Уже в четвертом классе, в последнем предвоенном году, прочитал Володя книгу о Метелице. Есть у Володи свой тайник. Там, на чердаке, как вынуть кирпич из душника и просунуть руку чуть вправо, — там лежат две книжки, завернутые в старую материю: о Метелице и «Школа» Гайдара. Он иногда тайком забирается на чердак и возле слухового окошка жадно читает…
Однажды в погожий осенний день вышел Володя за переезд. Безлюдно на улице. Даже куры на дороге не копошатся. А те, что чудом уцелели от немцев, припрятаны подальше от ненасытного глаза. Одни только воробьи чирикают на березе, да сорока стрекочет на груше.
Смотрит мальчишка, а по улице от пруда медленно возок катится.
Только вместо лошади в оглобли впряжен мужик. Тяжело дышит, лоб вспотел и сам весь от натуги красный.
Где он его видел?..
И припомнил Володя далекое довоенное лето. Солнце садилось за горизонт. В саду мать готовила ужин, отец что-то мастерил возле сарая, как вдруг неожиданно на переезде появился этот самый человек. Зашел во двор, поздоровался. Отец его, конечно, и раньше знал. Он из соседнего села. Когда-то на заработки ходили вместе. Мать пригласила всех ужинать. А потом он долго о чем-то разговаривал с отцом. Отец называл его запросто — Николаем. Тот почему-то не смотрел отцу в глаза. Будто стыдился.
Сквозь сон Володя слышал, как волновался отец и за что-то здорово ругал Николая. Кричал, что никому не позволит поносить Советскую власть. «После твоего ареста за убийство супруги, — уже тихо говорил отец, — государство позаботилось о твоих детях, выучило их…»
И еще запомнил Володя, что у этого самого Николая на левой руке была татуировка.
«Почему он оказался здесь? Зачем воз тащит?» — удивился мальчишка.
Из соседнего двора вышел на улицу дед Михаил. Внимательно оглядел сначала возок, потом Николая.
Володя подошел поближе.
— Ты куда, мил человек, едешь? Тот остановился.
— Домой, дед. Освободили нас от коммуны, теперь каждый сам себе хозяин! Свобода пришла к нам!
— Свобода, говоришь? — дрожащим от негодования голосом спросил дед. — Какая ж это свобода? Свобода самому вместо коня в подводу впрягаться?
— Ты, дед, не тово, не очень-то… Поди, сынки твои — коммунисты да и сам больно разумный. Освободители коня еще в Житних Горах взяли. Им он больше нужен. Расписку дали. Возьмут Москву, не одного — пару возвратят. А я пока и так обойдусь. Будет и нам добро.
— Будет нам добро под самое ребро! — сердито ответил дед. — А для чего тебе тот воз? Где ты его взял? — допытывался старик.
— Как — для чего? В хозяйстве все пригодится. Под Житомиром налетели немцы на цыганский табор… Что там было!.. Смотрю — в стороне лошадка, запряженная в возок, пасется. А меня как раз из плена домой отпустили. Немцы цыган поубивали, а чего же я пешком пойду, коли лошадь есть. На подводе я и добрался до Житних Гор. На возу — перина, ехал, как пан… Скоро и землицу дадут. Хватит, поиздевались, взошло и наше солнце. А я вижу, вы солнцу не рады? — угрожающе спросил он.
Из-под густых нахмуренных бровей с ненавистью смотрел старик на Николая.
— Я сейчас ночи рад… падали не вижу!
— Да за такие слова… — прошипел Николай, оглянулся вокруг и вдруг увидел возле переезда полицая. — Пан полицай! — заорал на всю улицу.
Полицай снял с плеча карабин, подошел важно, бросил Николаю:
— Документы!
— Пан полицай, — сразу сник Николай, — вот он, — показал он пальцем на деда, — непристойные слова… А я — ваш…
— Все, вишь, сейчас наши! Документ давай! — сказал полицай, и его рябое лицо покраснело от гнева.
Николай взял старую засаленную шапку, достал оттуда бумажку и протянул:
— Пожалуйста, пан полицай.
Тот посмотрел, молча размахнулся и ударил Николая в ухо.
— За что?
— Пленный? А кто тебе разрешил добро немецкое растаскивать? Кто, я спрашиваю! Ты что, завоевал его? За тебя кровь проливают, чтоб освободить тебя, а ты чем платишь? Уже подводу трофейную крадешь? Это тебе не при Советах. Я тебе потяну! Вот такие же, как ты, злыдни, в тридцатом году из нашего отцовского двора всё порастаскали, а нас на Соловки сослали!
— Пан полицай! — жалобно всхлипнул Николай. — Моего дядька тоже раскулачивали. Я и сам в тюрьме сидел. Я же вас двадцать пять лет ждал!
— Ждал, говоришь? Ждал, чтоб воровать, чтоб обманывать немецкую власть?! Впрягайся!
