— У меня никогда так не было. Понимаешь?
— Понимаю, — кивнул я. Это прозвучало слишком серьезно, и я, глядя на наши тени, улыбнулся: — У меня тоже никогда так не было — чтобы шел рядом с девчонкой, плечо к плечу, а видел ее, будто иду сзади.
— Ты фантазер.
— И дед так говорит. Вот приедет скоро — познакомлю.
— И у меня сестра на днях приезжает. Римма. Редкое имя. В Норильске живет.
— У тебя тоже редкое имя. Был где-то царь такой — Кир.
— И не один даже, — сказала Кира. — Но я к ним отношения не имею. Те свирепые цари жили в древней Персии, задолго до нашей эры.
После этой исторической справки и Кира могла уже улыбаться и говорить о разном. Пока стояли в очереди за молоком, я узнал, что ее отец работает экспедитором — возит почту. Сестра — воспитательница детского сада. Два года живет с мужем в Норильске и скоро, видимо, приедет сюда в отпуск. И я рассказал о своих родителях, о деде. Про вчерашнее письмо вспомнил. Кира тоже посмеялась.
Разливное молоко кончилось, осталось только в бутылках. Кира купила два литра. Почти всю сумку заставила бутылками. И еще две пачки творогу положила. Тяжелая оказалась сумка. Кира не возражала, когда я взял у нее сумку. Лишь улыбнулась:
— Тебе эти бутылки, наверно, как перышки. Такой сильный. Смотрела, как играл вчера. Больше всех голов забил.
— Не больше. Лешка четыре. У него пушечный удар. Рисунок ему вчера подарил.
— Я видела, — сказала Кира.
— Хороший парень. И веселый. Один раз мы даже танцевали у меня дома. Вдвоем, — вспомнив про соседа Киры, на всякий случай уточнил я.
Когда подошли к своему большому дому, Кира взяла у меня сумку.
— Теперь я сама понесу.
Я понял ее и снова подумал: умница! Поглядев на площадку, где несколько мальчишек уже стучали по мячу, я сказал:
— Может, пойду, поиграю?
— Иди, иди, — кивнула она и добавила: — Когда сестра приедет, я ведь чаще смогу выходить во двор…
И снова, пока не стали подкашиваться ноги, гоняли мы по полю тугой футбольный мяч. И несколько раз в приметном теперь для меня окне кухни замечал я русую голову Киры. Она смотрела на нас. Улыбки ее разглядеть я не мог, но знал, что улыбается. И это будто прибавляло мне новые силы. Все же к полудню, когда солнце поднялось в самую вышину и нещадно палило наши головы, спины и плечи, мы окончательно выдохлись и, растирая на грязных лицах пот, лениво переговариваясь, стали расходиться по домам.
Лешка Фомин, еще полный благодарности за вчерашний подарок, предложил мне пойти к нему обедать.
— Лучше ко мне, — сказал я. — Дома никого нет, а поесть и у меня что-нибудь отыщется. И «Аббу» послушаем.
— Заметано, — сказал Лешка.
Перед тем как произвести обследование холодильника, зашли в ванную. Вода так и манила прохладой. Мы включили душ и помылись более чем основательно. Пришлось потом тряпкой подтирать залитый пол.
Помылись, оделись, с уважением потрогали друг у друга бицепсы на руках и остались вполне довольны.
— Есть силенка у ребятишек с проспекта Энтузиастов! — подмигнул я Лешке.
— Молотки-ребята! — подтвердил Лешка и наклонив голову, рассеивая брызги, помотал из стороны в сторону густым чубом.
Я удивился:
— Ну и волосы у тебя! Расческу сломаешь.
— По наследству достались, — сказал Лешка. — Отец тоже черный. Это, говорит, краса твоя — цыганский чуб.
За веселой болтовней освободили холодильник от некоторых продуктов, похлопали друг друга по тугим животам и, вопреки медицинским рекомендациям, устроили хорошенькую протряску под зажигательные ритмы четверки всемирно известных любимцев эстрады.
— Давай, Петушок, давай! — высоко взбрыкивая ногами и тряся головой, кричал Лешка.
— Даю, Леша! Видишь, как даю! — стараясь перекричать все четыре заморских прекрасных голоса, отвечал я и, выгнув дугой спину, ширяя руками, норовил достать волосами гладкие досочки паркета.
Почище футбола такие танцы! Кое-как дотянули до конца одну сторону пластинки. Сработал стоп-автомат, и мы без сил повалились на диван.
— Хорошо у тебя, — сказал Лешка. — Я дома как шибану на громкость — сверху по трубе стучат. Никакой жизни! У тебя — рай!
— Сверху которые, — показал я на потолок, — все на работе. А внизу — бабка глухая. Поднимаюсь с ней один раз в лифте — «Вам какой, спрашиваю, этаж?» Не слышит. Стоит, как мумия. А больше в квартире там никого нет.
— Одна в трехкомнатной квартире? — удивился Лешка.
