— Ну как, не засекли? — громко спросил Лорин водителя.
— При нынешнем энтузиазме можно на сторону десяток машин пустить, и никто не заметит, — ухмыльнулся шофер.
Антошка стоял около самосвала. Ирония шофера по поводу энтузиазма строителей клуба больно резанула мальчика. Он вспомнил человека-экскаватора Филиппова, когда тот рассказывал поселковым мальчишкам об энтузиазме, с которым полуголодные люди строили первый в Сибири металлургический гигант. И Антошка будто представил этих изнемогающих от непосильной работы людей, которые оказались сильнее экскаватора, потому что они знали, что строят не только завод, но и город-сад, как в то время писал Маяковский. А перед глазами все еще стоял сухожилый крепкий старик, прозванный американцами человеком-экскаватором. Однажды он за смену выбросил из котлована будущей домны столько земли, что перевыполнил норму в четыре раза. Он тогда присел на какой-то обрубок там же, в котловане, и сразу заснул. Филиппова разбудила песня. Десятки мужских голосов пели про штурмовые ночи Спасска, волочаевские дни. Филиппов любил эту песню, потому что самому пришлось воевать в дальневосточных партизанских отрядах, а штурм Волочаевской сопки стал легендой. Там навечно остались лежать десятки его товарищей, проявив неслыханный героизм.
Филиппов открыл глаза и почувствовал, что плывет по воздуху. Рядом он услышал тяжелый топот десятков ног. Так обычно топают уставшие люди. Филиппов ничего не понимал: что с ним, где он? Он протянул руку, и она коснулась чьего-то плеча. И тот, незнакомый, вдруг прервал песню и радостно крикнул:
— Братцы, он проснулся!
И наступила тишина, Филиппов понял, что эти люди, его товарищи и просто знакомые и незнакомые землекопы, несут его на своих брезентовых дождевиках.
— Качать героя! — крикнул кто-то. И, окончательно просыпаясь, Филиппов взлетел в воздух.
Потом он шел в общем строю со всеми и пел песню, а по его щекам катились слезы. Это были слезы благодарности всем этим людям, которые гордились его трудовым рекордом. Он плакал редко, всего несколько раз. И обычно ему было стыдно своих слез, мужик, прошедший огни и воды и медные трубы, — вдруг не может удержать в себе слезу, оказывается слабаком. Но этих слез Филиппов не стыдился. Это были совсем другие слезы. Они рождались где-то там, в сердце, не от боли или горя, они просились наружу от сознания, что ты нужен людям и люди ценят тебя. Так тогда говорил Филиппов…
Антошка шагнул из-за самосвала и посмотрел в глаза водителя. Тот видел мальчика впервые, не знал, кто он и зачем он здесь оказался. Но в Антошкином взгляде шофер увидел столько враждебности и презрения, что опустил глаза.
— Энтузиазмом пользуетесь? — тихо спросил Антошка. — В комсомольском штабе разберутся.
Шофер испуганно шагнул к мальчику:
— Ты что, пацан? В чем ты меня… Да я…
К Антошке шел Лорин. Он улыбался, но улыбка была какая-то неживая и пугающая. Антошка попятился.
— Чадова, встречай-ка сынка своего! — крикнул бригадир. Он подмигнул шоферу и махнул рукой: уезжай, мол, быстрее. Машина рванула с места.
Антошкина мать увидела сына и всплеснула руками.
— Случилось что-нибудь?
— «Случилось», — передразнил ее Лорин. — Случилось, выходит. Опять твой сынок в чужие дела нос сует.
— Что такое говорите-то, Василий Иванович, — укорила бригадира мать. — Он же ребенок еще.
Лорин покачал головой:
— Нет, уже не ребенок. Нынче они молодые, да ранние. Взять моего Яшку. Тоже боец за идею, щенок.
Везде — и в школе, и дома — от отца Антошка слышал слова «идейность» во всех его склонениях, как нечто самое необходимое для жизни человека, определяющее его ценность в обществе. За идею на штурм Волочаевки шел человек-экскаватор, горел в танке Хромой Комендант, позабыв о своем хилом здоровье, строит Запсиб управляющий трестом Казанин. Антошка еще мог бы назвать десятки людей, имена которых можно поставить рядом с героями книг, по которым учатся жить. Мальчик твердо знал, что идея — это знамя, под которым идут в атаку, за идею умирают, за идею не жалеют себя, чтобы построить самое справедливое общество в мире, которое называется коммунизмом. «Ты, Антошка, не бойся произносить слово «коммунизм» почаще. Его впустую трепать нельзя — это верно. Ради коммунизма мы живем, живем зачастую несладко, много на нашем пути всяких разных болячек. Но болячки залечим», — не раз говорил отец.
