— Ну, снимайте пальто. Берите халаты.
Особенно хорошо это получалось у Димы. Он так печально смотрел на грозного дядю Мишу, что минуты через три тот начинал проявлять признаки беспокойства: отрывал взгляд от газеты, косился на дверь, вздыхал.
Сегодня Дима поставил рекорд: его грустный взгляд заставил дядю Мишу подняться с места через две минуты.
— Ну, живо давайте! — сказал он. — Не шуметь мне! И чтобы через десять минут возвратились!
Дима, Светлана и Олег идут по широкому больничному коридору. На окнах белоснежные занавеси, повсюду цветы, на паркетном натертом полу — ни пылинки. Здесь даже чище, чем в интернате. Возле дверей палаты № 14 они останавливаются. Тихо, на цыпочках входят. Просторная комната, кровати, запах лекарства. На второй кровати справа, на высоко поднятом, изломанном матраце полулежит Андрей. Лицо его бледно, щеки опали, нос и скулы заострились, а глаза будто стали больше. Похудевшие, с синими прожилками руки лежат поверх одеяла.
Андрей улыбается друзьям. Дима и Олег подходят к нему, и, хотя можно сесть на свободные стулья, они почему-то не садятся. На что уж Олег — волевой, собранный, но и его угнетает бледность и худоба Андрея, больничные запахи, костыли, деревянная стойка для переливания крови, а главное — неподвижно лежащие на кроватях люди.
Светлана держится увереннее. Прежде всего заглядывает в температурную карточку.
— Сегодня на две десятых ниже, — удовлетворенно произносит она и, совсем как доктор, спрашивает: — Ну, как ты себя чувствуешь?
— Ничего, — разжимает он сухие губы. — Хорошо.
Сосед Андрея по койке — желтый, худой, пожилых лет мужчина — усмехается, болезненно кривя губы:
— Какое там хорошо. Руку поднять не может.
Андрей делает возмущенное лицо и, стараясь казаться совсем бодрым, произносит:
— Напрасно, папаша, сомневаетесь. Вот, пожалуйста! — И он сравнительно высоко поднимает руку.
— Лежи, лежи! — испуганно говорит Светлана, но видно, что она довольна.
— Вы его не слушайте, — шепчет Андрей. — Такой скептик — жуть! Вроде нашего Нытика-Сомневалкина.
Своего соседа Андрей действительно считает ужасным скептиком и пессимистом. Сосед, например, утверждает, что жизнь Андрея будто бы висела на волоске. И что спасла его главным образом не медицина, а мать, которая, не смыкая глаз, просидела над ним четыре ночи подряд. Ну, как можно так говорить? А врачи, а всякие лекарства, уколы, переливания крови? Это, выходит, не главное? Вот сам он вечно стонет, сомневается во всем — потому и лечение ему без пользы. Которую неделю лежит, а сломанная кость ноги не срастается…
Дима все-таки садится на краешек стула. Он достает из кармана пачечку вафель. Олег выкладывает на тумбочку два яблока. И Светлана пришла не с пустыми руками. Ее пирог завернут в бумагу. Она говорит:
— С капустой. Сама пекла. Покушаешь?
— Спасибо, — смущенно произносит Андрей. — Зачем вы это…
Светлана подробно расспрашивает, какие лекарства ему дают, что сказал на утреннем обходе профессор. И лишь после этого достает розовый конверт с иностранными марками.
— Второе письмо от Лилит получила. Хочешь, почитаю?
Медленно шевеля губами, Светлана выговаривает непонятные французские слова и тут же переводит. Андрей и слушает и не слушает. Смотрит на ее высокий чистый лоб и думает: вот впервые он может смело смотреть на нее, не отводить глаза…
Давно кончился десятиминутный срок, а они все не уходят. В дверях появляется внушительная фигура дяди Миши.
— Молодые люди!
— Ну, мы пошли, — поспешно говорит Дима.
А Олег добавляет:
— В общем, ты давай! Чтобы к следующему нашему приходу встал на ноги и гопак танцевал!
— Станцую, — обещает Андрей. — Только вы, ребята, не приносите ничего. Здесь сытно кормят. Да еще мать каждый день приносит.
— Ладно, сами знаем! — сердито отвечает Олег. — Твое дело поправляться! И не складывай в тумбочку!
Ребята уходят. Андрей долго смотрит в окно. На самой верхушке дерева серым комочком сидит ворона. И вдруг ее будто ветром снесло — полетела, махая крыльями. Ого, как машет! Какая сила в крыльях! Говорят, вороны долго живут. Ничего, теперь и он будет жить! Андрей, словно крылья, приподнял руки. И хотя почувствовал тупую боль в груди, улыбка на его лице не исчезла. Теперь уже все хорошо. Теперь, обходя по утрам больных, профессор спрашивает:
— Ну-с, молодой человек, как мы себя чувствуем?
