Были трудные минуты, были часы томительного ожидания — все осталось позади.
Сдав последний экзамен, Коля и Витя в самом расчудесном летнем настроении шли по улице Герцена. В уличной толпе колыхались букеты сирени и пионов.
— Витька, — предложил вдруг Коля, и в глазах у него появился тот озорной, шалый блеск, который не предвещал ничего доброго, — давай испытаем, крепкие ли у нас нервы и воля. Я читал, что охотники на диких вепрей так тренируются. Они выходят на полотно железной дороги и смотрят прямо навстречу мчащемуся экспрессу. Поезд мчится, ревет, а охотник стоит и отскакивает только в самое последнее мгновение. Тот, кто это выдержал, допускается к охоте. А вот хочешь, я пойду сейчас прямо на милиционера посередине улицы?
— И я с тобой, — вызвался Витя.
— Пошли, — сказал Коля.
И, сойдя с тротуара на запретное пространство улицы, они пошли, срезав перекресток, прямо на милиционера. Милиционер, увидев их, махнул рукой, потом дал предупредительный свисток, но мальчики невозмутимо шли на него.
— Вы это что, нарушаете? — крикнул милиционер.
Коля приблизился к нему почти вплотную и с невинным видом спросил:
— Дядя, как тут нам на улицу Герцена пройти?
Румяный, стройненький молодой милиционер собрался было ответить, но, с подозрением поглядев на наших приятелей, нахмурился и беззлобно ответил:
— А уж заодно в отделение дорогу не показать? Чтоб для шуток таких в следующий раз сюда ходить не было охоты!
И, повернувшись к ним спиной, он возвратился на пост. Шутка не получилась. Испытание нервов и воли тоже не состоялось. Приятели распрощались, и Коля пошел домой.
Но тут его ожидало испытание куда более серьезное, чем у охотников на диких вепрей.
Сворачивая в Плотников переулок, он почти столкнулся лицом к лицу с Кирой.
Некоторое время оба молчали, судорожно дыша, словно запыхались. Наконец Коля, снова обретя голос, заговорил:
— Здравствуй, Кира.
— Здравствуй, Коля.
— Давно я тебя не видал…
— И я тебя…
— Ну, как ты… ничего живешь?..
— Спасибо. А ты?
— Да я… так…
Оба говорили какими-то не своими, низкими, внезапно осевшими голосами. И то переходили почти на шепот, то вдруг начинали говорить чересчур громко, будто находились на большом расстоянии друг от друга. Странно: именно сейчас, когда они наконец случайно свиделись и стояли лицом к лицу, Коля, как никогда, ужаснулся той молчаливой дали, которая разделяла их два последних года. А ведь было время, был тот удивительный вечер, когда, застенчиво и строго доверившись ему, счастье дохнуло на него совсем рядом: всего лишь тоненький платок разделял их тогда…
И уже ни одной минуты, ни одного мгновения дольше нельзя было терпеть, чтобы между ними оставалась лежать эта нелепая и чужая даль. Коля решился:
— Кира… я давно тебя хотел встретить. Даже, по правде сказать, мечтал, чтоб вот так случайно…
— И я, Коля, тоже.
— Это очень глупо тогда все получилось… Ты меня прости, если можешь. Ты, наверно, до сих пор сердишься?
— Я уж давно не сержусь, Коля.
— Правда?
— Ну конечно! Тебе же Катя говорила. Только ты сам не захотел. Не поверил, что можно опять дружить.
— Дружить-то, наверно, можно, только уж то, что было, того теперь, наверно, не будет…
— Давай, Коля, лучше думать не про то, что было, а о том, что будет, — сказала Кира и первая протянула руку.
Коля порывисто пожал ее, потом сказал:
— А я с Катей уезжаю завтра в Репинку. К Нюше. Помнишь, у нас работницей была во время войны? Буду там этюды писать, работать.
— Уже завтра? — огорчилась Кира.
— Да, приходится. Как раз туда тетя Таня едет, она нас проводит… А я очень по тебе скучал, Кира…
— А я по тебе как, Коля!..
Он проводил ее до дому. Они простились просто, по-дружески.
— Значит, дружим? — спросил Коля.
— Я ж сказала, — отвечала она.
— Как со всеми? — спросил он.
— А может быть, лучше всех… — загадочно протянула она и вошла в парадное.
Прощаясь в этот вечер с мамой на ночь, Коля, который привык делиться с ней самыми заветными переживаниями, сказал:
— Мамочка, ты знаешь, я сейчас, в общем… встретился с Кирой, и мы помирились… Совершенно по-дружески.
