Я вернулся в комнату и еще на балконном пороге широко разинул рот: в палку с вертушкой, прибитую мной к перилам, уперлась проволочная дужка ведра. Чуть оробев — не смотрит ли снизу Таня, — осторожно ступил на балкон и заглянул в ведерко. Как чувствовал — премия! На донышке, подняв смятые кончики золотистого целлофана, лежит конфета. Шоколадный трюфель!.. Стоп, а как же ведерко держится?.. Посмотрел вниз. Ну и ну! Надо же, ведерко удерживал привязанный внизу коричневый, с прожилками камень! Догадалась!
Трюфель я съел. А почему не съесть? Честно заработал.
Я облизнулся — вкуснятина! Жаль, что мало. Может еще подработать?.. А ну, пока горит вдохновение! Вон Пушкин в Болдинскую осень сколько стихов написал!
Над новым рисунком трудился не менее получаса. Три эскиза сделал. Зато получилось — хоть и правда на конкурс посылать! С кремовой спиной, в зеленом своем платье, стоит Таня, руки величественно приподняты. А перед ней — Гвоздик на столе, кверху ногами. Рядом — Игорь на ходулях. Подписал так: «Подданные ее королевского величества».
Я опустил в ведерке рисунок и с интересом рассмотрел поднявшийся ко мне коричневый камень. Красивый, будто полированный, белые жилки вьются. Наверно, с Черного моря привезли.
Рисунок на этот раз исчез из ведерка быстро. Минуты через три заглянул вниз — пустое донышко.
Пока сидел над вторым рисунком и поджидал потом ответа, я всего лишь раз вспомнил о Кире. Но угрызаться сомнениями уже не стал. Подумалось: «А что особенного делаю? Рисовал? Да я, Кира, хоть двадцать рисунков тебе нарисую. Каких только захочешь!»
А вот и ведерко! Уже здесь! Ну-ка, поглядим. Ого, трюфельная плата в двойном размере! Да еще и письмо? Интересно…
На сложенном вчетверо листке мелкими зелеными буковками было написано: «Это на меня не похоже. Я сторонница демократического правления. И все же — большое спасибо! Таня. А какое имя у свободного гражданина с шестого этажа?»
Ответного письма мне писать не пришлось. Посмотрел: вниз, а там — локотки на перилах, а посредине желтое солнышко с гребешком.
Я кашлянул, и солнышко обернулось ко мне розовым лицом с огромными синими глазами. Даже зажмуриться захотелось. И я, сам не зная почему, оробел.
— Петр. — сказал я. — Доброхотов.
Показалось: она смотрит на меня уже целую минуту. Словно изучает.
— А меня — Таня, — сказала она и улыбнулась.
И снова захотелось зажмуриться.
— Ты давно здесь живешь? — спросила Таня.
— Полгода. Как и все.
— А мы только приехали… Я, кажется, не видела тебя во дворе.
Уточнять я не стал. Приятного в этом было мало.
— В последние дни, — сказал я, — три раза в сад с мамой ездили. Она даже отгулы брала на работе. В конструкторском бюро мама работает…
Сам не понимаю, зачем я все это рассказывал? Может быть, просто боялся молча смотреть в ее синие глаза.
— А сад у вас далеко?
— На автобусе — полчаса.
— А своей машины у вас нет?
— Пока нет. — Я словно оправдывался. — Но отец в очереди стоит. «Жигули» хочет покупать.
— И домик в саду есть?
Таня расспрашивала обстоятельно, и я обстоятельно отвечал:
— Домик есть. Как и у всех. Комната, веранда. Электричество проведено. Даже старый телевизор туда привезли.
— Старый телевизор?.. — переспросила Таня и вдруг быстро повернула лицо вниз. — Ой, ручку выронила! Если в траву отскочила, не найдешь.
— Это почему же не найдешь! — возразил я. — Какого цвета ручка?
— В том-то и дело — зеленая.
— Ерунда! Сейчас в одну минуту отыщу!
И снова, не дожидаясь лифта, я поскакал вниз, к выходу.
Права оказалась Таня: сколько ни смотрел, ни шарил в густой траве газона — ручки нигде не было. Подошли две девчонки, поинтересовались, что ищу. Вот любопытные, вечно с вопросами лезут! А Таня, наблюдавшая сверху, таить не стала:
— Ручку обронила. Посмотрите, девочки.
«Ну, теперь разнесут по всему дому! — с беспокойством подумал я. — Зачем ей было кричать? И почему это ручка вдруг у нее упала?.. А если нарочно обронила? Посмотреть, что я буду делать… И вообще, поглядеть на меня. Может, думает, урод я или вовсе без ноги. Как Сенька с прежней квартиры. Соскочил на ходу с трамвая, да — под колеса машины. Ногу в больнице и отрезали. Ходит с костылем…»
Все это, немножко сердясь на Таню, я думал про себя, а сам в это время — глазами, глазами. Хоть бы скорей найти эту дурацкую ручку! Нашла девчонка. В самом деле, зеленая, с травой сливается. Найди попробуй.
