглядела неплохо, видно, с вечера обложила лицо огурцами, и теперь ничего, похожа.
— Чего стоим? — Чугун поглядел на телефон. — Поезд через двадцать минут. Едем к бабушке.
— Едем! — Тюлька спрыгнул на землю и дернул к станции.
Он еще кричал что-то на бегу, но Аксён не расслышал.
— Маленький, а уже урод, — сказал дядя Гиляй.
Мать стукнула его кулаком по шее.
Аксён уходил из дома последним. Закрывал дверь, из щели под фундаментом опять выставилась посторонняя крыса. Маруська пропала. День должен был закончиться плохо. Впрочем, Аксён знал это и без этой дурацкой крысы. Ни разу день рождения бабушки не заканчивался хорошо.
Когда-то у разъезда Ломы имелся вокзал. Потом он сгорел. Теперь вокзала не было, но пригородный поезд все равно останавливался. Два раза в день — один раз по пути на запад и другой раз по пути
