Только свой рассказ автор, наверно, написал лет десять назад, потому что он о многом интересном не говорил.
А я написал про все, что видел. И о Царь-пушке в Кремле, и об Останкинской башне. Я оттуда наблюдал город. На сорок километров во все стороны видно, и лифт туда взлетает так быстро, как самолет. Я думал, мы еще на третьем этаже, а мы уже были на сто пятьдесят третьем. И о проспекте Калинина написал. Даже про робота на выставке вспомнил. Тот робот сначала кланяется и здоровается с посетителями, а потом поет, танцует и веселится.
Я сдал изложение уже после звонка и сразу начал переживать. А вдруг надо было написать только про то, что Анна Григорьевна прочитала. Она посмотрит мое изложение и объявит классу:
— У нас появился новый хвастун. Съездил в Москву на два дня и теперь хвастает.
Я и дома об этом думал, и на другое утро, когда шел в школу.
Анна Григорьевна наши изложения успела проверить и на первом уроке уже начала их раздавать.
А я все ждал: вот сейчас мое, сейчас до меня она дойдет и скажет.
Наконец я увидел свои странички, я их сразу узнал по почерку.
И Анна Григорьевна тут же заговорила.
— Очень интересная работа, — сказала она. — Ее написал Коля Кольцов. Пожалуй, это не изложение, а сочинение. Я с удовольствием его прочитала и сама узнала много интересного о Москве. Я даже директору, Екатерине Николаевне, ходила читать. И ей тоже оно понравилось.
Хотя Анна Григорьевна говорила одни хорошие слова, я все равно продолжал переживать.
* * *
В позапрошлое лето я чуть не утонул.
Мы тогда приехали на месяц в Молдавию, в деревню.
Наш дом стоял на берегу Днестра. В Днестре вода была всегда теплая, будто специально подогретая, но мутная. И течение было мощное. Если по горло зайдешь, то уже не устоять — сбивает с ног.
Но в одном месте была заводь со спокойной водой. У нашего берега течения почти не было, а у другого оно ускорялось, потом река делала поворот, а за поворотом неслась как бешеная, потому что там было узкое место и посередине — пороги.
В тот день я плавал по заводи на надувном матрасе. Папа под вишневым деревом что-то читал, а мама играла в бадминтон с соседкой.
И вдруг, когда я выплыл на середину и собирался поворачивать назад, кто-то с берега закричал диким голосом:
— Мальчик тонет!
Я даже оглянулся: может, помощь моя нужна?
Но вокруг в реке никто не тонул.
«Вот дураки — пугают зря!» — подумал я. И вдруг увидел, что мама бежит к воде и размахивает руками. И папа тоже отбросил книгу и бежит по берегу к повороту.
Только тут я понял; что кричали про меня.
Я греб уже изо всех сил к своему берегу, но матрас перестал слушаться: он стал разворачиваться — и его понесло течением туда, где были пороги.
— Держись! Держись за матрас крепче! — кричала мама из воды и плыла кролем вдогонку за мной.
— Маша, перестань! — закричал папа с берега. — Я возьму его на себя.
— Не прыгай, ты утонешь! — крикнула мама папе. — Я его догоню.
Но папа уже прыгнул с крутого берега в реку.
А я рулил изо всех сил, чтобы не напороться на главный порог, но мой матрас все равно несло на него.
По берегу бежали люди, двое прыгнули в лодку, все что-то кричали, но я уже их не слышал.
Тут с обеих сторон за матрас ухватились мама и папа.
— Разворачивай, разворачивай! — кричала мама папе.
А папа успокаивал меня:
— Держись, главное, держись крепче!
Мы понеслись с бешеной скоростью. Я уже не рулил, а только сжимал изо всех сил края матраса.
Потом в глаза и в нос мне ударила пена, и мы проскочили пороги.
Дальше снова было спокойное течение.
Вдруг на нас из порогов выскочила лодка. В ней сидели двое людей.
— Живы? — спросили они. — Помощь нужна?
— Маша, у тебя все в порядке? — спросил папа.
— Возьмите в лодку мужа, он ведь плавать едва умеет, — сказала мама.
— Что еще за выдумки, — обиделся папа, — уж до берега-то я доплыву.
А я лежал на матрасе и все еще не мог слова сказать, даже зубы у меня стучали, хоть и была жара.
— Ну что, испугался? — И мама засмеялась. — Не будешь соваться в следующий раз. И ты тоже, — стала ругать она папу. — Ну что ты доказал? Не умея плавать, бросается в реку. Не хватало мне еще вас обоих вытаскивать. О чем ты думал?
Мы уже выплыли на мель, и папе вода была по колено.
