Фриц ему отвечает:
— Тут уж он сам себе голова. Как хочет, так пусть и делает.
Я сразу вспоминаю, что меня послали за мешками для картошки. Если я приду без мешков, мне попадет от дедушки. А если к тому же и мешочника в дом приведу, то мне еще больше влетит.
— Не пойду я, — говорю я солдату, не глядя на него. — Мы тут будем играть до конца.
Солдат опускает руки, поворачивается и уходит. Мы все садимся на корточки и ждем, пока он не исчезнет за деревьями.
Стефани первая нарушает молчание:
— Тинко, это ваш солдат вернулся из плена.
— Да брось ты, Стефани!
— Честное слово! Провалиться мне на этом месте, если не так! Тьфу, тьфу, тьфу! Я его еще давеча видела, когда за своим счастьем бегала.
— Тогда это дядя Маттес. Я его на карточке видел, но только там он без галстука.
— А вдруг… а вдруг он тебе привез что-нибудь?
— Да ну тебя с твоим солдатом! — прикрикивает на Стефани Фриц Кимпель и разбивает фазанье яйцо. — Здорово воняет как!.. Им самим жрать нечего, а ты говоришь — привез!
— Правильно он говорит, — подтверждаю я. Но соглашаюсь с ним только потому, что боюсь попасться дедушке на глаза. — Вон у Мачке тоже вернулся солдат из плена. Знаешь, сколько он сигарет привез для деда?! А потом взял да сам все и выкурил.
— А как у Цехов было? — поддерживает меня Фриц. — Раньше-то Вилли только мать порола, а когда их солдат из плена вернулся, то и он стал драть Вилли, да еще велел себя отцом звать.
— А к нам уж никакой солдат больше не придет, — говорит Стефани. — У меня отец помер, и нам прислали его бумажник. В нем мой локон был, а в локоне — вошки… Мама меня совсем не бьет.
— То-то ты такая беленькая, как ангелочек, — подтрунивает над ней Фриц. — У кого рубахи нет, тому нечего и пачкать.
Стефани принимает это за намек и строит кислую рожицу:
— Я только летом рубашки не надеваю. У меня их всего две, коротеньких, осталось. Надо поберечь их для зимы.
— Вот грязнуха! Я иной раз сразу две рубахи ношу! — хвастает Фриц. — Когда одна запачкается, я сверху другую надеваю.
— Бедным вещи беречь надо, — серьезно говорит Пуговка и камнем забивает в туфель гвоздь.
— Это верно, — поддакивает Фриц. — Вот Вилли нельзя и окна́ разбить. Пришлось ему отрабатывать. Мы с ним вместе окно в кузне разбили. Да ловко так: маленьким камешком метров с десяти попали. Ну конечно, пришлось заплатить. Подмастерье видел нас и наябедничал. А у Виллиного отца денег не оказалось. Мой старик сразу заплатил, и дело с концом. А Вилли сперва отлупцевали как следует да потом заставили еще две недели мехи качать в кузне. Я бы этому кузнецу покачал!
— Дурак ты, дурак! А если им нечем платить? Тогда как же быть? — Пуговка даже вскакивает от негодования.
— Да-да, так оно и бывает: у кого денег нет, с того две шкуры дерут — и выпорют и работать заставят, — продолжает Фриц. —А уж если еще солдат такой из плена домой вернется, только знай поворачивайся: то этот даст подзатыльник, то тот трахнет. Но я бы знал, как им ответить!
Пуговка снимает туфель и грозит Фрицу:
— Ты что это тут расхвастался, старый кулак?
— Что? Что это он сказал?
— Кулак ты, и все!
— А кто это так говорит?
— Слыхал я, как так говорили.
— А что это такое?
— Что-то очень плохое.
— Хуже свиньи.
— Это получеловек, полуобезьяна. Вот тебе!
— Сейчас я тебе покажу полуобезьяну! — говорит Фриц и начинает искать свое кривое ружье.
— Думаешь, я не знаю, куда ты яйца хотел спрятать? — поддразнивает его Пуговка.
— Факт, не знаешь. Ну-ка, скажи! Угадаешь — бить не стану.
— Ты что думаешь, я твоей трубы испугался? В канистру ты их хотел спрятать… Верно я говорю, Стефани? Я бы все равно их нашел и посадил бы тебя в тюрьму.
— Небось подслушивал да подглядывал, вот и знаешь.
— У тебя вот тут винтика не хватает, — говорит Пуговка и показывает пальцем на лоб. — Я в газете прочитал — вот оттуда и узнал. Понял?
Зепп начинает беспокоиться: как бы его фазаньи яйца не пострадали — вот-вот драка начнется. И он их прячет поскорей в карманы. Стефани надула губы и пищит:
— Вы всё ссоритесь да ссоритесь! Не буду я с вами больше играть! — Она поднимается и идет в сторону деревни.
— Глянь, глянь! — кричит ей вдогонку Фриц. — Нос-то как задирает, а у самой пузо голое. Стефани Голопузина! Стефани Голопузина!
