никто не мог придумать, как меня наказать. Наказали, положим, только легко очень. Учительница велела переставить цветы на окно, а мне пришлось сесть за ту самую парту, которую помнят все наши отцы.
— Ребята, какая это парта? — спросила учительница.
— Старинная! — ответили некоторые.
— Какая?
— Прочная, — ответили остальные.
Учительница засмеялась и ничего не сказала.
«ВИНЦЕК, ТЫ САМ ВИНОВАТ!»
Все остальное в школе было в порядке. Я исправился и после уроков обычно сидел дома, а на улицу выходил, лишь когда меня посылали в магазин или по воду.
— Гру-гру! — кричали мне вслед мальчишки и девчонки, но я не обращал на них внимания; рассердишься, так они без конца смеяться надо мной будут.
— Гру-гру!
Я шагаю по дороге, словно глухой.
— Винцо!
— Ну?
— Ты, видно, оглох!
— Нет.
— А куда ты идешь?
— Никуда.
— И тебе не хочется поиграть с нами?
— Нет.
— А что у тебя?
— Где?
— В карманах.
— Не́шточки.
— Не́шточки?
— Ага.
— Что это такое?
— Вон какие вы любопытные!
— Покажи нам!
— Не покажу.
— А вправду это нешточки?
— Вправду.
— Зачем они тебе?
— Я выращиваю дома молодые аэропланы.
— Голубей?
— Аэропланы.
— Самолеты?
— Ага.
— При чем же тут нешточки?
— Вот при том! Чем мне самолеты кормить?
— Гру-гру!
— Вот я вас и разыграл!
— Это мы тебя разыграли!
— Как бы не так!
— Винцек, почему ты меня не подождешь? — кричит мне кто-то сзади.
Я оглядываюсь.
— Винцек, а какой ты, оказывается, выдумщик, — говорит, догоняя меня, дядюшка Алексин, кларнетист.
— Они надо мной смеются, — отвечаю я.
— Смеются над тобой? Так ведь ты им врешь!
— Нет, не вру.
— Слышал я.
— Я вру им так, чтоб они об этом догадались.
— Винцек, ты лгун… Послушай! Почему же ты не пошел с нами в винцентов день?
— Никто меня не звал.
— Винцек, золотой мой, не говори так! Я знаю, что за тобой дядюшка Загрушка лично заходил.
— Меня звали, но Рудо Кемёнеш взял у меня геликон.
— Вот видишь. Ты и меня хотел обмануть. Зачем же обманывать? Всегда правду говорить надо. Если Рудо взял у тебя геликон, ты должен был прийти ко мне или к дядюшке Загрушке, и ты давно уже получил бы другой.
— Какой другой?
— Так ведь у нас два геликона.
— Правда?
— Или ты думаешь, что я попусту болтаю? Раз я говорю, значит, так оно и есть.
— Где же второй?
— До сих пор геликон у меня был, а сейчас у дядюшки Загрушки.
— У вас? Так ведь вы на кларнете играете?
— Есть время — играю и на геликоне, нет — не играю. Мне бы твои-то годы, милый Винцек, я бы показал, что с этой трубой можно сделать!
— А где он сейчас?
— Геликон? Я ведь тебе сказал где. Винцек, ты сам виноват! Вместо того чтобы упражняться, ты с мальчишками зубоскалишь.
— Я не зубоскалю.
— Ну конечно! Слышал я, как вы все смеялись. Беги что есть духу!
— К дядюшке Загрушке?
— Беги знай!
И опомниться не успеешь, как весна уже пришла.
В один прекрасный день выходишь во двор и видишь своих соседей на деревьях. Сначала можно подумать, что с ними что-то странное приключилось, можно подумать, что все они в детство впали. Один сосед пилой сучья режет, другой вовсю ножницами щелкает. А-а, теперь все ясно: деревья расчистить нужно, обрезать старые ветки. В центре сада куча сухих листьев, бумаг и всякого мусора. Непременно сжигать все это придется.
— Дядя Яно, а что вы с листом делаете? — спрашиваю я через забор у соседа слева.
— Что-о? — откликается сосед справа.
Его тоже зовут Яно, и он слышит лучше первого. А тот на ухо туговат.
Я перехожу через двор и завожу разговор с соседом справа.
— Дядя Яно, что вы с сухим листом сделаете?
— Да что-нибудь уж сделаю.
— Сожжете?
— Еще чего!
— Что же тогда вы с ним сделаете?
— Отвезу вон туда — к стене.
— К стене?
— Ну да.
— Почему же к стене?
— Годик-другой оставлю их там погнить.
— А потом?
— Что — потом? Потом из них перегной получится.
— А из бумаги тоже?
— Разве может перегной из бумаги получиться?
— Может.
— «Может, может»! Ведь я не думал сказать, что вообще не может получиться. Бумага гниет дольше, чем трава и листья, вот оно что!
— А можно вам помочь?
— Почему же нельзя!
Я перепрыгиваю через забор и собираю лист в деревянную тележку. Наполнив ее, отвожу к тому месту, которое указал мне дядюшка Яно. Куча среди сада быстро исчезает. Я беру грабли и еще раз старательно прочесываю всю лужайку. Дядюшка Яно перелезает с дерева на дерево и весело пощелкивает ножницами.
— Эй, сосед! — вдруг зовет сосед слева, который туговат на ухо.
— Ну-ну? — откликается дядюшка Яно.
— Ишь какой у тебя помощник, хе-хе! — громко смеется другой сосед.
— Да вот нашелся один, — отвечает дядюшка Яно и начинает насвистывать.
— Сосед, а тебе, кажись, весело, — неуверенно говорит второй.
Он не знает: вправду ли свистит дядюшка Яно или это только так показалось?
— Мне весело, — отвечает дядюшка Яно.
— И мне весело, — говорит второй сосед и немного спустя добавляет: — А надо думать, весна пришла.
— Что? — переспрашивает дядюшка Яно: он тоже ведь глуховат.
— Говорю, весна-то и вправду пришла!
— Ну, и я это же говорю.
— Что?
— Говорю, что весна уже!
Пусть вас слово «сосед» с толку не сбивает. На нашей улице почти ко всем так обращаются. Я постарше стану, и ко мне так будут обращаться, а я так других называть стану.
«ПРИРОДА-ТО РАЗУМНО УСТРОЕНА…»
Однажды мама принесла в кухню гусенка. Она показывает его отцу и мне, и мы все радуемся. Отец веселый ушел на двор, а я все еще верчусь около мамы. Она завернула гусенка в белую тряпку и осторожно положила в корзину. А я лучше положил бы его на пол и любовался бы им долго-долго. Но мама сказала, что на полу ему холодно.
— Сколько у нас гусят будет? — спросил я у мамы.
— Десять или одиннадцать.
— Хорошо как! И я буду их пасти.
— Захочется ли еще тебе, — ответила мама.
— Мне сейчас уже хочется, — сказал я.
— Сию минуту хочется, а потом раздумаешь.
— Нет, не раздумаю.
— Там увидим, — сказала мама.
— Мама, а гусяткам холодно не будет? — спросил я.
— Не будет. Видишь ведь, что этого я в тряпку закутала.
— А после? Потом разве им теплей станет?
— Когда потом?
— Когда мы их пастись выпустим.
— Не будет им холодно. Ведь уже весна.
А верно ведь! Идешь по улице и чувствуешь тепло, но как-то забываешь про
