Неожиданно Коля услышал резкий звонок и заметил мчащегося по пыльной улице велосипедиста. Босой мальчишка лет тринадцати сидел не на седле, а верхом прямо на раме и, ерзая то влево, то вправо, усиленно нажимал запыленными ногами на педали, не забывая при этом пронзительно звонить. Промчавшись мимо новых дачников, он лихо, весь наклонившись, завернул и проехал снова в обратном направлении мимо дома Разумеевых, уже не держась за руль руками. Но этого ему показалось мало. Через минуту он пронесся, стоя на одной педали, словно собирался соскочить, но не спрыгнул и снова взлетел на раму. Затем он прокатил, лежа пузом на седле, одной рукой держась за руль, а другой крутя педаль. Долго он джигитовал так перед Колей и Катей, а собравшиеся ребятишки посматривали победоносно на москвичей, чтобы убедиться, видали ли когда-нибудь приезжие в своей жизни что-либо подобное…
Но так как Коля ничем не выказывал своего удивления, то мальчишка, разогнавшись что есть духу, направил свой велосипед в упор на упрямого дачника. Катя, вскрикнув, отскочила в сторону, но Коля не шелохнулся. Недаром он проверял крепость своих нервов и воли в Москве.
И велосипедист должен был на полном ходу так резко затормозить, что заднее колесо даже заверещало, проползя с полметра по земле.
— А у нас тут еще дачники живут, — неожиданно объявил он, соскакивая с велосипеда. — Вон в третьем доме, у Шаминых. С патефоном, — добавил он, чтобы новый дачник не очень-то задавался своими ручными часами. — А ты долго жить у нас станешь? Тебя как звать? Меня — Семка, а тебя?
— Николай.
— Хочешь, я дам тебе прокатнуться? — И мальчишка качнул велосипедом на Колю.
Но в том-то и беда была, что Коля не умел ездить на велосипеде. Обнаруживать это при первой же встрече с деревенскими ребятами ему очень не хотелось.
— Спасибо, не хочется что-то с дороги, — сказал Коля уклончиво. — Что я, велосипеда не видал, что ли, в Москве?
— Конечно, — согласился Семка, — у вас, наверно, там в Москве никто и пешком не ходит, так и ездиют, так и ездиют!.. А мне это отец привез. Он в Ленинграде на Кировском работает. А может, я ее прокачу? — спросил он, указывая на Катю. — Это сестра твоя? Ее как звать?.. Катя?.. Катя, хочешь, я тебя прокачу? Вон дотуда и кругом?
Коля выразительно посмотрел на Катю, чтобы она не роняла своего столичного достоинства. Но упрямая Финтифлига смело подошла к Семке.
— А мне куда тут садиться? — спросила она.
Коля отошел, чтобы не иметь никакого отношения ко всему этому. А простодушная Катя, на зависть всем соседским девчонкам, вскарабкалась на раму, села амазонкой — ноги в одну сторону. И Семка долго гарцевал с ней по улице, возил ее на большак и даже проехал, как он объявил Кате, «зигом и загом», то есть мотаясь в разные стороны. Он оценил смелость московской девчонки, которая даже ни разу не взвизгнула, но только судорожно держалась обеими руками за раму, на которой сидела боком.
— Хватит, Катя, — не выдержал наконец Коля. — Покаталась, и будет. Он тебя свалит еще, а мне отвечать.
Катя с сожалением покинула раму велосипеда.
Дело шло к вечеру. И вскоре на улице послышалось громкое щелканье пастушьего кнута, побежали козы, мелко постукивая копытцами, словно частый дождик пошел. Прошли умиротворенно, как бы про себя мыча, пегие, бурые, рогатые и комолые коровы. Показался дочерна загорелый, белозубый, светлоглазый пастушок, волочивший за собой по пыли перекинутый через плечо длиннейший, двухсаженный кнут. Увидев у дома Разумеевых нового мальчика, пастушок тотчас же вытащил из-за пазухи футбольную сирену, залился длинной тройчатой трелью, и коровы, должно быть уже привыкшие к этому сигналу, сейчас же прибавили шагу. А пастушок, стянув с плеча кнут, рубанул им, как мечом, в воздухе и щелкнул оглушительно и раскатисто, так что кнут позади него, будто змея, скользнул и завился в пыли.
Пока все шло не совсем в пользу Коли. На велосипеде он кататься не умел, щелкать так звонко кнутом тоже, конечно бы, не смог, да и футбольная сирена у пастуха несколько смутила его. Коля считал, что он едет в дремучую глушь, а, видно, попал туда, где люди тоже были не лыком шиты.
Но вечером он восторжествовал. Когда совсем стемнело, он вышел на улицу с электрическим фонариком. А фонарик был у него не простой. Ему когда-то подарил его старший лейтенант Горбач, командир батареи самоходных пушек. Таким фонарем регулировали движение на фронтовых дорогах. Надо было менять поворотом кнопок стеклянные заслонки перед лампочкой, и тогда фонарь давал по очереди огонь зеленый, белый и красный.