«Освобожденный» еще раз всхлипнул:
— Я же вас люблю…
— Любишь? — засмеялся полицай. — Этого мало. Надо, вишь, чтоб мы тебя полюбили.
Николай надел шлею, поднял оглобли и стал трогаться.
— Стой! Куда едешь? Не туда! — закричал полицай. Сел на возок, рукой пощупал солому, вытащил кнут. — Поедем в полицию, нам в самый раз такой возок нужен. И начальник приехал, пан Сокальский. Этот мигом разберется. Но, детка!.. — и ударил ременным кнутом по спине «освобожденного». — А с тобой, — сказал деду, — мы еще разберемся! Ты у меня давно на примете. Тебе так не пройдет, самому начальнику доложу. Языкастый очень!
— А они ничего не говорили, — вмешался Володя.
— Что-о?.. — заревел полицай.
— Ваш конь врет! — не испугался Володя. Подбежал к возу и к полицаю: — Дядя, дядя! Можно с вами покататься?
— Пионерия! — замахнулся полицай. — Скоро и до вас очередь дойдет!
Шел ли дед Михаил на луг или в лес — все мимо железнодорожной будки, в которой жил Володя. Не один раз приглашал он с собой парнишку:
— Пойдем в Городище. Хорошо там! Кукушка кукует. Нагадает, сколько тебе на свете жить полагается. Удод голос подает. В траве коростель трещит. В болоте лягушки квакают, вьюны шуршат. Травы пахнут, цветы, водяной бугай гудит… Пойдем!
— А бугай не бодается? — поинтересовался как-то Володя.
— Чего бы он бодался? — ласково улыбается дед. — Это ж птица такая,
— А вы, дедушка, не боитесь лешего?
— Лешего? Нет, не боюсь. Он добрый. И водяной добрый. Сидит себе в воде, в болоте, покрытый ряской, и пузырики от нечего делать пускает — вишь, душно ему. Пойдем, покажу.
— Мать говорила, чтоб я далеко от дома не уходил.
— Жаль… Ну, я пошел. А ты жди. Гостинца тебе принесу. У Володи дел много. Утром мать велела гусеницу на яблоне пособирать да в хате прибрать…
А когда сделает все, что мать приказала, тогда уж можно и за свое… Еще вчера разорил осиное гнездо. Надо же сегодня посмотреть, что теперь осы делают. Придется сбегать к копанке[7], туда, к старой ольхе, побросать в нее комья. В зеленой воде много хвостатых головастиков плавает…
Утром, когда солнце еще только подымалось и нежно-розовыми лучами серебрило темные морщинки на крутых глинистых обрывах, выбегал Володя по росистой траве на берег. Вглядывался в мокрый песок: на нем виднелись следы маленьких ножек. Дед говорил: «Это, внучек, следы русалки». А на ветвях ивняка висели мокрые волосы от русалкиных кос. Володя садился у берега и подолгу глядел на воду. И казалось ему, что из тихой и прозрачной глубины смотрят на него синие, как ранняя роса, глаза. Русалочьи глаза…
А разве можно не заглянуть на сенокос, где в высокой траве звенят и поют острые косы, сверкая на солнце серебром!
В полдень Володя выбегал на леваду к молчаливым ольхам и, закрыв глаза рукой от солнца, смотрел на засаженную мохнатыми вербами дорогу, что убегала куда-то вдаль.
Из-за кустов тихо выходит дед Михаил. Бежит навстречу ему Володя и кричит:
— Дедушка, что принесли?
— Принес, сынок, принес… Бери! — и протягивает Володе несколько темно-коричневых бархатных камышей.
Потом из-за пазухи достает свирель. Пахнет она удивительно нежным запахом свежей молодой коры, а когда на ней заиграешь, то остается во рту какой-то чуть горьковатый привкус.
— И еще я тебе что принес… Смотри!
И снова лезет дед за пазуху. Достает какую-то чудо-птичку: серенькую, с желтым длинным клювом.
— Помнишь, я тебе когда-то дал старое гнездышко, словно варежка? Чтоб ты знал: вот эта птичка делает такие домики.
Володя взял из рук дедушки птичку.
— Не задуши, осторожно… — предупреждает дед. — Видишь, маленькая, а какие гнезда диковинные вьет — на ивняках, у самой воды. Никак к нему не подберешься. Сидят в нем птенчики и качаются на веточке… Ну, подержал ее немного, теперь отпусти, пускай улетает. У нее там детки маленькие остались, поди, ждут…
Володя разжал пальцы, и птичка, пропищав, взмахнула крыльями, полетела как-то немного косо в сторону и вскоре исчезла в густой траве.
— Завтра дождь будет, — решает дед.
— Откуда вы знаете?
— Воробьи в пыли купаются, и пчелы сильно гудят.
Домой возвращались вместе. Володя впереди, дед за ним.
Останавливались возле кринички. На огороде Володя вырывал капустный лист, Вставал на колени и зачерпывал им холодную ключевую воду.
