Алесик слушал-слушал, потом слова начали долетать до него отрывками и словно издалека. Он стал тереть глаза, но ему все равно казалось, что за столом две тети Ксении — одна большая, взрослая, пожилая, а другая маленькая — и много-много людей, знакомых и незнакомых.
— Уснул, Алесь? — наклонился над ним папа.
Алесик не ответил, прижался к теплой и сильной отцовской руке.
— Бойцам тоже отдых нужен, — заметила хозяйка.
Папа встал, взял Алесика на руки и понес в комнату, где им была послана постель. Одна на двоих.
— Папка, а где ты так долго был? — спросил в полудреме Алесик. — Я тебя ждал-ждал…
Отец раздел сына и ответил:
— Мы поехали в лес и искали спрятанные там партизанские документы. Которые перед прорывом блокады закопали.
— Нашли? — тихо спросил Алесик, не раскрывая глаз.
— Нашли, сынок, и документы, и…
Больше Алесик ничего не слышал. Он спал.
Так всегда бывает: надо в школу идти, так спится, вставать неохота. А сегодня и поспать бы можно — нет, сам проснулся, и ни за что глаза снова закрываться не желают.
Вчера вечером сидеть бы Алесику да слушать, слушать воспоминания партизан, так нет же, сон навалился. А сегодня сна будто и не бывало.
Зевнул, вспомнил, что нынче праздник в Красоборе. И даже остатки сна исчезли. Ни в одном глазу их больше не было. Но Алесик чувствовал, что вставать рано.
За раскрытым в сад окном, за яблонями, всходило солнце. Его луч прошелся по узорчатой гардине, которая качалась под легким утренним ветерком, и удобно улегся под потолком на голубых полосках обоев.
Алесик прислушался. Где-то далеко урчал трактор. И еще какой-то незнакомый гул ворвался в комнату. Алесик даже перевернулся на живот, чтобы лучше расслышать этот звонкий, как от заводской пилы, но более ровный и широкий звук. Перевернулся он, наверное, слишком резко, отчего пружины в кровати заскрипели.
Раскрыл глаза папа. Алесик давно уже удивлялся тому, как просыпается отец. Спит-спит и вдруг открывает глаза. Сразу. А дышит ровно, как и до этого. Не шевельнется, и смотрит спокойно, все понимая. Будто и не засыпал вовсе. И не поймешь: спал он до того или просто лежал с закрытыми глазами.
— Папка, что это гудит?
Отец ответил сразу, будто давно ожидал вопроса Алесика:
— Моторы электродоек. Где-то за рекою, в деревне, ферма, и там утром коров доят.
— Папа, что вы вчера в лесу делали?
— Я же тебе рассказывал.
— Спать крепко хотелось, не помню.
— Искали спрятанные во время блокады документы.
— Нашли?
— Часть отыскали.
— А блокада — это что?
— Блокада… — отец посмотрел на часы. — Слушай, Алесик, впереди нелегкий день. Может, соснем еще чуток, а уж потом про блокаду, а?
— Не-е, я не хочу в такой день спать. Лучше расскажи про войну. Ты давно обещал.
— Гм… Может, ты и прав. — Отец задумался. — Пожалуй, так. Действительно, в такой день никак нельзя долго спать… Блокада… Ты спрашиваешь, что такое блокада… Представь огромный лес.
— Красобор?
— Да. В лесу партизанская бригада. А вокруг фашисты. Окружили партизан. С каждым днем труднее и труднее отбиваться партизанам. Кончились продукты. Сначала съели лошадей, которые еще в обозе были. Соли, хлеба и муки не было даже раненым. Воду брали из болота.
— Папка, вода же в болоте грязная?
— Для нас, сынок, она была самой чистой и целебной. Только бы была. Когда кончилась конина, начали есть кору с сосен, ягодник, стали варить бульон из солдатских ремней. Трудно было, очень трудно. Но заставить нас сложить оружие фашисты так и не смогли. После многих атак они выбили бригаду на Сухую Гору, отрезали от болота.
Жажда была страшнее голода. Мы добывали воду в ложбинке, в прокопанной ямке. Ржавая вода пополам с грязью находилась только на дне и, выбранная, набегала очень медленно. Ее, процеживали через гимнастерку и оставляли лишь для тяжелораненых да станковых пулеметов. Остальные партизаны лизали ночную росу с черничника.
— А ягоды? Надо было есть ягоды! Они кисленькие, и враз пить перехотелось бы!
— Ягоды, сынок, все, даже зеленые, мы съели еще в самом начале блокады… Пробовали с боем прорваться назад, к болоту — не вышло. Каждый день над нами кружил фашистский самолет-разведчик — «рама». После него прилетали бомбардировщики с черными крестами на крыльях и грязно-желтых фюзеляжах и сбрасывали на лес бомбы.