— Говорили, еще будто кто-то должен приехать. Лучше бы одна жила. А то и правда, начнут по трубе дубасить!..
А через два дня получилось так, словно те, приезда которых я опасался, услышали меня и в отместку решили наконец переехать в ожидавшую их квартиру.
О новых жильцах с пятого этажа, как ни странно, я узнал от Лешки. Он подбежал ко мне утром во дворе с каким-то обалдевшим лицом и схватил за руку:
— Ну, видел ее? Расскажи!
Я и сам оторопел:
— Кого?
— Да ту девчонку. Под вами вчера поселилась. Где бабка глухая. Не видел, что ли? — изумился Лешка.
— В сад с матерью вчера ездили, — сказал я. — Целый день клубнику пололи. Помидоры…
— Так ты ничего не знаешь! — перебил Лешка и закатил глаза. — Ну, Петушок, ты бы видел! Потрясная девчонка! На машине приехали, красный диван привезли и кресла. Я как увидел ее — все, думаю, пропала моя головушка с цыганским чубом. А она, представляешь, увидела, как я замер статуей, и улыбнулась. Да так весело, будто знает меня давно. Я, дурак, растерялся, надо было тоже улыбнуться: «Здравствуй, девочка! Как тебя звать?» И все такое. А я… Хотя, может, и правильно — разинул бы пасть от радости… Надо зуб вставлять.
Девчонку с пятого этажа звали Таней. Татьяна, значит. Как артистка Татьяна Доронина. Слух о ней пронесся по всем этажам дома. Говорили, что она красавица.
Я только на третий день увидел ее. Во дворе. Она шла под руку с матерью, женщиной молодой и стройной, в желтом платье и соломенной шляпе с широкими полями. А девчонка была в сарафане зеленого цвета. На шее — круглый вырез, а на спине вырез как раз до пояса. Туфли на каблучке, тоже зеленые. Волосы цвета, что и шляпа у матери. Волосы пышные, хотя и коротко острижены.
Может, и не совсем, как Лешка, но я тоже слегка обалдел. Ведь я еще не сказал о ее лице. А как о нем скажешь? Не знаю. Вот назвали ее красавицей, и все. Больше ничего не надо и говорить. Какие там глаза, губы, брови — это неважно. Просто лицо видишь. И оторваться не можешь. Смотрел бы и смотрел.
Девчонка и по мне скользнула взглядом. Но не улыбнулась, как Лешке. Видно, цыганский чуб Лешки понравился ей больше, чем мои длинные каштановые, но совсем не вьющиеся волосы.
В тот же день, под вечер, усевшись на песочнице, развернул «Комсомольскую правду» и дождался, когда выйдет Кира.
Она сбежала со ступенек, откинула назад длинные русые волосы, на этот раз не заплетенные в косы, издали улыбнулась мне. На ней было надето серое платье с красной оборкой и красными пуговицами, маленький треугольный вырез чуть открывал белую шею. А у той новенькой, Тани-красавицы, вырез был, особенно на спине, едва не с половинку газеты. И спина была загорелая, почти бронзовая. Наверно, специально загорала или все время в таких платьях ходит.
— Чистоту навела, — похвасталась Кира. — Даже в ванной по всем углам пылесосом прошлась. Ты давно сидишь?
— Минут пятнадцать. Международный фельетон прочитал. И как два чудака решили на велосипедах земной шар объехать.
— А как через моря поедут? — удивилась Кира.
— Не знаю… У тебя красивые волосы, — сказал я. — И платье очень красивое.
Она немножко смутилась.
— Обыкновенное. Самый простой фасон… Посидим минуточку здесь? — Кира уселась рядом и посмотрела на мой балкон. — Все крутится. Я утром проснусь, глаза открою, посмотрю на балкон, на вертушку, и петь хочется. Ты поешь?
— Вообще, неважно. Медведь на ухо сел.
— Не сел, — засмеялась Кира, — лапой наступил.
— А платье твое мне все равно нравится. — Я потрогал красную оборку на колене. — Хорошо подходит — серое и красное.
Кира обтянула на коленях платье и сказала:
— Чего в нем особенного… Вот тут одна девочка приехала — на ней, действительно, платье! Вся спина открыта… Ты слышал об этой девочке?
— Даже видел.
— Правда красивая? — чуть вздохнув, спросила Кира.
— Красивая.
— А ты знаешь, что она под вашей квартирой живет?
— Знаю, — ответил я и, посмотрев на балкон, расположенный ниже нашего, вдруг поразился: — Как интересно! — тронул я Киру за руку. — Гляди: она в самом центре живет. Шесть подъездов — справа, шесть— слева, четыре этажа сверху, четыре — внизу.
— В самом деле, — сказала Кира и, кажется, немного с завистью добавила: — Только приехала, и уже — в самом центре… Ты не видел, как твой лучший друг Леша на велосипеде ездил, вон там по дорожке? Я так смеялась! Лег на руль, ноги вперед, а руками педали крутит.
