Я — туда, голову свесил, а мне прямо в лицо — ведерко.
— Не ушибла?
Внизу — Таня. Голос веселый. И опять — лицо ее, глаза, сверканье зубов.
— Доброе утро, Петр!
— Доброе утро, — говорю. Хотя какое утро — двенадцатый час!
— А я послание тебе сочинила! Прочитай. Ответ я здесь подожду.
Развернул листок. Сверху — обращение:
«Свободному Гражданину Петру Доброхотову! Для бабушки нужно купить лекарство. Где здесь аптека, я не знаю. Не сможешь ли ты оказать мне любезность и проводить до аптеки? Это, естественно, не указ, а предложение ее некоролевского величества. Таня».
Сочинила ловко. Неглупая девчонка. Но что же делать? Она ждет. Я выглянул и, увидев ее обращенное ко мне лицо, лишь согласно кивнул.
— Я готова, — сказала Таня. — А сколько тебе на сборы?
— Мне… — Я посмотрел на свои босые ноги. И брюки не надеты, даже майки нет.
— Пять минут хватит? — со своего балкона спросила Таня.
— Да, — сказал я, — конечно.
— Я буду ждать внизу. Хорошо?
— Да, да, — закивал я. — Хорошо. Я выйду.
Я не узнавал себя. Я был противен себе. Лопочу беспомощные слова, безропотно соглашаюсь. А ведь говорил, обещал… Неужели она опять будет в зеленом сарафане без спины?..
Когда я вышел из подъезда, на сердце у меня отлегло — Таня, стоявшая у заборчика газона, красовалась в голубом, чуть выше коленей платье, вырез впереди был не очень большой, а спина и вовсе закрыта до шеи. На платье не было заметно ни единой морщинки, по-моему, Таня, поджидавшая меня, и на лавочку потому не села, что боялась хоть сколько-нибудь помять свое наглаженное платье. В руке она держала белую сумку с иностранными буквами и головой тигра, разинувшего свирепую пасть с острыми клыками.
Таня быстро (я это заметил) оглядела меня и, кажется, осталась довольна и белой рубашкой, заправленной в штаны, и некудрявыми моими волосами, которые я все же успел расчесать перед зеркалом.
— В какую сторону? — спросила Таня, поглядев и направо, и налево.
Направо было ближе, но тогда надо было бы проходить мимо девятого подъезда, того самого подъезда, откуда обычно выбегала Кира, когда я поджидал ее у песочницы.
— Сюда идем, — указал я налево.
Но через минуту мне пришлось пожалеть об этом. У второго подъезда целая стая девчонок устроила свои шумные игры. Тут и через веревку прыгали, мячом салили друг друга. Я подосадовал: лучше бы в другую сторону идти, не обязательно же Кире выходить именно сейчас. Но теперь уже поздно — мы приближались к игравшим девчонкам. Впрочем, там были и ребята.
— Как весело тут, — сказала Таня. — Сколько народу! И за домом играют. Там у вас — футбольное поле?
— Да, — говорю, — поле. — А сам одно думаю: скорей бы до угла дойти.
— Обожди, — сказала вдруг Таня и запрыгала на одной ножке. — В туфлю что-то попало… Подержи. — Она передала мне сумку с тигром, расстегнула ремешок на синей туфле и сняла ее. Стоя на одной ноге, она тщательно ощупывала внизу белый, капроновый носок. Другой рукой Таня оперлась на мое плечо.
Что у нее там попало? Неужели еще будет снимать носок?
— Может, в туфле? — спросил я.
— Нет, нет… Сейчас…
Сейчас! Уже минуту стоим. Как на выставке. Вон девчонки и скакать перестали. Вытаращились! Хоть бы руку с плеча убрала. Еще сумка эта!
— Все, — сказала Таня. — Раздавила. Хлебная крошка, наверно, была.
Она снова надела синюю туфлю, и мы пошли дальше. А позади нас было тихо. Так, видно, все и стояли, забыв про мяч и скакалки, смотрели нам вслед.
Мы свернули за угол, миновали еще один дом и вышли на яркую, шумную улицу.
Чего бы, казалось, еще надо для полного счастья — каникулы, и только начались, впереди столько дней беззаботного отдыха, яркое солнце светит, а рядом — такая девчонка! Улыбается мне, разговаривает! Чего еще надо! А у меня, словно кошки отчего-то скребут на сердце.
— Ты почему такой? — наконец спросила Таня.
— Какой?
— Ну… будто не свободный гражданин, — сказала Таня и лукаво, весело посмотрела на меня. Синими глазами посмотрела. Длинными ресницами взмахнула.
А где же моя веселость, где находчивость? Никогда не считал я себя каким-то недоумком или чокнутым. А сейчас все пропало, дурак дураком. Кое-как выдавил:
— Почему? Я свободный гражданин.