Стефани оборачивается и показывает ему язык.
— Кулак! Кулак! И полуобезьяна! — кричит она.
Зепп-Чех визжит от восторга и, придерживая карманы, отправляется вслед за Стефани.
В траве стрекочут кузнечики. На репейнике качаются щеглята. Солнце стало уже красным. Поднялся слабый ветерок. Березовые листочки, качаясь, летят над вереском. Из лесу доносится запах смолы.
— Я пойду в лес гнезда искать. Пойдешь со мной? — спрашивает меня Фриц.
— Тебе их никогда не найти. Сколько времени тебя фазаниха за нос водила! — продолжает его дразнить Пуговка.
— Это я-то не найду? У меня небось на лбу глаза, а не пуговки, как у тебя.
Я не знаю, как мне быть. В лес мне не хочется: все равно там нет больше гнезд с яйцами.
— Айда со мной, Тинко!
— Мне неохота.
— Тебе неохота? Тогда плати долг. Тут же плати, и все!
— У меня нет ни гроша.
— Ни гроша, значит? А школу ты и вчера и сегодня пропустил. Я вот пойду и расскажу, как ты болен.
— Да я ж картошку копал.
— Где же ты ее копал? Тут, с нами в песке?
— Ладно уж… идем.
Пуговка все это время таращил на меня свои круглые голубые глаза. Теперь он надевает туфли, встает. Презрительно взглянув на меня, он гордо закидывает голову и отправляется вслед за Зеппом и Стефани. А я думаю о том, что дедушка, наверно, еще не забыл про мешки.
Начинает темнеть. В лесу мы, конечно, ничего не нашли, и я плетусь домой. В кухне меня встречает бабушка и делает мне какие-то знаки. Из комнаты доносится звон посуды. Я снова вспоминаю про мешки.
— Я там был. Никого не застал, только Шепелявую видел.
— Тише! — говорит мне бабушка и прикладывает кривой указательный палец к губам. — Ты почистись сперва. Приехали к нам… — Она проводит по моему лицу мокрой тряпкой, отряхивает курточку. — Снимай чулки — вон уж пятки совсем вылезли.
— Бабушка, это дядя Маттес к нам приехал?
— Нет, нет, не он. Отец твой приехал.
— Так это был он!
Бабушка, уперев руки в бока, смотрит на меня. Из-под платка у нее выбились рыжеватые завиточки волос, они прилипли к влажному лбу.
— Отец твой приехал, говорю я тебе. Ты его никогда не видел еще.
— Видел, бабушка. Он нам сказал, что в спекулянтов не так надо играть. Но он сам не знает, как надо играть в спекулянтов.
Бабушка трет щеткой мои руки. Она ничего не может понять.
— Вот озорники! Разве можно играть в такие игры? — говорит она, качая головой.
— Бабушка!
— Что тебе?
— Бабушка! Правда, солдаты, что возвращаются из плена, бьют маленьких детей? Говорят, с Вилли Цеха две шкуры содрали: один раз, когда его дома пороли, а другой, когда он в кузне мехи качал.
Бабушка затыкает мне рот тряпкой.
— Это кто там болтает? Уж не Тинко ли? — слышится дедушкин скрипучий голос из комнаты. — Иди сюда. К нам тут кое-кто приехал.
— Ты поклонись, когда отцу руку подашь. Понял? — напутствует меня бабушка и быстро проводит деревянной гребенкой по моим волосам.
— А я два раза не буду с ним здороваться, бабушка.
— Ступай в комнату, неслух!
В комнате накурено. Изо рта давешнего солдата, как из трубы, вылетают клубы дыма. Дедушка тоже курит сигарету с длинным картонным мундштуком. Мундштук весь почернел от его жвачки.
— Ну, что надо сказать? — говорит дедушка и, схватив меня за воротник, подтягивает к столу.
— Оставь его, отец, — говорит солдат, но сам хочет притянуть меня к себе.
Я не даюсь. Левой рукой солдат хватает меня, словно клещами. Правую он кладет мне на плечо. Я обеими руками упираюсь ему в грудь. От солдата пахнет соломой и табаком. Он гладит меня по голове. Тут я ему и ляпни:
— Вы мне пробор испортите!
— Скажите пожалуйста, какой франт! — говорит солдат и отпускает меня.
Бабушка стоит в дверях, вытирает слезы и приговаривает:
— Не привык он еще к тебе, Эрнст.
— Чего нюни распустила, кликуша старая! — прикрикивает на нее дедушка.
Я сажусь на диван и обвожу пальцем узоры на плюшевой обивке. Я и не глядя знаю, что солдат все время смотрит на меня. То и дело он сбивает пепел о краешек тарелки. Бабушка пододвигает мне миску с жареной картошкой.
— Не хочу я картошки.
— А молочного супу?
— Не хочу молочного супу.
— Чего же ты хочешь?
— Яйцо хочу.
— Хорошо, сейчас дам тебе яйцо.