Весело спрашивает. А были дни, когда возле его кровати собиралось много людей в белых халатах. Щупали пульс, смотрели записи температуры и произносили мудреные слова: «пневмоторакс», «асептическая экссудация». Андрей не понимал, что значат эти слова, и оттого еще больше пугался их. Удар в грудь едва не оказался роковым. Нож чуть-чуть не задел сердца. Трудное было положение. И когда бы в те дни Андрей ни открывал глаза, почти всегда видел рядом с собой мать. Бедная! Похудела, стало больше седых волос. Прав, конечно, сосед: мать — это великое дело… Толю жалко. Неделю назад умерла его мать. Если бы у Толи не это горе, он бы тоже, конечно, навестил Андрея. Уже многие из их класса приходили к нему. Все почти перебывали. И Раиса Павловна была, и Леонид Данилович. Даже Сонечка Маркина явилась. Она пришла вместе с Митяем. Сонечка смотрела на Андрея такими восторженными глазами, будто он необыкновенный герой. Оглядываясь на лежавших в палате больных, она тихо спрашивала: «Тебе очень страшно было? Ты не боялся смерти?» Митяй наконец разозлился, зашипел ей в самое ухо:
— Сдурела, что ли! Кто об этом спрашивает!
— Мне все нужно знать, — ответила Сонечка.
— Конечно! — презрительно скривился Митяй. — Артистка! Искусство требует жертв!
— А ты как думал! — И, обращаясь к Андрею, Сонечка с обидой зашептала, будто ища у него, такого слабого и больного, защиты: — Ты знаешь, Король, своими глупыми шутками и насмешками они просто выводят меня из терпения. На днях — специально, чтобы доказать всем, — я написала письмо одной известной киноактрисе и попросила ее ответить, что самое главное для артистки. По-моему…
— Талант, призвание, всякая там психология! — подделываясь под ее голос, передразнил Митяй.
— Да хватит вам спорить. Смеяться Андрею было больно, и он лишь улыбался. — Скажи лучше, как сад твой поживает?
— Порядочек! План утвердили. Кое-что пришлось переделать. Теперь начисто рисую. Поправляйся быстрей. Скоро деревья будем сажать.
Да, посетителей хватает. И каждый приносит подарки. Будто он и правда герой какой. А какой же он герой? Трус он. Все время молчал и трясся от страха.
Приходил в больницу и следователь. Он расспрашивал о Зубее. Зубей арестован. Его будут судить. Пусть судят. Заслужил.
А позавчера пришел директор. Принес мандарины. Андрей очень волновался. Он раз десять уже открывал было рот, чтобы сказать о Сеньке, но все не хватало храбрости. И только когда Сергей Иванович собрался уходить, Андрей решился:
— Сергей Иванович, я хочу сообщить одну тайну…
— Даже тайну? — улыбаясь, спросил директор.
— Вы знаете в пятом «Б» Семена Лоскутова?.. Я очень виноват перед ним… — И Андрей, запинаясь и краснея, рассказал, как они с Зубеем обманом забрали у ребятишек с улицы Гастелло деньги и скрылись.
— Но я отдам деньги, — горячо зашептал Андрей. — Заработаю и отдам. Сергей Иванович, честное слово, отдам! Я буду в две смены работать на нашем заводе. Я ни в какой Крым не хочу. Я и летом буду работать! Мне бы только собрать те деньги…
Директор молча смотрел на бледное, исхудавшее, взволнованное лицо воспитанника. Взял руку Андрея, тихонько пожал ее.
— Успокойся. Я верю тебе. Потом об этом поговорим. Обо всем поговорим. А сейчас успокойся. Признался — и хорошо. Главное, теперь скорей поправляйся. Кушай мандарины. Исключительно полезная вещь. И не переживай. Все будет хорошо.
И как только Андрей освободился от этого груза, дело с выздоровлением пошло лучше. Вот и руки уже поднимает. Андрей посмотрел на тумбочку и, протянув руку, взял пирог. Развернул бумагу. Пирог был ароматный, с поджаристой корочкой. И словно домом от него запахло. «Сама испекла!» — вспомнил Андрей и так счастливо улыбнулся, что хмурый сосед его неодобрительно кашлянул и отвернулся к стене.
Чего он отвернулся! Это же пирог с капустой. Самый вкусный пирог на свете!
Март был на исходе. В тени заборов дотаивали последние грязно-серые ноздреватые пятна снега. По утрам широкие больничные окна заливало теплое солнце, а воробьи поднимали такой щебет, будто состязались, кто кого перекричит.
Андрей заскучал и при утренних обходах уже нетерпеливо спрашивал:
— Доктор, когда меня выпишут?
Ответ был один:
— Больше, чем нужно, никого не держим.
Поправлялся Андрей быстро. Гопак он, правда, не танцевал, но свободно ходил по палате, выполнял мелкие поручения лежачих больных: «Подай костыль», «Позови сестру». Он и няню освободил от забот о себе. Не надо было ухаживать за ним, приносить еду. Сам ходил в столовую.
