По той же причине у нас в квартире — старая техника, так себе мебель. «Все купим там! — обещает папа. — Запомните, дети: мы едем за вашим будущим!» «И своим настоящим», — добавляет мама. Здесь родителям не нравится, они говорят, что с каждым годом жить становится все скучнее. Тем более, что они помнят, как весело было раньше. Кому-то, может, и по душе такая тишина, но не маме с папой.
Братец, впервые побывав «на исторической родине» этим летом, сидя на вокзале в приграничном городе уже с нашей стороны, словил откровение: «Я заметил, что в России и у нас люди ходят по-разному… Там, мне показалось, люди всегда идут куда-то, зачем-то, по прямой. А здесь, Тань, смотри, как идет человек! Вот он идет-идет себе неторопливо и спокойно, но потом вдруг плавно и непонятно зачем сворачивает в сторону… Как бы такое мягкое хаотичное движение».
— Когда ты только от этих «как бы» отучишься!
Да, я все забываю сказать: братца моего зовут Борис, или Мастер Бо — так окрестили его собратья по тэхе. Тэха — это таэквондо, если кто не знает… Борьке одиннадцать.
И он меньше всех в нашей семье мечтает переехать куда бы то ни было. Его и здесь все устраивает. Но вообще, как мне кажется, этот типчик с миловидной мордахой везде приживется.
Кто как видит свое будущее, а братец — по-своему.
Однажды поделился:
— Когда вырасту, знаешь, кем хочу стать?
— Ну и?
— Корейцем!
Корейцы для него — символ мужества, ума, мастерства… Чего угодно со знаком «плюс».
Неудивительно, что и на Калининград он согласился только после того, как доподлинно узнал: корейцы там — есть!
А со своей настоящей родины он захотел увезти умение готовить блюда восточной кухни.
— Можешь не торопиться, тебя и там будет, кому научить! — хмыкает мама.
А что бы отсюда увезла я?
Друзей, всех-всех. И этого Лёшу, которого я… его тоже, конечно! Школьный предмет «Самопознание» с клёвыми учебниками и тетрадями, помогающими тебе разобраться — кто же ты такой, чего хочешь. Медео с горным сладким воздухом. Обсерваторию. Ту атмосферу города, которая еще чуть-чуть сохранилась от прежних времен. Папа так любит вспоминать свое безмятежное детство здесь! И я его понимаю. Эту особую ауру еще можно при желании отыскать в центровских дворах, в каких-то закутках, куда почему-то пока не просочилась «независимость» от элементарных проявлений культуры и хорошего вкуса.
Мужской монастырь в горах с удовольствием забрала бы с собой. Ха-ха, да, как смешно… А вот мы туда ездим всей семьей каждый год 11 августа — в день памяти монахов, убитых когда-то большевиками.
Это целое событие. Автобусы отходят от церкви очень рано, они битком набиты паломниками. Едем по ущелью и когда замедляем ход в опасных местах, старушки, только что собачившиеся по разным поводам, хором заводят псалмы трогательно дрожащими голосками. Конечная остановка — у подножия огромной горы. Монастырь на вершине. Часа полтора вверх. И все эти бабки-дедки шкандыбают, как болезненные такие, но все равно — горные — лани! В пути мне кажется, что мы не доберемся никогда, и вот-вот я упаду и скачусь вниз. Скулю, ропщу, родители нервничают. Пот заливает глаза, сначала ужасно холодно, потом мучительно жарко. А этот строгий приказ мамы непременно быть в юбке! В длинной юбке лазать по горам — как вы себе это представляете? Да вдруг знакомые попадутся? Позор.
Папа, конечно, берет на буксир всех страждущих. Братец тоже кидается кому-нибудь помогать. И разомлевшая от внимания жертва его гуманизма в который раз монотонно шамкает, какой он красивый и добрый мальчик. Этот гад в ответ делает такую умильно-сладкую рожу, что глаза б не смотрели…
Кое-где подъем идет по лестницам, сделанным монахами. Почти вертикально лезешь к небесам, цепляясь руками за древние перила и крепкую траву, за корни, неровной бахромой торчащие у края ступеней. При этом сверху сочится родниковая вода. Церковный экстрим. Особенно интересно бывает, когда тебя вдруг обгоняет какая-нибудь древняя карга — возможно, в прошлом альпинистка.
Наконец мы на месте. И уже начинается служба — у могилы, где раньше покоились тела монахов. Теперь мощи перенесены в монастырскую церковь. Некоторые люди приезжают с вечера, ставят палатки. Ночью, объединившись у костров, плетут огромные красивые венки. Наутро ими украсят место молебна.
