Но человек по-настоящему вдруг почувствует весну, когда услышит взволнованно-тревожное лебединое: «Клю-у, клю-у!» Белыми крыльями-вёслами лебеди мягко обнимают голубой упругий воздух. Летят низко, часто парочкой. Не боятся ни костров на берегу, где варится смола, ни рыболовецких судов, которые красят и готовят к спуску, ни людей. Уставшие люди прекращают ремонт, поднимают от неводов и сетей головы, улыбаются, в который раз повторяют:
— Вот ведь она, весна-то, вот.
— Где весна, тут уж и первая рыба — со дня на день жди её прихода из Обской губы.
— Пока лебедей не увидишь, всё думаешь: весна скоро, да не завтра…
«Клю-у, клю-у!» — взволнованно-тревожно оповещают лебеди о весне, летят мимо Кушевата.
— Это что нынче за охота, — вслух размышляет Сем Вань, греясь на ветхой палубе «Карася». — Ружья блестят, а толку… Патронов не жалеют. Палят в белый свет — деньги в воздух пускают. И геолог туда же…
Не мог Сем Вань простить Фёдору один случай и часто повторял его Ундре и Аркашке.
— Спрятался, значит, в пырее у озера. Жду, когда табунок уток ко мне завернёт. Тут я в кучу-то… Видно, Фёдор-то недалеко с ружьём бродил. Надел, значит, очки свои для ясности. Никак серая, а не видно. — Сем Вань самодовольно усмехнулся. — Уж дичь-то я любую мастер подманить… Ну, геолог ползёт — я крякаю. Дело его молодое. Видно, побоялся ближе — спугнуть можно — да из одного ствола по мне… Вскочил я, голос даже подал. «Иван Семёнович», — шепчет, а сам бледный. «А кто, водяной, что ли? — отвечаю, сердце двумя руками держу, так в груди расходилось, спасу нет. — Небось и шапку продырявил». С тех пор голос зычность потерял.
— Фёдор здесь не виноват, — оправдывает Аркашка геолога. — Зачем было прятаться? И в газете я читал, что уток в табуне нельзя стрелять, да ещё ночью, — это браконьерство. Понял?
— Ирод ты, — безнадёжно отмахивается Сем Вань. — Ну как есть дурак. Оно что, лишнее, карман жмёт?
— Отсталый ты, дед. Тебе говорят — нельзя, а ты опять про своё.
И Ундре снова приходится слушать, как никакой политинформации у Аркашки не получается.
— Ишь, разумничался, — сердито выговаривает Сем Вань. — Отец твой тоже в умники вышел. В геологи записался. До старости лет с матерью и будут по горам прыгать без своего угла. А мы со старухой тебя кормить… Хэ-э…
Аркашка со злости бросает плоский камень в реку, угрюмо смотрит, как тот делает около десятка «блинчиков», и, понурив голову, уходит. Правильно сделал Аркашка, так бы поступил, наверное, и Ундре — злые слова сказал Сем Вань. «При чём здесь Аркашкины родители? — думает Ундре. — Разве Аркашка их не ждёт? Они, как и Фёдор, тоже геологи, камни разыскивают на Урале, полезные ископаемые». Ундре глубоко вздыхает.
— Подожди ещё чуть-чуть, сынок, — по-своему поняла вздох Ундре мать. — Скоро пельмени и куропатки сварятся.
Ноздри приятно щекочет запах варева, от тёплого домашнего воздуха клонит в сон.
— А мне есть сейчас нельзя, — сглатывая слюну, отказывается сын.
— Это почему ещё? — тревожно вскидывает брови мать. — Оторвись хоть на минутку от окна, что там интересного?
— Нельзя, — упрямо повторяет Ундре. — Я Сем Ваня сейчас гипнотизирую, а на сытый желудок он гипнозу не поддаётся.
— Откуда в голове у тебя всякая ерунда? Какой гипноз? Ты что — шаманишь? — накрывая на стол, сердится мать.
— Не отвлекай. Подожди ещё немножко, — объяснил Ундре. — Я сейчас через окно Сем Ваню сигналы пускаю, чтобы к Аркашке он был справедлив и сам не попадал в смешные истории…
Ундре вспомнил случай. Это было прошлой осенью. Как списали катер, затосковал Сем Вань. Река рядом, да пешком по ней не пойдёшь… Стал он приглядываться в магазине к одному мотору. Это был тихоходный мотор, который устанавливался внутри лодки и заводился от ноги, как мотоцикл. Не зря прозвали его «Топчи нога».
— Не вывалится в воду, и из лодки не утащат, — оценил его Сем Вань. Он подолгу рассматривал «Топчи ногу» через упаковку, наконец, выпросил домой для изучения инструкции. А через неделю вдруг пришёл в магазин с бабкой Пелагеей, побритый и в кителе. Хоть китель был и не новый, но пуговицы все на месте, до блеска начищены. Чтобы обмана никакого не получилось, Ундре с Аркашкой присутствовали как свидетели. Сем Вань смачно плюнул на пальцы и начал отсчитывать свою «деньгу».
Теперь на рыбалку или по ягоды он ездил с бабкой «механизированно» — на большой деревянной лодке. К мотору бабке Пелагее запрещено было подходить, а Сем Вань к тому же ещё употреблял незнакомые слова: «карбюратор надо почистить», «кольца залегли», «сальник пропускает». Ничего похожего на сало или на кольца она, конечно, не видела и только пожимала плечами.
Однажды в сентябре, когда созрела брусника, Сем Вань с Пелагеей покатили на рассвете по протоке самые первые. Очень они спешили на пугор, боялись, как бы кто их не опередил. Богаты в пойме реки островки-пугоры ягодой и грибами, далеко с Оби на них видны могучие кедры-шептуны, широко и низко свисают с них пахучие разлапистые ветви с мягкими иглами, а до смолистых золотистых шишек рукой дотянуться можно. Спешили старики собрать всю бруснику на пугоре, специальные скребки-зубья сделали, узнали, что народу сегодня собирается туда немало, боялись опоздать.
Вода на реке спала, обнажились илистые берега, на которых копошились молодые табунки уток. И хоть мотор работал ровно, Сем Вань время от времени дотрагивался до цилиндра — не перегрет ли, и обтирал ветошью чуть где появившееся мазутное пятно.
«Ведь надо же, дожили — сами едем!»
Так с полного хода старики и врезались в отмель посреди протоки… Мотор продолжал работать, винт взбалтывал воду и отплёвывал её вместе с грязью. Сем Вань обругал сначала Пелагею — куда, дескать, глядела, а потом уж вылез из лодки. Стоя за бортом, он дёргал за уключину: и оп! и раз! Бабка Пелагея как могла помогала веслом. Упарившись, Сем Вань садился на борт перекурить и снова: и оп! и раз! Наконец он смекнул, прибавил газу и стал колом отводить нос лодки в глубину. Лодка чуть-чуть подалась вперёд. Ещё газу — и снова за кол. Лодка, подмывая песок, пошла, пошла и вдруг, сорвавшись в глубину, понеслась на противоположный берег.
— Газ! газ! сбрось! — закричал Сем Вань, размахивая колом. Теперь он, как кулик, стоял одиноко посреди протоки по колено в воде.
— Газ! — почти в отчаянии ревел дед.
«Вас, нас, таз», — пыталась разгадать слова бабка Пелагея, с испугом замечая, как быстро их разделяет водная гладь. Лодка врезалась в противоположный берег, а мотор продолжал работать.
— Господи, оказия-то какая, — шептала Пелагея, не зная, как подступиться к машине. Столкнуть лодку при работающем винте она не могла и теперь, приложив ладони к ушам, пыталась уловить распоряжения Сем Ваня.
— В баке! бензин! перекрой! — поступала команда.
«Бабе! вези! крой!» — долетало до бабкиных ушей. Она мотала головой, мол, не поняла. За такую бестолковщину дед в ответ грозил кулаком и снова кричал:
— Свечу! провод! сорви!
— Хочу, голод, вари! — шептала Пелагея и плакала от бессилия разобрать слова Сем Ваня.
Солнце разогнало уже утренние туманы и играло на реке бликами, как рыбьей чешуёй. Старики в надежде смотрели по сторонам, но на пугор никто не спешил. Пришлось бы бабке Пелагее ждать, когда мотор выработает весь бензин из бака, не окажись рядом Ундре с Аркашкой.
Ещё на рассвете Аркашка поднял Ундре порыбачить с удочкой. Мокрая осока на высоких кочках больно била их по лицу, сонные кулики шарахались из-под ног, когда они бежали к протоке за Кушеват. Аркашка разглядывал под водой каждую корягу — а вдруг это огромная щука! Нелегко справиться с рыбиной, когда из омута она заглотнёт блесну и хвостом, как винтом, начнёт молотить воду.
Кулики радостно оглашали окрестности утренней новостью. Один кричал: «Пол-дыры, пол-дыр-ы!», другой отвечал: «Кур-рлы, кур-р-лы!», что по-хантыйски означает «хромой, хромой». Потом Ундре с Аркашкой услышали, что кто-то ещё передразнивает друг друга. Когда они выбежали на мысок, обросший тальником, то от удивления ничего не могли понять, увидев бабку Пелагею в лодке, а Сем Ваня…
Ноги уже не держали Сем Ваня, и он то садился на шест, как делают это малыши, когда играют в лихих конников, то вставал на четвереньки. Пелагея, заметив подошедших к ней Аркашку с Ундре, залилась слезами. Пока Ундре растерянно моргал глазами, Аркашка прыгнул в лодку и заглушил мотор, он разбирался в нём не хуже старого моториста.
— Сатана, бесово отродье! — ругала мотор бабка Пелагея.
Сем Вань был снят с подводных «рифов». Охая и ахая, он свалился кулём в лодку, Аркашка помог ему снять сапоги и ехидно сказал:
— Главное — мотор. Пугор-то, наверное, голый, ни одной ягодки не осталось. Просил же немного подождать… Сегодня вся школа на пугор собирается за брусникой. Вот это да!
