— Померь.
Я надел его и покрутил головой: здорово, не сваливается, светит отлично. Коля выключил мой фонарик. Стало темнее, фонарь освещал только передние своды подземелья, сзади было совсем темно.
— Ну и как мы тут будем спать? — спросил Колька.
— Не знаю… Давай ты на мою спину навалишься, а я — на твою?
Коля шмыгнул носом, вытащил из рюкзака мягкий плед. Большой, пушистый, тёплый. Повернулся ко мне спиной, прислонился к моей спине, дал мне кусок пледа. Я накинул его на себя… Хватило, чтоб нам укрыться обеим.
— Мы, как дети подземелья, — прошептал Коля. — Я в прошлом году такую книжку читал.
— Так мы же её в этом году только проходить будем! Она следующая, за «Кладовой солнца».
— Ну и что, — пожал плечами Коля. — Мне интересно было. Я всегда так делаю, как только учебники получу — беру по литературе и сажусь читать. Там иногда что-то интересное найти можно.
— Да? Ну и про что там?
— Я плохо умею пересказывать, но в целом так: дети жили в подземелье, в склепе, даже вместе с родителями, потому что они были очень бедные, и им не на что было жить… И один мальчик познакомился с ними, он был из нормальной семьи. Ну вот, он описывает их жизнь там, разные события… Мне только вот, знаешь, кого жалко? Там девочка вместе с ними жила, маленькая… Она в конце умирает, от болезни… Потому что ничего нельзя было сделать.
— Почему нельзя? — возмутился я. — А как же врачи?
— Ты когда читать будешь, поймешь. Поздно было к врачам обращаться. Ей бы на свежий воздух, на море пожить, и ещё бы пораньше. — Колька замолчал и стал смотреть на темный проход.
— Это ещё что! Сейчас в таких подземельях кучи людей живут. В подвалах, то есть, да какая разница…
— Большая разница, Миш. В подвалах отопление есть. А тут — склеп. Холодно, сыро. Да и вообще, в Москве же закрытые подвалы!
— Откуда ты знаешь! Ты что, ходил, смотрел?
— Нет, просто как-то сестра с мамой разговаривали, я и услышал.
— Они же там не были! Может в центре и закрытые, но на обочинах есть открытые. И у нас в городе есть. У нас один пацан был из Москвы, так он где-то на окраине Москвы год жил в подвале! Знаешь, он сколько всего понарассказывал?
— Нет, — Колька посмотрел на меня. — Думаю, что ничего хорошего он не рассказал. Что за жизнь такая, в подвале?
— Да никакой жизни, — вздохнул я… — Почти как в детдоме. Старшаки деньги трясут, есть среди них взрослые, кто промышляет так — мальчишек заставляет милостыню собирать, бьют их… Жрать нечего, воруют, кто как себе еду добывает. Он только говорил, что сначала у них была хорошая компания, все друг за друга держались, а потом старший их пропал куда-то, облава была, всех разогнали. А туда, куда он потом попал — лучше не рассказывать. Сам пришёл в детдом. Правда он сбежал потом куда-то, друга разыскивать. Все говорил, отъемся мол, как следует, а потом сбегу. Да у нас разве отъешься? Он и меня с собой звал как-то…
— А ты? — тихонько спросил Коля.
— А я… Я отказался, а потом жалел, когда совсем невыносимо было. Хорошо, хоть Юрка меня нашёл, а то, глядишь, и сбежал бы… — и я помрачнел, вспомнив предстоящий день и сегодняшнюю встречу с Перцем.
— Да, хорошо! — выдохнул друг, и глаза у него были такие… понимающие и радостные, оттого, что я здесь и не сбежал никуда.
— Ты и не представляешь, как я рад, — шёпотом сказал я. — Только вот боюсь теперь потерять все…
Колька помолчал, а потом через силу спросил:
— Ну а Юра, Наташа, как они? Как они к тебе относятся? Не ругают тебя?
— Да не, ты что! Хорошо относятся, наверное, как к родному… Только вот… — я запнулся, а потом быстро выпалил. — Наташа малыша ждёт, и я боюсь, как бы они меня не разлюбили!
— Да ты что, Мишка! — Колькины глаза распахнулись широко-широко, будто он чудо какое увидел. — Как они могут тебя разлюбить! Это же здорово, что будет у тебя младший брат… Я вот всегда мечтал о нём, а у меня только сестра старшая. А с братом веселее!
— Думаешь, не разлюбят? Он же свой, маленький…
— Миш, ты чего! Ты… ты представь, если бы ты был родителем и у тебя был такой вот мальчишка, ты бы что, разлюбил?
— Ой, никому не пожелаю такого мальчишки!
— Да ладно тебе! — улыбнулся Коля. — Серьезно, ты же не игрушка, и они — тоже. Люди живые. Они и тебя любят, и его будут любить. Это кажется, что сердце может вместить только любовь к одному человеку… А на самом деле — любовь — она бесконечная, её можно вместить сколько хочешь! В сердце каждому найдётся место…
Коля вдруг смутился и замолчал. Пробормотал хрипло:
— Мамка и меня, и Ксеню любит. По-разному, но обоих.
— Так ты же — свой! И Ксеня — своя!
