— Владимир Алексеевич, а хотите, я угадаю, зачем прибыла эта делегация? — очень серьезно спросил Сергей Иванович.
— Интересно!
Сергей Иванович повернулся к ребятам:
— Если не ошибаюсь, по сахарному вопросу? Так ведь, Константин Сергеевич?
Всегда, когда Сергей Иванович был в шутливом настроении, он называл Костю по имени-отчеству. И Костя уже знал по своему опыту, что в такие веселые минуты говорить с отцом о чем-то серьезном было просто невозможно. И Костя в ответ только носом шмыгнул.
— Это он так выражает согласие, — серьезно сообщил отец взрослым и опять повернулся к ребятам: — К вам пристает лосенок, а вредная тетя Нина выделяет для неге каких-то пять кусочков?
Просто удивительно, откуда только разузнал он все это? Костя шумно вздохнул и уставился в угол. Он был уверен, что шутливо настроенный отец посоветует проводить с лосенком разъяснительные беседы о вреде сахара для лесных жителей или еще что-нибудь в этом же духе… А Костя так уверенно сказал Саньке, что с сегодняшнего дня берет пропитание зверя на себя. А теперь… Теперь Санька не будет верить ни одному его слову. И вообще — хоть уезжай с заставы.
— Ладно, Константин Сергеич, не сердись и не скучай. Зверя действительно надо немножко побаловать. Финансовая поддержка будет обеспечена. Только давай уж, братец, договоримся о дневной норме, чтобы не очень-то перекармливать. Пять кусочков на день и не больше. Идет?
— Так это же мало! — скорее по привычке, чем по необходимости, возразил Костя.
— Ну, хорошо. Пусть будет семь. Да Санькиных пять — это уже двенадцать! Да еще от пограничников этому хитрецу кое-что перепадает. Тебе это известно или будешь возражать?
Возражать против такой арифметики было невозможно. И Костя продолжал разглядывать угол кабинета.
— Правильно, возразить нечего… Вот тебе деньги. Магазин тут недалеко — Саня покажет, — и отец протянул Косте два рубля.
Костя густо покраснел от радости — он никак не ожидал столько. Обрадованный, он резко повернулся, чтобы скорее бежать в магазин за сахаром, но тут его остановил строгий голос майора Чистова:
— Отставить! Раз уж вы, товарищ Шубин, оказались теперь среди военных, то надо и поступать по-военному: следует спросить разрешение, чтобы уйти. Понятно? Это во-первых. А во-вторых, — он поднял со стола небольшой листок бумаги, — вам с Санькой ответственное задание: отнесете эту телеграмму Ефросинье Никитичне. Я звонил домой, чтобы позвать вас, но вы уже ускакали.
— От тети Маши? — спросил Санька.
— Угадал. Хотел прочитать по телефону, да наша Ефросинья Никитична с характером. Говорит: своими глазами хочу видеть. Так что бегите.
Саньку это поручение почему-то очень обрадовало. Он вытянулся в струнку и отчеканил:
— Есть бежать!
И, как настоящий солдат, по всем правилам военных уставов, он ловко и четко повернулся кругом через левое плечо. Санькино настроение передалось Косте, который хотел повернуться так же красиво и четко, но у него из этого ничего не получилось: ноги его запутались, и он чуть не шлепнулся на пол.
— Саня, подучи будущего солдата! — крикнул вдогонку майор Чистов.
— Есть подучить!
Телеграмма была распечатана, и ребята могли прочитать ее. Скрывшись за углом заставы, они и сделали это без промедления.
В телеграмме было написано:
«ЧИСТОВУ
БУДУ ДВЕНАДЦАТОГО УТРОМ ПРИВЕТ ПОГРАНИЧНИКАМ НИЗКИЙ ПОКЛОН ЕФРОСИНЬЕ НИКИТИЧНЕ
ГОРНОСТАЕВА».
— Сегодня у нас девятое? — озабоченно спросил Санька. И сам себе ответил довольным голосом: — Точно, девятое. Порядок! За эти три дня мы, пожалуй, подготовимся. — Помолчал, что-то прикидывая в уме. — Вот только успеем ли заставу покрасить? Должны успеть, раз такое дело.
— А почему это она бабке Ефросинье поклон передает, да еще низкий? Человек ворчит, что пограничники стреляют плохо, и ему же низкий поклон шлют.
— Ну и что из этого, что ворчала? Имеет полное право! — с жаром возразил Санька. — Хотел до удобного случая сохранить в тайне, да ладно уж, скажу: она и есть тот самый знаменитый у нас пограничник, с которым я тебя хотел познакомить. Нам из-за нее все до одной заставы завидуют. Понял?