На службе — если начистоту — мне скучно, голодно и холодно. Гигантские строгие ели почти не пропускают солнечных лучей. К тому же земля скользкая, как подтаявшее сливочное масло. А мы ведь стоим на склоне. Приходится следить за равновесием.
Иногда я не дожидаюсь завершения и, сопровождаемая испепеляющими взглядами папы, ухожу выше. На самую-самую вершину. И вот здесь-то мне действительно начинает казаться, что я уже не на этой земле.
Тепло, и солнца много. Неба — еще больше, а запахи… Богородичная травка и полынь окутывают своими чарами. Сижу, привалившись к громадному камню, улыбаюсь проходящим мимо. И у всех — светлые и заботливые лица. Всегда б они так, а не только в горах да на Девятое мая! Разглядываю спины птиц, летающих у земли, в ущельях. И почти вижу, как из кущи елей, там, где идет служба, вверх уносятся стройными и благодатными столбами звуки песнопений.
Между прочим, ходит слух, будто где-то неподалеку от монастыря есть «пещера богатства». Якобы быть богатым тому, кто в ней посидит. Сколько зарекалась: в следующий раз обязательно найду! Но только здесь, на высоте, это кажется таким глупым и мелким, что стыдно за себя.
А ради такого чувства стоит карабкаться на вершину! И монахов, бросивших все внизу ради службы здесь, я понимаю.
Хотя, когда спускаюсь вниз… не понимаю.
Родители ходят в церковь уже года два и нас с братцем приобщают. Терпимо пока. Лишь бы с ума не сходили, как наши знакомые, которые своим дочкам даже брюки носить запретили.
Но как же удивительно бывает видеть на церковных службах так много русских лиц. Вы только не подумайте, что я националистка, — это позор, я знаю, и никогда друзей не делю по национальности, но просто это… странно. Так много русских лиц. Мы и в России этим летом долго привыкнуть к такому не могли: будто в церковь попали…
Хотя нет, какая церковь… Нам же там хамили. У нас такого за год не наберется, сколько в Москве за неделю наслушались. Но, с другой стороны, и в церкви при желании на хамство можно нарваться. Некоторые старухи только и шарят глазами по сторонам. Ищут, кому бы замечание сделать, скандалят.
Службы длинные, много чего за это время в голову придет: и сюжеты рассказов, и бегемотики, и как мне в любви признаться. А остальные, вроде, слушают, не отвлекаются… Неужели я одна такая?
Мы все еще валяемся у мамы на кровати. Спрашиваю ее:
— А ты о чем в церкви думаешь? Слов-то все равно не разобрать.
— Сначала было очень тяжело. Развлекалась, как могла. Сейчас по-другому. Во-первых, я выучила слова некоторых молитв и могу петь, когда все поют хором. А во-вторых, теперь во время службы хоть и думаю о своем, но думать стараюсь с других позиций. Прошу, чтобы мысли приходили правильные, чтобы не осуждать никого — только себя… И, если получается, на сердце становится спокойно и радостно. Тогда стоять вообще не тяжело, и бабки вредные не раздражают. Понимаешь, почему они такие вредные, — и их жалко. А за свои плохие поступки и мысли стыдно до слез.
И еще: я перестала отвлекаться на какой-нибудь необычный фасон или красивые серьги — я ведь не за этим сюда пришла.
— Мам, а по большому счету — за чем?
— Сначала ходила в церковь, чтобы почувствовать себя русской. Православие — огромный пласт в формировании русских как национальности. На православных традициях построена большая часть нашей культуры. Без знания этих основ, чувства «согрешил перед Богом — покаялся» никогда не проникнешь в глубину русских писателей — так, нырнешь лишь на пару сантиметров, как в сериал. А понять не сможешь… Но дело тут не только в Достоевском или национальном чувстве. Сама видишь — в храм много разного народу ходит, разных национальностей. Сейчас хожу, потому что… А можно, я не буду говорить? Это не объяснишь так просто, и оно очень личное. К каждому само приходит. Ты просто ходи, а потом сама поймешь. К тому же, всегда опасалась людей, носящихся со своими «откровениями свыше».
— Фанатиков ненавижу…
— Они тебя тоже ненавидят. Так что у тебя ответная реакция. Фанатики — они и в Африке фанатики, и на Чукотке, и в Москве. Кто-то к религии обратился, чтобы всех любить и становиться чище, избрав для себя великий пример. А кто-то — потому, что себя считает лучше других, а тут еще «к божественному» пристроился.
Одно время я тоже — начиталась всякого… смотреть на людей тошно было. И на то, что в мире происходит. Чуть с ума не сошла — и страшно, и мерзко.
— Это когда ты в тетку превратилась? Платки-юбки, «не стригись — не красься», «Восьмое марта православные не отмечают!» Пироги пекла каждый день и то-олстая такая стала!