Но мы старались обмануть врага. На едва приметных бугорках строили окопы и траншеи. Где слегка маскировали, а где и так оставляли.
— Немцы же их могли заметить с самолетов!
— А нам того и надобно было. Это не настоящие укрепления были, а ложные. Немцы их засекали, а потом старательно бомбили с воздуха, обстреливали минами да снарядами.
— А как же партизаны?
— Мы в то время находились в хорошо замаскированных щелях и блиндажах совсем в другом месте. И когда каратели, полагая, что партизанам капут, почти спокойно шли считать убитых, поднимать над Красобором фашистский флаг, мы со своих замаскированных позиций такой капут им устраивали, что они бросали оружие и убегали, кто как мог.
— Но фашисты же видели, откуда вы стреляли?
— Конечно, видели. Они не дураки были. И все же, пока прилетали самолеты, мы меняли оборону. И они вновь бомбили и обстреливали пустое место.
— Здорово!
— Не так это легко все было. Бойцы устали до невозможности, были исхудалые и изможденные. А нужно было не только вновь и вновь отбивать атаки фашистов, но и строить новые и новые укрепления, траншеи, блиндажи, ремонтировать разрушенное взрывами. Да и потери мы все же несли.
Вышла со строя партизанская рация. Командование посылало разведчиков через кольцо окружения в другие бригады. Но никто из посланных назад не возвращался.
Каратели установили громкоговорители и на весь лес кричали, чтобы партизаны сдавались, обещали дать хлеб и сколько хочешь воды. Говорили, что все равно никто не вырвется из «кольца смерти».
— Неужели вы поверили?
— Ну что ты! Цену фашистскому вранью все хорошо знали. Видели своими глазами, что они с советскими военнопленными делали. А к партизанам у гитлеровцев была особая жестокость. К тому же закон был у нас: партизан живым врагу не сдается. Последняя пуля, граната — себе. Но вот вопрос: и умирать ни за что ни про что в фашистской ловушке никто не хотел.
Смотрели на небо: хоть бы дождик пошел. А на том небе, как нарочно, ни облачка.
— Папочка, подожди…
В горле Алесика все пересохло. Он закрыл глаза. И сразу перед глазами встал не виданный никогда Красобор, обожженные взрывами и иссеченные осколками деревья. Он услышал: «Рус партизан, сдавайса!» А партизаны лежат, молчат, сжимают автоматы и пулеметы с наполовину пустыми дисками и слизывают почерневшими губами капли утренней росы с уцелелой травы и истоптанного, обожженного ягодника. Солнце встает над лесом горячее и беспощадное.
Алесик прижался к отцу — крепко-крепко!
— Что ты, сын? — встревожился отец. Он приподнялся на локте и посмотрел на Алесика: — Может, тебе еще рано про такое рассказывать?
— Рассказывай, папочка, рассказывай! Прошу тебя! Я уже большой, ты все-все мне рассказывай! — Алесик прижался щекой к сильной отцовской руке и вновь начал умолять: — Пожалуйста, папка, продолжай. Я тебя очень, очень прошу!
— Ну хорошо… Хуже всего было то, что у нас кончались патроны и гранаты. А снарядов да мин давно уже не было. Командование бригады решило: закопать пушки и минометы, чтобы не достались врагу, а самим разделиться на маленькие группки и прорываться. Так мы и сделали.
— Так же вокруг фашисты были!
— Да, мы шли на верную смерть. Но выбора не было… В нашей группе семеро оказалось, в том числе командир бригады.
— Папка, ты же говорил, что в отряде «Мститель» воевал?
— Это в самом начале. А во время блокады я уже в бригадной разведке был… Так вот, перед отходом собрали документы, списки партизан, связных, а также тех, кто врагу помогал. Все это в две большие оплетенные лозовыми прутьями бутыли затолкали. Заткнули, смолой залили. И закопали — одну при мне, под пнем, вблизи старого дуба. Приметное место было. Разумеется, замаскировали травою, разным лесным хламом забросали. Потом знамя бригады сняли с древка. Командир гимнастерку — с себя, обкрутился знаменем, вновь оделся.
Патроны, гранаты поделили и поползли.
Поначалу тихо было, потом вдруг справа застучали пулеметы, началась частая пальба. Мы поняли, что одна из групп наткнулась на врага и ведет свой последний бой.
Услышали стрельбу и в других местах. А у нас пока тишина, хоть по времени догадываемся: ползем через расположение немцев. Ползли гуськом, один за другим. Первым Курт, за ним почти рядом я, чуть сзади за нами остальные. Командир со знаменем в середке. Ползли, ползли, и вдруг слева: «Хальт!» Стой, значит, по-ихнему. И просто над нами ракета. А потом как секанут из пулемета длиннющей очередью!..