— Я тебя спрашиваю: ты-то о чем думал? — сказала в третий раз мама.
— Я не думал, — ответил папа. — Я в это время ни о чем не думал. Но ты видела — мой способ был все-таки проще, чем твой. Если рассчитать скорость, то с берега…
— Даже здесь у него математика! — перебила мама.
В следующие дни они водили меня за руку почти все время, а потом мама стала учить меня плавать по-настоящему, а не по-собачьи, как я умел раньше.
* * *
Когда папа много работал дома, мама играла только по утрам. Он уходил — она сразу садилась к пианино.
А теперь она стала играть иногда по полдня.
Несколько лет назад ее приглашали выступать с концертами, но она тогда отказалась. Потому что пришлось бы ездить по разным городам, а кто же о нас с папой стал бы заботиться?
Дома мама чаще всего играла Бетховена. А я всегда ждал, когда она начнет играть Моцарта или Шопена. Или Чайковского — я тоже любил слушать.
Сегодня она играла как раз Чайковского, а я все ждал, чтобы она скорей кончила.
Я никак не мог перестать думать о папе после разговора с Бабенковым. И глаза зажмуривал, и по лбу себя колотил кулаками — не помогало.
Наконец она кончила играть, и я встал со своего дивана, чтобы пойти к ней в комнату и спросить. Обо всем, что говорил Бабенков.
Я уже подошел к двери, и вдруг услышал, что она плачет.
Я хотел назад вернуться, но дверь скрипнула, и мама сразу дернулась, отвернулась от меня и спросила:
— Тебе что-нибудь надо?
— Ничего, — сказал я тихо и вернулся к себе.
Последние дни была жара.
В школу мы ходили без пальто, а в классах даже сидели с открытыми окнами.
Анна Григорьевна сказала, что мы всю программу прошли — и теперь последние дни можно заняться внеклассным чтением.
На ее уроках мы по очереди читали вслух книгу писателя Арро «Вот моя деревня».
А потом кончился последний урок и начались каникулы.
Этих каникул так ждешь, а как наступят, не знаешь, чем и заняться.
Был бы Гриша Алексеенко, мы бы с ним сделали моторный самолет — у него была книга, и в ней все подробно рассказывалось: как и из чего делать.
Но Гриша сразу уехал.
И я весь день гулял около дома один, потому что мама была на занятиях.
Однажды на нашей улице остановился грузовик. Из него вышли двое людей, вытащили из-под сиденья домкрат и стали менять колесо.
— Это надо же такому случиться! — повторял один.
— Ничего, поставим запаску и наверстаем, — утешал его второй, — время есть.
Я стоял около них и смотрел, как они работают.
И вдруг второй тоже начал меня рассматривать.
— Тебя не Коля ли зовут? — спросил он.
— Коля.
— Здравствуй. Я же Федор Матвеевич. Ну что, поедем смотреть птичек?
А я сразу его вспомнил, еще когда он не сказал про птиц. Это с ним мы ехали в электричке, и он потом звонил, приглашал к себе.
— Сейчас ты нам попить принесешь. Ты ведь живешь здесь?
— Рядом, — сказал я.
Я сбегал домой, налил полбидончика гриба из банки, как раз вкусный был гриб, взял чашку и все принес Федору Матвеевичу.
— Ты нас просто спас, — сказал Федор Матвеевич, — мы бы тут умерли от жажды, и машину бросать нельзя. А вкуснота какая, — сказал он, когда выпил гриб. — Научим его в награду водить машину?
— Пусть в кабину лезет, — ответил друг. — Только вы осторожно.
Я залез в кабину, сел за руль, а Федор Матвеевич — рядом. И он стал мне объяснять, как машиной управляют:
— Эта педаль — сцепление, а рядом — ножной тормоз. Ручной тоже есть — вот этот рычаг, он применяется на стоянках.
Он мне раза три объяснял, с чего начинается езда: поворачиваешь ключ зажигания, ставишь нужную передачу, снимаешь тормоз, чуть отпускаешь сцепление, подаешь машину вперед.
Я держался за широкий руль и представлял, как стремительно еду по шоссе.
Потом Федор Матвеевич снова помогал другу, потом они сходили к нам помыться.
— А главное — научиться мгновенно тормозить, — говорил Федор Матвеевич. — Борцу важно уметь правильно падать, а шоферу — мгновенно тормозить.
Они еще два раза прокатили меня по нашей улице. Я сидел между ними, и один раз даже сам нажал на стояночный тормоз.
Потом они поехали туда, где их ждали, а я пошел домой.
— Ты маме передай привет, не забудь, — попросил Федор Матвеевич.
* * *
В этом году все говорили, что наступила ранняя весна.