— Ты отнесешь? — протянув шариковую ручку, спросила она.
— Если хочешь — неси сама.
— Нет, — подумав, сказала девчонка, — возьми. Ты же первый для нее искал.
Меня кольнуло: ишь, для нее!
Взял я ручку, вошел в подъезд, нажал не светившуюся красным огоньком кнопку, и дверь лифта открылась. В кабине, не раздумывая, утопил пальцем кнопку с цифрой «6», и послушная кабинка, подрагивая, потрескивая, быстро, с этажа на этаж, понесла меня вверх, мимо Таниной квартиры, и замерла на площадке шестого этажа. А если Таня в дверях меня ждет?..
Но я, все еще переживая из-за разговора с девчонкой, не стал выяснять этого — открыл ключом замок своей квартиры и захлопнул дверь.
На балконе Тани не было. Я положил ее зеленую ручку в Наташино ведерко с нарисованными цыплятами и опустил его вниз.
Как-то нехорошо мне было. Будто вот тяжелое что-то положили внутрь груди. Посидел на кухне, пожевал корку, потом взял веник, подмел пол.
Работа словно бы успокоила меня. Тогда полил еще и цветы на кухне. И в комнату прошел, где на подоконнике стоял пыльный кактус с колючками. Тоже полил толстяка.
На балконе, у палки с крутившимся пропеллером, виднелся краешек ведерка. На дне его лежала свернутая записка. Те же зеленые маленькие буковки: «Большое спасибо, Петр! Извини, что доставила столько хлопот. Таня».
Переживал я неспроста. На другой день увидел Киру. Не дождался, как обычно у песочницы, а встретил ее на углу дома — с хлебом шла, из магазина. Не иначе как Кира уже слышала о моих поисках зеленой Таниной ручки. А может быть, знала и не только о ручке. Разве не могли, например, те же девчонки видеть, как ведерко туда-сюда между балконами сновало? Да и мало ли вообще народу ходит!
Я почему говорю «может быть»? Сама Кира ничего об этом не сказала. Но я же видел: она словно какая-то замороженная была. Да и у меня язык во рту будто клеем смазали, не ворочается. Все же я спросил, что нового, приехала ли сестра.
Кира кивнула. И — никаких подробностей: поездом ли приехала или самолетом, кто ходил встречать. Ничего. И на меня не смотрит.
Какой уж тут разговор! Но я еще и о хлебе спросил — свежий ли?
— Только сгрузили, — сказала Кира.
— Тоже за хлебом послали, — вздохнул я. — Побегу тогда. Сейчас обедать, а хлеба нет… Так побегу? — повторил я.
— Беги, — сказала Кира и сама первая пошла к дому.
Я потом все хотел рассердиться на Киру — могла бы, мол, и «здравствуй» сказать, и посмотреть на меня, а еще лучше — улыбнуться, как раньше, но никак не получалось — не мог рассердиться. Только и своей вины я не чувствовал. Рисунки, записочки, ручку в траве искал — все это ерунда на постном масле!
В душе я понимал: не так это на самом деле. Но понимать, оказывается, мало. А вот взять на себя вину — куда тяжелей.
У меня даже была мысль — не снять ли совсем эту капроновую петлю с ведерком? Но раздумал: ведерко было опущено на балкон Тани, стал бы его поднимать, а она может увидеть. Да и что эта ведерная почта значит! Главное — я сам. Как сам буду поступать. А поступать мне хотелось хорошо и достойно, чтобы не делать Кире больно. Она-то в чем виновата? Мне ведь как самому было неприятно, когда тот парень починил стиральную машину. А если бы он не взрослый был?.. «Нет, — твердо сказал я себе, — если дружишь, то дружи, не подставляй ножку, не обижай».
Ну, разве ничего не пытался я сделать? Еще как пытался!
Пытался. А что вышло на деле? Помню, дед говорил: начал дело — не оглядывайся. Что бы вспомнить его слова, когда подумал, не снять ли ту петлю с ведерком! Вот и надо было снять. Нет же, на себя понадеялся. Думал, что сильный, что все могу. Да только можно ли было устоять против Таниных синих глаз и улыбки!
Как раз одиннадцать часов было, по радио производственную гимнастику стали передавать. Полезное дело. Размяться никогда не помешает. Да еще под веселую музыку. Включил погромче радио, дверь на балкон распахнул и делаю: «Раз, два, наклон вправо. Раз, два…» И тут прямо на моих глазах коричневый черноморский камень дрогнул, стукнул о перила и — будто провалился.
Я — туда, голову свесил, а мне прямо в лицо — ведерко.
— Не ушибла?
Внизу — Таня. Голос веселый. И опять — лицо ее, глаза, сверканье зубов.
— Доброе утро, Петр!