Антошка посмотрел на Лорина и сказал:
— Яшка у вас — парень что надо! Я знаю, вы живете по пословице: «Одна кошка от себя гребет». А Яшка так не хочет жить… У него другая идея, которую вы почему-то не любите.
Мать строго сказала:
— Ты как разговариваешь со взрослыми, Антон?
— Как же я должен говорить? — спросил он. — Кричать: «Да здравствует бригада, которая со стройки ворует бетон!»
— Сынок, сы́нка…
Лорин кашлянул и сказал Антошкиной маме:
— Не сработаемся мы с тобой, Чадова, не сработаемся.
— Василий Иванович, да с чего вы так решили? Или я не стараюсь?
Антошка взял маму за руку и потянул за собой.
— Пойдем, мама.
— Останусь я, Антон. Ты уж извини меня, но за такого бригадира держаться надо.
Лорин повернулся и пошел к кладчикам. Антошка, не опуская материной руки, остановился и тихо сказал:
— Стыдно мне за тебя, мама.
Та потупилась, с укором сказала:
— Опомнись, сын, можно ли мать родную стыдиться…
— Уйдем отсюда, мама, — и он снова потянул ее за собой. Она сделала робкий шаг вслед за сыном, потом другой шаг и уже послушно пошла за Антошкой.
— Нам с отцом много ли надо, — будто оправдываясь, тихо говорила она. — Для тебя же стараюсь. Вот велосипед хотела купить, одевку-обувку к школе.
Антошка говорил с мамой как взрослый с больным ребенком. Никакого велосипеда ему не надо, потому что деньги, заработанные в Нахаловке, пахнут дурно — может быть, не только раствор, но и кирпичи украдены на стройке. В конце концов, скоро пойдет большой бетон, и у отца заработки подпрыгнут. А там и премии. Не хуже других они живут, и маме фамилию Чадовых подводить не надо.
Мама слушала его не перебивая. Антошка теперь твердо знал, что они с отцом не отпустят ее больше в бригаду Лорина.
Павел Иванович Чадов бросал лопатой бетон между стенками опалубки, когда кто-то из парней сказал:
— Никак твое семейство шагает, бригадир.
Он посмотрел на дорогу и узнал жену и сына.
— Мои! — радостно сказал Чадов и поспешил навстречу.
— Принимай, папа, пополнение, — крикнул Антошка. — Какую маме работу найдешь?
Мать улыбнулась и взъерошила волосы Антошке.
— Хитрец ты у меня.
Отец расплылся в улыбке.
— Наташа, бетон бросать не дадим. А вот если ты для нас с ребятами дома сообразишь ужин?
Мать улыбнулась:
— Соображу.
Лицо отца посветлело.
— Я же всегда говорил, что у нас с Антоном замечательная мама.
Глава двадцать первая. Ребята учатся штукатурить. Яшка прощается с матерью. Встреча с отцом. На Маяковой горе
Антошка работал рядом с Марфушиной мамой. Та ловко поддевала мастерком порцию густого раствора и быстрым движением бросала его на стену, мгновенно разравнивая раствор по кирпичной кладке. Со стороны казалось, что вся эта работа не представляет труда. Но когда Антошка сам взял в руки мастерок, то понял, что за видимой легкостью стоит большой опыт штукатура. У него раствор валился на пол, серые крупинки обляпали одежду, присохли к щекам. Антошка злился, и от этого у него получалось еще хуже.
Марфушина мама подошла к нему, взяла Антошкину руку с мастерком.
— Спокойно, дружок. Давай вместе повторим все движения.
Сегодня у Антошки получалось лучше, хотя после вчерашней работы руки болели. Но в этом он бы никому не признался. И вообще Антошке нравилось работать. Он иногда отходил в сторону и смотрел на кусок оштукатуренной им стены. Казалось, что ничего особенного там увидеть нельзя — обычная серая штукатурка. Но для Антошки она была живой и красивой.
Марфуша и Санька Рыжий заметили, что Антошка любуется своей работой, и стали подтрунивать:
— Как дела, мастер? — интересовалась Марфуша.
— Дела как сажа бела, — ответил за Антошку Санька. — Если морщины и щели затереть, то работа по высшему разряду пройдет.
Санька работал на строительстве клуба с первых дней. Сначала он подавал каменщикам кирпичи, потом ему доверили вести кладку, хотя и под строгим присмотром. Санька мечтал:
— Научиться бы углы выкладывать. Вот где нужен глазомер.
Но углы выкладывать ему пока не доверяли. Санька не обижался: знал, что его время придет.
Теперь Антошка стал понимать, почему отец частенько останавливался перед домами, на которых когда-то работала его бригада. «Каждый дом — это как бы запись в моей трудовой книжке. Хорошо сработал — и запись что надо, плохо — и книжка замарана, и совесть неспокойна. Бойся, Антон, неспокойной совести», — говорил он.