Трехцветный фонарь, конечно, сразил на улице всех. Все обступили Колю, и он то пускал по кругу ребят открытый белый луч, то ставил цветные заслонки.
Вдруг в красном луче появился высокий, по-городскому одетый подросток лет шестнадцати. Он шел прямо на Колю. Тот повернул пальцем заслонку, и незнакомец стал ярко-зеленым. Потом он сделался белым.
— С приездом, — сказал подошедший, и по тому, как испытующе затихли ребята, Коля понял, что это и есть один из дачников с патефоном, о которых ему говорил недавно Сема-велосипедист.
Дачник подошел ближе. Он был немножко выше Коли ростом. Лицо было плохо видно в темноте. Луч фонаря освещал широкие сандалии с крупными, как бобы, вырезанными дырочками над пальцами. Коля погасил фонарь.
— Это у вас военный, танковый? — спросил подошедший дачник. — У нас в Ленинграде такие были во время войны. Вы из Москвы? — спросил он и, приглядевшись, должно быть, к Коле, определил, что говорить можно попроще. — Книжки не захватил с собой какие-нибудь? А то тут скучища — взвыть можно.
— Захватил кое-что, — сказал Коля. — «Отверженные» взял Гюго, «Давид Копперфилд» Диккенса. Ну, и еще кое-какие книги… — Он, как всегда, когда речь шла о самом важном для него, понизил голос: — Ну, это так… по искусству.
— Вот Гюго — это хорошо. Дай перечесть. Ох, скука тут! — Паренек чуточку наклонился к Колиному уху. — Девчонки — дуры, парни — темнота. Не с кем слова сказать. Давай будем знакомы. Хрупов Миша.
— Дмитриев… Коля.
— Идем к нам. Я тут с моими уважаемыми предками живу, у нас патефон есть. Покрутим?
Но Коля только сейчас почувствовал, как он устал с дороги, и обещал встретиться с Хруповым завтра.
— Добро, — сказал Миша Хрупов. — Ты у Разумеевых? Ну, я завтра утром заскочу.
Нюша угостила Колю и Катю парным молоком с краюхой черного хлеба, разрезала совсем еще молоденький пупырчатый огурчик, посолила и потерла половинки одна о другую. Все это было необыкновенно вкусно. Давно уже не ел Коля с таким удовольствием.
Несмотря на усталость, он долго не мог заснуть и все ворочался на тюфяке, набитом пахучим, шуршащим сеном. В избе было душновато, и где-то беспокойно ныл в темноте заблудившийся комар, то приближаясь, то удаляясь и замирая.
Но утром Миша уже не застал его дома. Коля проснулся очень рано, когда, покряхтывая от утренней сырости, возвратился с ночного дежурства стороживший колхозные огороды дедушка Ефим. Захватив ломоть хлеба с луковичкой, складной стульчик, альбом и краски, горя нетерпением скорее приняться за дело, ради которого он, собственно, и приехал сюда, Коля вышел со двора, тихонько прикрыл калитку, чтобы она не стукнула, и пошел по улице. В деревне уже начинался трудовой колхозный день. Запрягали лошадей, из сарая-каретника слышались удары молотка о металл — там чинили инвентарь. Потом послышались звуки тройной футбольной сирены, на него отозвались в разных дворах бодрым утренним мычаньем буренки. И Коле было приятно, что он не просто дачник, а работник, который вместе со всеми встал спозаранку и начинает свой трудовой день.
Местность за деревней оказалась очень живописной. Почти со всех сторон Репинку окружала малахитовая стена леса с большими прогалинами. Ярко-зеленые, округлой формы холмы мягко спускались к реке. А за рекой глаз отдыхал на просторных лугах. И робкий утренний ветерок катил шелковистые волны по всходам молодой ржи, полого уходившим к горизонту.
У Коли глаза разбежались от этого приволья — разнообразного, ласкающего глаз, заставляющего дышать во всю грудь. Да, здесь можно было хорошо поработать! Написать вон ту лощинку, к которой так плавно скатываются линии холмов, и позолоченную утренним солнцем околицу Репинки с прочными, хорошо срубленными избами, и поля, когда они заколосятся и желтизной своей будут контрастировать у горизонта с синевой неба…
Но тут в утренней тишине, еще покоившейся на лугах, опять пропела сирена и громко выстрелил кнут. Коля увидел пастушка, который загонял на место, в зеленую лощинку, своих коров.
— Эй, дачник! — закричал пастушок. — Чего встал рано? Блохи кусают? А ты нарви полыни — они живо уйдут, не терпят духа этого.
Волоча кнут, ступая крепкими босыми ногами по росистой траве, чем-то похожий на молодого петушка, он подошел к Коле.
