Алька замолчала и подозрительно огляделась.
— Я вам вот что скажу, — дед приподнялся. — Вы как хотите, а я пошел спать. Потому что вставать мне рано…
И дед пошел спать. Забрался в палатку и еще долго там шуршал и кряхтел, устраиваясь поудобнее.
— Красивую дырку ты сделал, Тимка, — заметил дед из палатки, — небо видать. Очень романтично. Очень.
Наконец дед перестал ворочаться и умиротворенно засопел.
— Тим, — позвала шепотом Алька.
Тимка поежился: — Похолодало, что ли…
— Это, Тим, костер приподгас… — Алька пошевелила «кочергой» угли. — Это костер приподгас…
Совсем уже даже погас, — сказал Тимка. В палатке сиротливо сопел похрапывал дед.
— Когда вы уезжаете?
Тимка пожал плечами:
— Сейчас вернемся в город, предки как раз ремонт завершат. Без ремонта — никак. Билеты уже купили… И визы оформили. Так что завтра вечером в Москву, а там еще, может, ждать сколько-то придется, и самолетом… Один только дед не едет.
Тимка протянул к костру руки и замолчал.
Алька шевелила «кочергой» угли, и по ее лицу нельзя было понять, думает она о чем-то своем или слушает.
— Так что Толику… ну, Петракову, привет передай. Он сейчас в лагере… Не забудь, скажи, что те четыре ролика… ну, роликовых подшипника, — его. И нож с костяной ручкой… Там хоть лезвия и обломанные, но можно их поменять, если захочет. А так ножичек еще совсем хороший… — заученно говорил Тимка. Наверно, мысленно он не раз повторял эти слова.
— А как же я? — вдруг спросила Алька, и ее голос дрогнул.
У Тимки стало скверно на душе.
— Я не знаю, Аль… — прошептал Тимка. — Честное слово.
Алька отвела взгляд. Кажется, светало. Впрочем, это неудивительно. Летом ведь светает рано. Темнота посерела, и кое-где проступили смутные очертания сосновых стволов. Пухлая подушка тумана улеглась на реку. Осторожно тронула воздух птичья трель. И опять все напряженно замерло.
— Я тебя жалею, — вдруг нарушила паузу Алька и, легко коснувшись Тимкиной руки, погладила ее два раза. — Я запомню… — сказала Алька, — я попробую.
Потом было утро. Но не всегда бывает такое утро. Все проспали. Евгений Иванович проснулся первым и, поглядев на часы, закричал:
— Подъем! Рота, в ружье! Недисциплинированные люди!
Спросонья плохо соображая, что к чему, Тимка выбрался из палатки. Поежился, огляделся, сделал несколько шагов и, зацепившись за «систему безопасности», с грохотом растянулся на траве.
Услышав грохот, Алька двинула острым коленом Евгения Ивановича в грудь, высунула из палатки голову и обнаружила торчавшие из травы Тимкины ноги.
— Экологию нужно знать! — ругался Тимка, распутывая проволоку. — Медведи ушли в Африку…
Дед между тем, сидя в палатке, суетливо сгребал вещи, расталкивал их по сумкам и тоже ругался:
— Недисциплинированные люди! Я отменяю завтрак. К черту принципы! Алька, волоки ведро! Рубить швартовы! Заливать костер. Метать всех в машину! Подать мне галстук!
Благодаря четкому руководству Евгения Ивановича случился коллективный переполох. Деревья сверху удивленно смотрели на все это безобразие и вспоминали незадачливых шведов, которые в свое время тоже вот так же суетились под жерлами петровских пушек.
Алька тушила из ведра костер.
— Где мой галстук?! — кричал дед.
Тимка заталкивал в багажник сумки.
— Зачем тебе галстук? Дед, ты и так красивый.
— А-а, — дед махнул рукой. Потом дед пытался завести машину, то и дело поглядывая на часы. Машина не заводилась.
Тогда дед остался сидеть за рулем, а Алька с Тимкой толкали. Потом неожиданно машина завелась, и дед поехал не туда. От столкновения с деревом спасли чудо и восхитительная реакция деда. Евгений Иванович нажал на все педали и ручки сразу и закричал зверское ругательство:
— Матрен-на, дщерь курляндская!
