Саша не знала, что делать: сердиться или хохотать. И лишь когда Женя в заключение своей горячей речи пообещала к ее имени великолепную добавку в виде «зуба», Саша не выдержала, расхохоталась.
В дверь просунулась голова Семена Ильича:
— И мне расскажите. Мне тоже хочется посмеяться.
— Папочка, — Саша вытерла кулаком глаза, — прости, это детский юмор.
— Понятно: устарел. Ладно, продолжайте. Меня не было.
Саша покрепче прикрыла за отцом дверь и обернулась к Жене:
— Ты сколько времени готовишь домашние уроки?
— Часа два. Бывает, что и больше. Нам в пятом классе много задают.
— И я — часа два, — сказала Саша. — Бывает, что и меньше. Хотя нам в четвертом классе тоже прилично задают.
— А я тебе не верю! — с вызовом сказала Женя.
— Можешь, конечно, не верить. Как хочешь. Но я вовсе не собираюсь тебя обманывать. В классе, это правда, я стараюсь слушать очень внимательно. Что еще? Опять не поверишь: я люблю повторять старый материал. Ага, слово чести! Вот возьму учебник и как самую обыкновенную книжку прочитаю все, что проходили раньше. Недавно даже учебник русского языка за третий класс прочитала.
Женя фыркнула:
— Вот уж никогда бы не стала этим заниматься!
— А мне так интересно показалось. И времени всего чуть-чуть потратила. А сказать еще один секрет?
— Представляю: таблицу умножения повторяешь или алфавит!
Саша опять засмеялась:
— Ладно, признаюсь. В этом году я два раза пропустила школу…
— Удивила! Я месяц не ходила. Грипп с осложнением…
— Но ты из-за болезни. А я потому, что уроки не приготовила. Один раз сочинение не успела написать, а в другой — не решила задачку. Тебе, может, и смешно, а я спать не могу, если чего-то не сделаю или не понимаю. Надежда Ивановна меня спрашивает на другой день, почему я в школу не приходила. Мне стыдно было признаться, и я наврала, что сильно голова болела.
— И то хорошо, — чему-то вдруг обрадовалась Женя.
Саша не поняла:
— Что хорошо?
— Что соврать можешь, Я уж подумала, что ты совсем-совсем идеальная. А ты, выходит, не совсем. Значит, и гулять, наверное, ходишь?
— Еще бы! Могу и тебя перегулять.
— И плавать умеешь?
— Стилем «брасс», немного «кролем»…
— А на лыжах?
— Жаль, снег растаял… Хочешь, покажу свои лыжи? С металлическими креплениями. В кладовке стоят. И коньки покажу. Фигурные. У нас во дворе два года подряд каток заливали. Я немножко научилась. Скольжение по кругу, коньки врозь. Скольжение ласточкой, на одном коньке…
Ласточка на одном коньке, похоже, вконец убедила Женю, что Саша никакая не Саша-зуб, скучная и пожелтевшая от занятий, а самая обыкновенная веселая девочка.
— У тебя скакалочки есть? — спросила Саша. — А то могу подарить. У меня две скакалки.
— Спасибо, у меня тоже есть, — сказала Женя. — Но я уже не прыгаю…
— А еще в классики я люблю играть. — Вспомнив что-то, Саша засмеялась. — Мама в прошлом году купила мне сандали. Смотрит, через неделю правый прохудился. «Вот, — говорит мама, — какую плохую подошву поставили. Одна еще целая, на другой дыра». Я сначала тоже подумала, что подошва виновата, а потом догадалась: мы же в классики целые дни играли, вот и протерла правую… Идем, Женя, во двор? Поиграем…
— Идем, — согласилась Женя. — Только, знаешь, что я хотела? Постоим сначала у тебя на балконе, ладно? У нас все хорошо в этой квартире, одно плохо — нет балкона. Первый этаж. Я хочу посмотреть сверху на наш двор. Папа сказал, что скоро во дворе сделают детскую площадку и посадят деревья.
— Тогда и каток, наверное, будут заливать, — обрадовалась Саша.
Девочки прошли на балкон и стали рассматривать двор. Выглядел он сейчас, прямо сказать, неважно. Бугры красного битого кирпича, грязные пятна раствора. Посреди высилась целая гора выкорчеванных яблонь, слив и кустов сирени, еще недавно росших здесь вокруг маленьких домишек, от которых теперь и следа не осталось. Лишь кое-где виднелись желтоватые неровные камни фундаментов. Не радовали глаз и две глубокие канавы, будто ножом распоровшие двор. Рядом навалены трубы и какие-то бетонные коробки.