— Вот и правильно, — сказала Наталья Николаевна. — Я ведь, глупый ты мой, видела, как тебе все это нелегко было… Только решила не вмешиваться. Пусть, думаю, сам…
— Эх, мамочка! — вздохнул Коля. — Я теперь тебе признаюсь: ох, и досталась мне эта вся дурацкая история! Я вот тебе скажу… Во мне тогда что-то, понимаешь, будто умерло. Правда, правда! У меня внутри было, как в квартире вот тогда, когда дядю Володю вынесли. Валяются какие-то обрывки. Там, смотришь, цветок завялый. Нашаркано, натоптано чужими ногами, и пусто… А сейчас мне как-то так хорошо стало!.. И она, кажется, тоже все поняла. Мы письма пока решили не писать. А то еще мало ли как напишется… А я там поработаю, в Репинке, вернусь, и у нас с ней опять все будет совсем хорошо. Я уверен, мамочка. Ох, а работать я теперь буду, ты даже не представляешь себе как! Я уже кое-что знаю, а силенок у меня — во, потрогай!
Он закатал рукав, согнул руку, напружил мышцу и дал пощупать матери твердый, упругий желвачок под загорелой нежной кожей выше локтя.
«Вырос как, совсем большой стал! — думала мама, глядя на него. — А на самом-то деле вовсе еще маленький дуралей…»
Ехали так: из Москвы на поезде с Савеловского вокзала до узловой станции Сонково, там сделали пересадку; потом слезли на маленьком полустанке возле Максатихи, а оттуда уже — на подводе в Репинку.
На полустанке Колю и Катю встретила Нюша. Долго ахала, обнимала обоих, всплескивала руками:
— Батюшки, Коленька-то!.. Не узнать: совсем стал из себя молодой человек. А Катя-то, Катя! Ведь это что ж такое? Принцесса! Ах, деточки, родные мои, птички-ягодки!..
Попрощались с тетей Таней, которая должна была ехать поездом дальше, перетащили багаж на подводу, взбили сено под сиденье, расселись, покатили.
Всю дорогу расспрашивала Нюша Колю и Катю, как мама с папой, что в Москве нового, как Женька рыжий поживает — верно ли, слыхать, что он на токаря выучился и уже на завод пошел: технически там работает…
И Коля с Катей, болтая ногами, которые свешивались за край подводы, и трясясь так, что ёкало у обоих внутри, рассказывали наперебой, что Женьча действительно вышел в люди, самостоятельно работает, отец его тоже научился действовать левой рукой, стал бригадиром-наставником плотников на большом строительстве, мама здорова, а у папы опять что-то с глазами началось, и поэтому он не смог приехать, а кошка Вакса к старости совсем разленилась и не хочет ловить мышей.
Коля всю дорогу проверял, здесь ли маленький чемоданчик и большая папка, где были все его художественные принадлежности, и нащупывал в кармане свой маленький складной стульчик.
В Репинке, как только въехали во двор к Нюше, встречать гостей вышел сам дедушка Ефим Данилович Разумеев, совсем белый, но державшийся прямо и осанисто.
— Ну, дедушка, привезла, принимай! Гости-то какие дорогие! — закричала, спрыгивая на землю, Нюша.
Дедушка легко подхватил на руки Катю, снял ее с подводы и хотел проделать то же с Колей, но, конечно, тот не дался и спрыгнул сам.
— Пожалуйте, Николай Федорович!.. Здравствуйте, Катерина Федоровна! — громко и певуче приветствовал Ефим Данилович.
И Коля с Катей в первую секунду даже обернулись, чтобы узнать, к кому это обращается дедушка Разумеев. Потом они поняли, что он эдак величает их самих, и сконфузились, хотя обоим был приятен такой почет.
А дедушка, одним разом прихватив в охапку, под мышку и в руки все пожитки, уже понес их в дом. Коля кинулся за ним, отнял несколько вещей, потащил сам.
В домике Разумеевых таилась неожиданная со свету укромная полутьма, так как из-за жары ставни были прикрыты. В прохладной горнице пахло свежевымытыми полами и сеном.
Коля собрался сейчас же идти осматривать окрестности и пейзажи Репинки. Но, пока вынимали вещи из чемодана, покуда раскладывали их да мылись с дороги, весть о приезде новых дачников уже разлетелась по Репинке. У ворот и под окнами собрались местные мальчишки. Это были разведчики. И скоро все в деревне уже знали, что к Разумеевым приехали двое дачников из Москвы. Передавали, что у мальчика короткие штаны и на руке часы, а у девчонки на длинной палке вроде матерчатого ситечка и можно этим жуков ловить.
Когда Коля вышел за ворота, ребятишки на всякий случай шарахнулись во все стороны. Некоторые остановились на другой стороне улицы, задумчиво почесывая пальцами одной ноги другую, и не сводили глаз с приезжего. А девчонки, сбившись поодаль кучкой, шушукались между собой и посматривали на Катю, которая появилась за спиной брата.