Машина испуганно заглохла. Алька и Тимка вновь толкали ее.
Наконец машина не выдержала и завелась. Перепачканные Тимка и Алька забрались внутрь. Дед рванул с места так, что Тимку вжало в спинку сиденья.
— Мы что, уже взлетаем? — съехидничал он.
— Если мы кого-нибудь будем обгонять, — Алька облизнула губы, — так я лучше выйду и пойду пешком.
— Ха-ха, девочка! — сказал дед. — Доверься мастеру дорожного движения!
Вдруг он отпустил руль и вскричал, хватаясь за голову:
— Кошмар!
Тимка моментально прицепился ремнем к сиденью.
Дед нажал на тормоза, и машина остановилась.
— Все дело в том, что я вчера с вами заболтался и забыл завести часы, — дед прислонил циферблат к уху. — Ну точно… Что к чему — девять и девять… А судя по всему, сейчас где-то, — дед огляделся, — около шести утра. Так что можно не спешить.
У Тимки и Альки одновременно вытянулись лица.
— Как это? — не поняла Алька.
— Аль, понимаешь, — первым пришел в себя Тимка, — это дед репетицию устроил. Генеральную. В ружье! Все навылет! Взлетаем… — передразнил Тимка деда. — Он, наверно в диверсанты готовится.
— Смешные вы какие-то люди, — заметила Алька подозрительно.
— Это дед смешной… — сказал Тимка. — Его пунктуальность нас всех угробит.
— Глупости, — сказал дед. — Должно же быть какое-то приключение, а то что это за поход!
— Так мы куда-нибудь едем или нет? — спросила Алька. — Я на берегу босоножки свои забыла и, кажется, сумку, с такой длинной синей ручкой, в которой лежали бутерброды.
— А мой галстук кто-нибудь видел? — вмешался дед.
— Кажется, он так и висит на дереве. Ты его, дед, как снял, так там и вывесил вместо вымпела и чтоб не мялся, — проговорил Тимка. — Там еще ведро, между прочим, осталось…
— Славно мы облегчили автомобиль, — сказал дед. — Половину на берегу оставили. — И стал разворачиваться.
— Плохая это примета, — заметила Алька, — возвращаться, когда что-то забыл.
— Плохая… — сказал Тимка. — Особенно, если кое-кто еще и забыл завести часы.
— Смешные вы люди, — Алька осторожно улыбнулась.
— А ты разве раньше не замечала? — удивился Евгений Иванович.
Печально это или не очень, но все когда-нибудь кончается. Правда, если хорошее кончается, так всем обычно жалко, но ничего не поделаешь.
Дед рулил. Приближался город. И чем ближе был город, тем тоскливее становилось у Тимки на душе. В машине повисла гнетущая тишина.
— Сейчас родственники набросятся, — сказал дед уныло, — распахнут жаркие объятия. И зацелуют вас, не покалеченных по чистой случайности.
В этот момент Алька тронула Тимку за плечо.
— Вот, — сказала она и протянула Тимке спичечный коробок, — у меня больше ничего нет. Это тебе.
Тимка взял коробок. Там кто-то скрипел, терся и шевелился. Сделав маленькую щелочку, Тимка приблизил коробок к лицу. Кузнечик!
— Это я его там поймала… — сказала Алька.
— Спасибо… — Тимка прислонил коробок к уху. Шебуршился в тесноте голенастик. «Ничего, я тебя посажу в большую банку…» — подумал Тимка.
— Его выпустят за границу? — спросила Алька.
— Наверно… — сказал Тимка, — он же… ничейный. Он везде живет… — И как-то сразу вспомнил стих, рассказанный дедом, не весь, конечно:
— Кузнечик дорогой, коль много ты блажен!
— Коль много пред людьми ты счастьем одарен!
Препро… перепровож…
— эту строчку Тимка не помнил, и дальше:
— Ты скачешь и поешь, свободен, беззаботен:
Что видишь, все твое, везде в своем дому.
Не просишь ничего, не должен никому…
Тимка прикрыл глаза. На зеленом берегу, на таком зеленом, каких не бывает в жизни, стояла Алька. Тонкая. Тоже вот… как кузнечик.
Конец