Коля вспыхнул, но заметил:
— И ты будь своим. Кто тебе не даёт?
Потом мы ещё долго шептались, и шёпот наш тревожил тишину подземелья. Коля мне пересказал всю «Кладовую солнца», мы обсудили всех наших ребят — оказалось, что у Володьки брат уходил в армию, вот отчего он был грустный. Обсудили планы на лето. Потом мы решили сесть поудобнее, и для этого пришлось выбраться из нагретого пледа. Я включил свой фонарик, Коля надел свой, выпрямился и стал довольно потягиваться.
— Спина затекла, — говорит. — И согреться надо.
И давай дальше наклоняться и покручиваться — влево, вправо, как на зарядке. Внезапно он замер на полобороте. Медленно повернулся к стене, снял фонарь и стал передвигать лучом, что-то отыскивая.
— Колька, ты чего?! — я вскочил и подошёл к нему поближе.
— Сейчас, смотри… — не оборачиваясь ответил он и наконец остановил фонарь. — Погляди!
На серых камнях, слева от угла, чуть выше Колькиной головы темнел крест. Такой, какой обычно стоит на храме, только не золотой, а словно выжженный свечкой или нарисованный углём. Небольшой, ровный, нарисованный чьей-то твердой рукой. Почти незаметный.
— Зачем он здесь? — прошептал я.
— Не знаю… Может, тут монахи жили? — задумчиво ответил Коля. — Я читал про таких… Ну-ка, посвети!
Он подошёл к тому месту, где он был нарисован, дотянулся до него рукой.
— Может, не надо трогать? — я засомневался.
— Почему? — Коля провел рукой по камню, потом ещё раз. — Странно. Здесь плитка не такая гладкая, как другие.
Я подошёл поближе и стал светить вверх, на крест. Черные стены в свете фонаря казались почти белыми. Между камнями рядом с крестом темнела тонкая щель. Коля провёл по ней пальцем, потом осторожно постучал по стене. Потом снова постучал — погромче, и я различил звонкие щелчки в том месте, где был рисунок.
— Ну-ка, Миш, дай линейку! У меня в пенале металлическая, лучше её…
Я достал линейку, протянул Кольке, снова стал светить. Он сунул в эту щель краешек линейки, потом просунул её поглубже, надавил, как на рычаг, и — плитка чуть приоткрылась…
— Чуть повыше бы залезть, неудобно. — Коля встряхнул руками. — Миш, давай ты, у меня руки затекли!
— Ладно, только ты свети, или фонарь дай!
Коля дал мне фонарь, линейку и, опустившись на корточки, спиной прислонился к стене. Я взобрался ему на плечи.
— Держи крепко! — и почувствовал, как он ухватил меня за щиколотки. Сунул линейку в щель и стал поддевать приоткрывшуюся плитку. Сперва я было подумал, что это глупая затея. Но почти сразу же посыпались крошки бетона, и плитка, нехотя, со скрипом, стала отходить от стены, обнажая тёмную дыру. Линейка совсем погнулась к тому времени, как стало можно просунуть туда руку. Я взялся за плитку и так потянул, что чуть было не упал с Колькиных плеч, зато вытащил её всю целиком.
— Ну что там? — живо спросил Коля.
— Порядок. — Я бросил линейку — она зазвенела на полу, — а плитку протянул Коле. — Держи пока, или положи её.
Потом снял фонарик и посветил в тёмную глубину дыры.
Глава 37.
Что было в тайнике.
Внутри тайника я увидел металлический бок ящика. Поёжился.
— Коль… Там какой-то ящик.
— Доставай!
— А вдруг там что-нибудь…
— Что?!
— Не знаю!
— Так мы посмотрим!
— Колька, вдруг там бомба?
— Да ну, Мих, какая бомба!
— Или скелет?..
— Мих, если боишься, давай я гляну, — ответил он после недолгой паузы.
— Да ладно, я вытащу…
Я надел фонарик, аккуратно сунул руки внутрь, нащупал холодный металл, и потянул к себе. Коробка была тяжелая, поэтому доставать её было непросто — запястья цеплялись за шершавые камни, она еле вытаскивалась. Наконец я выдвинул её наполовину и слез с Колькиных плеч.
— Давай вместе доставать. А то она тяжелая, я не удержу.
Друг молча поднялся, и мы осторожно вытащили наружу металлический сундучок. Опустили его на пол и стали рассматривать.
Высотой он был в две взрослых ладони, шириной — с альбомный лист, в длину — с полметра. Крышка у него была полукруглая, на потускневшей жести ещё можно было различить картинку: снегурочка и дед Мороз ехали на больших санях среди белого снега. Перед ними — три белых коня, один встал на дыбы, другой чуть повернул голову, оглядываясь назад. Елочки по краям картинки почти стерлись, на них белели остатки снега, новогодние шарики. Края картинки украшали коричневые завитушки — наверное, когда-то они были другого цвета. На одном из уголков была ржавчина. Ручка у сундука была оторвана, на её месте выступали медные гвоздики с обломками железа. Сбоку сундучка были приделаны скобы для замка, они были скреплены толстой проволокой. Если очень постараться, то, наверное, можно её размотать. Ящик пах ржавчиной и был очень холодным.