Костя этого не понимал. Он, конечно, всякое мог ожидать, но только уж не это: самая обыкновенная бабка, и вдруг — знаменитость!.. И припомнил, что даже сам начальник заставы, когда давал эту телеграмму, отозвался о Ефросинье Никитичне так, будто она генерал какой… Костя вспомнил сержанта Ваничева, который тоже завидовал горностаевской заставе, что живет на ней Ефросинья Никитична…
Знаменитая пограничница занималась самым неинтересным женским делом — развела на веранде стирку. Позади дома на заборе висело множество носовых платков и штук пять детских штанишек. И в пушистой пене в корыте тоже были носовые платки — кое-где из пены торчали полосатые уголочки.
— Ага, Санек прикатил ко мне! Молодчина! Знаю, знаю, с чем пожаловал! — певучей скороговоркой проговорила бабка.
Она резко стряхнула с рук мыльную пену, торопливо вымыла их, тщательно вытерла полотенцем и попросила ласково:
— Сбегай-ко, родимец, за очками. В передней комнате на тумбочке лежат, в зеленой коробочке.
Санька стрелой полетел выполнять ее поручение.
Ефросинья Никитична без всяких церемоний стала разглядывать Костю добрыми, выцветшими глазами. Кончив разглядывать, спросила:
— А я тебя где-то вроде бы видела, паренек. Не сынок ли Сергея Ивановича?
— Ага.
— Вот оно, какое дело… А правда, что отец твой в войну разведчиком был?
— Правда.
— Это я от одного фронтового знакомого слышала. Самого твоего родителя спросить как-то стеснялась: вдруг ошибусь да обижу ненароком? Мало ли на белом свете Шубиных, которые воевали, да еще в разведке. Да-а, вот видишь ты, соколик мой, какой у тебя родитель…
А какой — не сказала. Но по голосу чувствовалось, что если бы сказала, то обязательно что-то хорошее… И холодок в Костиной душе к бабке стал постепенно таять.
Как и все не очень-то крепко грамотные люди, читая телеграмму, Ефросинья Никитична беззвучно шевелила губами. Так что, если повнимательнее приглядеться, то по движению ее губ можно было угадать, что написано в телеграмме.
Ефросинья Никитична читала долго. Несколько раз возвращалась к началу, как будто старалась заучить телеграмму наизусть. И каждый раз ее глаза все больше и больше влажнели, а вздохи становились глубже и тяжелее.
Вот она прочитала телеграмму в последний раз, осторожно провела ладонью по бумаге, как будто погладила ее, бережно сложила телеграмму в четыре дольки и уставилась туманными глазами куда-то вдаль, поверх макушек сосен. Минуты через две-три как бы очнулась и, словно вспомнив что-то, засуетилась вдруг и мелкими торопливыми шажками удалилась в дом.
— Подождите, ребятенки, я сейчас, — озабоченно сказала она на ходу.
И скоро возвратилась, неся на тарелке четыре румяных пирожка.
— Вот вам по парочке. С морковкой.
— Бабушка Фрося, да мы же только что завтракали, — чисто из приличия возразил Костя, краешком глаза глядя на пирожки — очень уж аппетитно выглядели они.
— Только что завтракали… Эх ты!.. Отказываешься, а у самого слюнки текут, — незлобиво проворчала Ефросинья Никитична. — Бери, бери! Вот Санек — молодец, знает: ни к чему отказываться… Ешьте да бегите по своим ребячьим делам. А мне надо одной побыть. Погорюю да поплачу маленько… А под вечерок забегайте, может, что и припомню да расскажу. — И, легонько нажимая на плечи, проводила ребят за калитку…
Пусть Костя и жил в большом городе, где всегда можно достать что-нибудь вкусное, но сейчас, покончив с последним пирожком, он был уверен, что никакие торты и пирожные не могут сравниться с этими румяными пирожками.
В семье Шубиных много читали, и Костя тоже был страстный книгочей. Он перечитал решительно всю «Библиотеку приключений», множество книг про летчиков, партизан, разведчиков и милицейских работников.
Наверное, из-за этих книг Костя стал таким фантазером, что даже его отец Сергей Иванович — сочинитель все-таки! — и тот разводил руками…
Кроме увлечения приключенческими книгами, у Кости было много и других страстей: он давно уже собирал почтовые марки, разные значки, старые бумажные и металлические деньги, наклейки от спичечных коробков. Одно время у него была даже очень солидная коллекция конфетных оберток, заполнившая огромную грибную корзину. С марками, монетами и значками мать еще кое-как мирилась, а на остальное пестрое Костино хозяйство все время покушалась — очень уж много занимало оно места.
Первой пострадала конфетная коллекции.