Весь этот беспорядок, оказывается, был из-за того, что напротив их дома строился точно такой же длинный, в восемь подъездов, дом. Вот когда его закончат строить, тогда и придет пора за двор взяться: деревья сажать, детскую площадку оборудовать, дорожки разбивать. Хорошо, что хоть возле их дома дорожку заасфальтировали. Ровненькая, чистая, сухая. И в классики можно играть, и через веревку прыгать или просто гулять.
И шоферам удобно. Не надо грязь месить. Вон сколько машин с вещами стоит. Раз, два, три. Это все новые и новые жильцы подъезжают.
— Смотри, — сказала Женя, — еще одна девочка. Видишь, у шестого подъезда? Нам подружка… А волосы как пострижены! Не поймешь, девочка или мальчик.
— Конечно, девочка, — сказала Саша. — Она же в платье… А взгляни, какой странный мальчик. Будто на ватных ногах идет… И голова, мне кажется, у него слишком большая.
— Ничего особенного, — заметила Женя. — Просто больной ребенок. Я была с мамой в Евпатории, там столько всяких больных детей приезжают лечиться…
— Все-таки жалко, — вздохнула Саша.
— А вон еще новоселы, — сказала Женя. — Интересно, в который подъезд…
Действительно, из-за угла дома, медленно поворачивая, показалась новая машина, груженная домашними вещами. Над вещами, словно радиолокатор, возвышалось велосипедное колесо. Видно, втискивали-втискивали велосипед и решили поставить стоймя. Тут же, на вещах, пристроился и мальчишка в кепке. Одной рукой он держался за руль, а другой крутил колесо. Да так лихо, что, наверное, воображал, будто не машина его везет, а он сам мчит все эти вещи вместе с грузовиком.
Что-то в мальчишке Саше показалось знакомым, Когда машина еще немного подъехала и мальчишка поднял голову, у Саши вдруг подкосились ноги.
— Что с тобой? — с удивлением посмотрела на нее Женя.
Саша вцепилась в балконные перила. Снова заставила себя взглянуть вниз. Машина остановилась как раз напротив четвертого подъезда. Их подъезда.
— Я погибла, — выдавила Саша побелевшими губами.
— Да что такое, объясни? — не на шутку испугалась Женя.
— Это Черенков… — совсем обессилев и прислонясь к стене, выговорила Саша. — Из нашего класса…
— Ну и что из этого?
— Ты не знаешь, — мотая головой, произнесла Саша. — Ты ничего не знаешь… Черенок — самый первый мой враг. Мучитель.
Женя с любопытством посмотрела вниз.
— А он, по-моему… ничего. Плечистый… Ловкий. Во как с машины спрыгнул. Другой бы побоялся…
И тут Саша услышала голос Витьки Черенка:
— Папань! Борты открывать?..
Противный, грубый, невыносимый голос.
— Что же теперь будет… — прошептала Саша.
Ни классики, ни скакалки — ничто, казалось, уже не интересовало Сашу. Во двор в тот день она так и не вышла.
Поникшая и безмолвная, помогала маме, гладила электрическим утюгом свою школьную форму, подавала отцу, стоявшему на столе, то молоток, то круглые деревянные пробки — Семен Ильич в стене, над окном, пробивал отверстия для карнизов.
Нина Васильевна, не привыкшая видеть дочь такой кислятиной, уже не раз принималась стыдить ее:
— Ну, зачем ты из этого делаешь трагедию? Что, скажи, случилось тут страшного? В тот дом, где обещали квартиру, их по какой-то причине не поселили. Сколько угодно бывает. И вот мальчик из вашего класса переехал в дом, куда и ты переехала. Только и всего.
— Мальчик! — кусая губы, горько усмехалась Саша. — Разве это мальчик! Это же — Черенок!
— В конце концов, удивляюсь твоему малодушию, просто не узнаю…
— Мама, он же мой враг. Я так мечтала, что больше никогда не увижу его. И вдруг… В один и тот же дом. В один и тот же подъезд. На одной лестничной площадке! Даже балкон его рядом с нашим! Нет, ты не представляешь! Ах, ты ничего, мама, не представляешь! — И, едва сдерживая слезы, Саша уходила к себе.
Солнце, в полдень заглянувшее в ее окно, теперь заполняло всю комнату. Оно играло в графине на письменном столе, отражалось в блестящей дверце шкафа, и все веселые завитушки на синеньких обоях словно улыбались ей. А Сашу это не радовало.
Еще вчера, еще несколько часов назад она была такая счастливая. Теперь все иначе.
Саша пробовала читать. Только и книга не шла в голову…
Семен Ильич решил сокрушить крепость надежным, испытанным методом. Натянул на голову высокую папаху, надел портупею с пустой кобурой, а вместо боевой сабли засунул под ремень веник. Из ваты скатал шикарные запорожские усы, прикрепил их кусочками хлебного мякиша и предстал в таком виде перед дочкой.
Лихо козырнув, он выпучил глаза и отчеканил:
