— А где ты взял столько денег? Клад нашел?
Андрею не понравился вопрос.
— Много будешь знать — скоро состаришься!
Оставив на палочке половинку мороженого, Нинка сказала, что отнесет это маме. Андрей рассердился:
— Доедай сама. Нечего домой таскать. И вообще, матери не болтай, что угощал тебя.
— Почему? — простодушно удивилась Нинка.
— Не твоего ума дело!
Настроение у Андрея испортилось, он словно предчувствовал те неприятности, что ожидали его дома.
Едва он переступил порог, как без слов понял: что-то случилось. Лицо матери было покрыто красными пятнами. Седеющие на висках волосы выбились из-под ситцевой косынки. Обычно спокойные, серые глаза смотрели сердито.
— Ну, иди, иди сюда, сыночек. Покажись, — сказала она, отходя в глубь комнаты.
— Ну, чего? — буркнул Андрей, лихорадочно соображая, что бы это все могло значить.
— А то, дорогой сыночек, — возвышая голос, проговорила Ирина Федоровна, — что сейчас здесь были отец и мать Жердева и устроили скандал на весь дом. Ну, скажи, за что ты мальчика в кровь избил? Что он тебе плохого сделал? Хотели в милицию идти, в суд подавать. Сколько я унижений и позора приняла, пока не упросила их все миром кончить. Ну, что же, Андрюша, такое делается? Кем ты растешь? Ладно уж, меня ни во что не ставишь. Я с этим смирилась. Но зачем перед людьми-то позоришь! Пятый десяток доживаю — никто плохого слова не сказал. А тут, пожалуйста, — хулигана вырастила!.. А ну-ка, — Ирина Федоровна быстро подошла к Андрею, взяла его за плечи. — Батюшки! Так и есть! Водкой пахнет. А я-то не верила. Не может, говорю, такого быть…
Андрей отпрянул, грубо сказал:
— Какая водка? Выдумают тоже! Выпил стакан пива, а разговоров!
— Да водка или пиво — все равно, Андрюша. Ведь только пятнадцать лет тебе. А что дальше-то будет? Что?..
Ирина Федоровна всхлипнула:
— Боже, что же дальше-то будет? Нет у меня сил справиться с тобой. Одна надежда осталась — в интернат определить. Может, там человеком сделают…
Андрей почти не обратил внимания на ее слова об интернате. Только и подумал: «Какой там интернат! Выдумает тоже!» Сев в углу на диван, Андрей читал книжку. Чтобы не мешать Нинке спать, прикрыл старенький абажур настольной лампы газетой. На своем диване он улегся лишь в первом часу ночи, после того как мать, тихонько вздыхавшая на кровати, наконец заснула.
Об интернате Андрей снова услышал на следующее же утро. Он еще крепко спал, когда Нинка, собираясь в детский сад, принялась разыскивать пропавшую ленточку для волос. Одна ленточка была на месте, а другая — исчезла, будто сквозь землю провалилась или ее петушок — золотой гребешок унес. Нинка и под кроватью смотрела, и за шкафом, даже в кастрюлю заглянула — нет ленты. А может быть, на том стуле она, под одеждой Андрюши? Нинка и рубаху перетряхнула, и брюки — нет ленты. Ленты нет, а зато смотрит — беленькая коробка из кармана выглянула. Нинка вытащила коробку. Какая красивая! Черный конь с человечком скачет, синие горы.
— Мама! — побежала она в кухню. — Смотри, что я нашла! У Андрюши в кармане!
Ирина Федоровна всплеснула руками: этого еще не хватало! Папиросы! Да какие дорогие!
— У Андрюши много денег. Он, наверно, клад нашел. Вчера «Тузики» мне покупал. И еще эскимо!
Час от часу не легче. Никогда Ирина Федоровна не рылась в карманах сына, а тут пришлось. Что это? Сколько денег! Не задумываясь, принялась тормошить Андрея. Он открыл глаза.
— Что это такое? — показывая деньги и коробку папирос, грозно спросила Ирина Федоровна. — Откуда у тебя? Говори!
Андрей, плохо соображая со сна, не нашелся сразу, что ответить. Невнятно забормотал:
— Откуда, откуда… Оттуда…
— Ты что — украл, ограбил?.. Андрюша, да отвечай же мне! — В голосе матери был такой испуг, что Андрей окончательно пришел в себя.
— Чего украл? Чего? Это и не мои вовсе. Просто подержать дали…
— Кто дал?
— Ну, кто, кто… Ты не знаешь этого человека…
— Ой, Андрюша, врешь. По глазам вижу.
— Ничего не вру. Не мои это. Говорю, подержать дали. На сегодня. Видишь, папиросы даже не распечатаны.