— Вот и чувствуй себя таким, — сказала Таня. — Кстати, папа видел твои рисунки. Знаешь, что он сказал?
Ну хотя бы что-нибудь мало-мальски стоящее пришло в мою голову. Пустая. И я бездарно спрашиваю:
— Что же он сказал?
— У тебя, вероятно, есть талант. И что со временем, если будешь развивать способности, из тебя может получиться неплохой художник.
— А кто же твой отец? — с уважением спросил я.
— Он журналист. И социолог. У него две брошюры вышли в Москве. Так что прислушивайся, Петр. Папа в таких вещах разбирается. Способности надо развивать. Одного таланта мало.
«Вот нахваталась у папаши!» — подумал я. И чуть-чуть как-то отошел. Будто прояснилось в голове. И сразу от немоты своей избавился. Даже руку к голове поднес, пошутил:
— Есть, ваше невеличество! Прислушаюсь!
Ах, какой она меня наградила улыбкой!
В аптеке Таня купила каких-то таблеток с мудреным названием и попросила две бутылки минеральной воды.
И продавщица в белом халате смотрела на Таню так, будто в их закрытую дверь вошло само маленькое солнышко. Что ж скрывать: мне это было приятно! И я сказал, когда вышли из аптеки:
— Как все на тебя смотрят!
— Я привыкла, — сказала Таня. — Моя мама тоже красивая. У нее всегда столько поклонников, такое внимание… А ты что же?.. — Таня посмотрела на меня насмешливыми глазами.
— Что я?
— Ты должен взять у меня сумку. Так полагается.
— А, конечно, — сказал я, даже не успев смутиться.
На обратном пути Таня рассказала, как они ездили прошлым летом в Крым, и там в нее влюбился мальчишка из Киева.
— Он даже купался при больших волнах, — сказала Таня. — На пляже флаг вывесили, запрещающий заходить в воду, а он все равно купался. Под огромные волны нырял.
Я сказал:
— Наверно, хотел показать тебе, какой он сильный и смелый.
— Разумеется, — кивнула Таня. А потом снова одобрительно оглядела меня. — А ты сильный. Какой у тебя рост?
— Сто шестьдесят пять, — не без гордости сказал я. — А недавно мерял — на сантиметр меньше было.
— Тебе четырнадцать лет?
— Еще не исполнилось. В седьмой перешел.
— На год старше меня, — сказала Таня. — Я в шестом буду учиться. Да, ты очень высокий. Я тебе — только по плечо.
Когда показался наш светлый длиннющий дом, я снова забеспокоился: опять у всех на виду будем идти. И сумка еще в руке.
И вот тут меня ждали самые горькие минуты. Еще издали я увидел Киру в ее сером с красной отделкой платье. Она сидела на той самой песочнице, где мы встречались. Меня Кира заметила не сразу. Мы дошли с Таней уже до четвертого подъезда. А потом я понял: теперь-то Кира меня уже видит. Видит, как иду рядом с красивой Таней, как несу ее белую сумку с тигром.
Если бы Кира не отвернулась, если бы она сделала вид, что ей на все наплевать и, гордо тряхнув головой с длинными косами, побежала бы к девчонкам играть в мяч, мне было бы намного легче. Но Кира отвернулась, не в силах была смотреть. И, наверное, плакала. Если не во дворе, то дома. Я был уверен, что она плакала.
«Нет, я должен успокоить ее, — говорил я себе. — Нельзя, чтобы она страдала. Не виновата она. Я виноват. Один я. Если снова придет какое-нибудь послание с пятого этажа, то просто не возьму его. А если даже и возьму, то читать не стану…»
Но посланий три дня уже не было. Таня словно забыла обо мне. И я был рад этому.
Я подолгу стоял на балконе и смотрел во двор. Однако Киры нигде не было видно. И только пропеллер на ее балконе, где ветер был посильней, крутился почти не переставая, и мне от этого становилось легче. Вертушка будто напоминала: Кира помнит и думает обо мне. Но что думает? И самое главное, ей плохо.
И тогда я твердо решил увидеть Киру и как-то объяснить, что же на самом деле происходит. Чтобы она поняла и не думала обо мне так уж плохо.
После завтрака я взял свежий номер «Крокодила», прихватил с собой газету и занял «наше с Кирой» место на песочнице. Часа через полтора я прочитал, кажется, все статьи на всех четырех страницах газеты.
Потом ко мне подошел Лешка Фомин. Было видно, что Лешка слегка обижен. Может быть, решил, что Таня из-за меня перестала обращать на него внимание? Но мне этого Лешка не сказал. Просто посидел рядом, а поскольку меня совсем не устраивало, чтобы он торчал здесь, я уткнулся в «Крокодил», достал карандаш, и Лешка наконец сказал:
— Ладно, вдохновляйся. Может, настоящую карикатуру нарисуешь. Не буду мешать.