— Ну, смотри, Андрей! — твердо сказала Ирина Федоровна. — Если что такое узнаю — сама в милицию заявлю. А в школу-интернат сегодня же пойду. Нет больше моих сил…
После ухода матери и Нинки Андрей уже не спал. Ругал себя последними словами: ну, как он не догадался спрятать деньги и папиросы! И насчет интерната — лезли в голову невеселые мысли. Неужели и правда придется жить в интернате?
И ничего не поделаешь: хоть и неродная, а все-таки мать. Захочет отдать в интернат — и отдаст.
Угощайся, Андрюша, абрикосами
Одеваясь, завтракая, Андрей нет-нет, да и выглядывал в окно. Однако на балконе никого не было. Лишь около десяти часов знакомо стукнула балконная дверь, Андрей тотчас выглянул в окно. Скосив глаза, он увидел: Евгения Константиновна в шелковом нарядном халатике поливает цветы. Андрей принялся с преувеличенным вниманием разглядывать двор, улицу, машины, и наконец услышал долгожданное: «Доброе утро, Андрюша!» Ему сделалось так весело, что губы сами собой расползлись в улыбке, и он радостно сказал:
— Здравствуйте!
— Утро какое! Прелесть!
— Ага!
— Андрюша, ты не можешь зайти ко мне? На минутку. Я чемодан сейчас посмотрела — у него почему-то замок не работает. Зайди, пожалуйста.
— Хорошо, — обрадовался Андрей.
В кухне, над умывальником, висело зеркало с отбитым уголком. Андрей аккуратно зачесал назад волосы, внимательно рассмотрел себя. Лоб высокий, брови черные, только нос как у солдата Ивана Бровкина из кинофильма. Ничего, сойдет. «В общем, парень как парень!» — вспомнив слова Зубея, подумал Андрей. Захватив клещи, молоток и отвертку, он вышел из квартиры.
На его короткий звонок послышался стук каблучков, и в открывшейся двери появилась Евгения Константиновна.
— О, да ты со своими орудиями производства! — улыбнулась она.
На широкой тахте лежал открытый пустой чемодан. Евгения Константиновна показала на замочек справа.
— Вот этот. Язычок залез, а обратно не выскакивает. Что там случилось? Я не понимаю. Вы, мужчины, в этом лучше разбираетесь.
Польщенный, что его, совсем как взрослого, назвали мужчиной, Андрей баском проговорил:
— Посмотрим.
Ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы безошибочно определить.
— Замок в порядке. Только заржавел немного. Смазать — и все. — Он сходил домой, принес в пипетке машинного масла, и вскоре замок действовал как новенький.
— Вот спасибо! — обрадовалась Евгения Константиновна. — А то завтра ехать, а чемодан не годится.
— Вы уезжаете? — с грустью спросил он.
— Да, в Ялту. К морю. Ах, море, море!
— Вы одна едете?
— Пока одна. Прелесть! Свободна, как птица! Павел Кондратьевич недели на две задержится. Дела у него. К тому же на днях должна приехать его мать. Вероятно, порядочная музейная древность. Семьдесят два года. Представляю, что за развалина. Пусть уж без меня тут принимает, хозяйничает…
Последние слова Евгения Константиновна проговорила из другой комнаты. Через минуту она снова появилась, но не в халате, а в голубом открытом платье. Встав перед зеркалом, спросила:
— Как тебе нравится мое новое платье? Верно, хорошее?
Андрей с восторгом смотрел на нее. Маленькая, тонкая, в красных туфельках с каблучками, как гвоздики, она была похожа на картинку из журнала мод, что лежал на столе, возле вазы с желтыми абрикосами.
— Красивое, — не скрывая восхищения, произнес Андрей и, решившись, добавил: — Вы вообще очень красивая.
— Правда? — так и расцвела Евгения Константиновна чудесной улыбкой. — Что ж, спасибо. Приятно слышать… Угощайся, Андрюша, абрикосами. — Она повернулась чуть боком, вскинула голову и положила руки на пояс. — Очень удачное вышло платье. Наконец-то вышло то, что я хотела… Да, — вдруг сказала она, — что это у вас вчера за шум такой был?
Андрей смутился, помрачнел…
— С Фимкой мы подрались… А отец и мать его уж сразу пришли жаловаться.
— Ну, Андрюша, — с укором сказала Евгения Константиновна, поправляя локоны, — зачем же драться? Это некрасиво…
Вот какой она человек: вроде бы и ругает его, а ему все равно приятно. Андрей сидел на тахте, застеленной ковром, ел сочные абрикосы, и так ему было хорошо — до вечера бы не уходил. Да, жалко будет переезжать в интернат, расставаться с Евгенией Константиновной.
— А вы когда вернетесь? — спросил он.
— Видимо, месяца через полтора. Сейчас на юге чудесно!
— Значит, меня здесь уже не будет, — грустно сказал он.
— Это почему же?
— Мать хочет, чтобы я в интернат поступил.
Евгения Константиновна даже отвернулась от зеркала.
