В этом году все говорили, что наступила ранняя весна.
Даже диктор по радио каждое утро рассказывал, где уже посеяли хлеб, а где начали сеять на десять дней раньше, чем в прошлом году.
И в парке тоже земля высохла, на кустах проросли светлые листочки.
Я специально пошел в тот парк, думал — вдруг увижу Степана Константиновича с Барри и со Светой.
И правда — только я подошел к парку, как сразу увидел Барри.
С ним гуляла Света.
Барри меня сразу узнал. Сначала обнюхал, а потом лизнул руку.
Мы стали играть в прятки.
Света от него пряталась за скамейку или за дерево, и я говорил:
— Ищи Свету!
И Барри сразу бросался нюхать ее следы на тропинках, бегал по старым прошлогодним листьям между деревьями, а потом мчался прямо по следу к тому месту, где пряталась Света.
Потом я попробовал спрятаться, думал, что он меня еще не так хорошо знает, может быть, и не найдет.
Я спрятался в большой ящик, туда складывали метелки и совки. В этом ящике я сидел скрючившись, крышка была закрыта, но все было видно в щелку между досками.
Света говорила:
— Коля! Коля! Ищи Колю.
И Барри забегал по тропинке, нашел мой след, сразу побежал к ящику, встал на него ногами и залаял.
Он бегал, высунув язык, громко дышал, а изо рта у него шел пар.
Потом он увидел большую лужу и стал из нее пить.
А с языка у него падали тяжелые капли.
— Это любимая его лужа, он из нее всегда пьет, когда бегает по парку, — сказала Света.
А потом мы перевели его через дорогу и я пошел домой.
— Приходи завтра играть, — сказала Света.
Я шел домой и пел разные веселые песни.
* * *
Гриша Алексеенко уже вернулся от бабушки из деревни, а я все был в городе.
Мы решили сделать большой корабль и отправить его в плавание по Балтийскому морю.
Этот корабль мы уже давно собирались начать. Нашли хорошую доску около забора, кусок жести для киля.
А я взял у мамы рукав от старого плаща «болонья», из него можно было сделать непромокаемый парус.
Погода была такая теплая, что и в куртке стало жарко.
Гриша вынес из квартиры ножовку, топорики, два ножа; мы все разложили около его дома на скамейке и работали часа два.
Разные люди к нам подходили, интересовались, чем это мы занимаемся, давали полезные советы, а один принес даже медные гвозди, чтобы ими украсить палубу. Ведь железные — заржавеют после дня плавания, а медные долго будут красивыми.
* * *
Через несколько дней корабль мы построили. И мачты закрепили, чтобы они не шатались даже при штормовом ветре. И паруса пришили.
Потом мы испытали корабль в ванне. В ванне было ему тесно: он за две секунды проходил всю свободную воду, когда мы начинали дуть в паруса.
В корабле был один секрет. Мы сделали как бы трюм, а туда вложили записку:
«Всех, кто найдет этот корабль в Балтийском море или в Атлантическом океане, просим написать нам по адресу…»
И дальше были наши адреса и наши подписи: «Ученики 4-го «а» класса 105-й школы Алексеенко Григорий и Кольцов Николай».
Эту записку мы завернули в алюминиевую фольгу, фольгу — в полиэтилен, а полиэтилен — снова в фольгу. И закрепили в трюме.
На другой день мы вместе с Гришиным братом-десятиклассником поехали на Кировские острова.
Гриша взял с собой бинокль. Это был настоящий военный бинокль, его Гришин дедушка привез с фронта как трофей.
У бинокля и краска была обтерта, а на коричневом кожаном футляре даже дырка от пули. Та пуля пробила футляр насквозь, пробила шинель Гришиного деда, а самого деда только поцарапала.
На Кировских островах было пусто, не то что по воскресеньям. Только матери катали в колясках детей да женщины высаживали в клумбы цветы из низких ящиков с рассадой.
Мы втроем дошли до Стрелки, туда, где стоят львы с каменными шарами. Там мы сошли по ступенькам вниз и торжественно спустили наш корабль.
Он сразу заколыхался на волне, потом задул ветер — и корабль быстро понесся в сторону моря.
Мы долго наблюдали за ним в бинокль.
Простыми, невооруженными глазами его уже было не видно.
Рядом с нами на ступеньках около каменных львов собрались люди и тоже стали смотреть в ту сторону, куда глядели мы. Некоторые просили у нас бинокль и разглядывали корабль.
Потом корабль совсем скрылся за волнами.
* * *
А через несколько дней я поехал в лагерь.
Мы приехали на вокзал почти на час раньше и сначала сидели на скамейке, ели мороженое.
Потом пошли искать, где собирается наш лагерь.
— Ты, главное, не ходи без разрешения купаться, — советовала мне мама. — А если кто задираться начнет — дай сдачи. Я знаю, иногда в коллективе встречаются такие хулиганы, которые всех себе подчинить хотят, так ты им не подчиняйся.
У начала платформы стояли родители и дети. Человек в физкультурном костюме держал флажок.
— Это наш лагерь, — сказала мама и пошла отмечать меня в списке.
Вдруг в стороне я увидел огромную собаку. И сразу понял, что это — Барри.
А рядом с Барри стояли Света, и отец ее, и мама.
— Света! — закричал я. — А я в лагерь еду.
И я подбежал к ним.
— Света тоже едет в лагерь, — сказала ее мама.
— Здорово! Ты куда едешь? — спросил я.
— В Сосново.
— И я в Сосново!
— Честно? — удивилась она.
— Мы в один лагерь едем! — Я даже засмеялся от радости. — Может, мы в одном отряде будем?
— Обязательно в одном, — сказал Степан Петрович, — мы уже отметились.
Скоро нас стали строить, а родителей отодвинули в сторону.
Мы, и правда, оказались в одном отряде.
Ко мне подошла мамина знакомая. Она подвела маленького мальчика.
— Здравствуй, — сказала она мне. — Это Игорек, он тоже едет в лагерь. Ты за ним присмотришь, Коля?
— Ладно, — сказал я.
— А ты, Игорек, слушайся Колю, понял?
Игорек кивнул головой.
Тут мы все стали садиться в вагоны.
Игорек пошел не со своим малышовым отрядом, а с нами.
Мы так и сели: у окна Игорек, я — рядом, а напротив — Света.
Мы еще помахали родителям, Света даже Барри позвала, и ему все дали дорогу к окну.
Он встал у вагона на задние лапы, а мы со Светой его погладили.
Вдруг все родители отошли от вагона, двери захлопнулись автоматически, и поезд тронулся.
Я посмотрел на Игорька и увидел, что он хочет заплакать.
Мне тоже грустно стало, и Свете, наверно. Но я, чтоб Игорек не заплакал, достал из кармана ириски и протянул ему. И соседей угостил тоже, а они нас.
С краю сидела толстая девчонка. Она достала яйцо, очистила его и целиком засунула в рот. А потом сразу достала второе яйцо и тоже съела.
Света сказала:
— Я сразу догадалась, что мы вместе едем, когда тебя увидела.
* * *
Когда мы сошли с поезда и стали строиться по отрядам, Игорек взял меня за руку и встал рядом со мной.
Он так и стоял вместе со мной, уцепившись за мою руку.
Тут к нам подошел пионервожатый.
— Братец твой младший? — спросил он про Игорька.
— Нет, — ответил я. — Его мама велела за ним присмотреть.
— За ним и в его отряде неплохо присмотрят, — сказал пионервожатый, взял Игорька за плечи и отвел в малышовый отряд.
* * *
Нас распределили по палатам, и я занял кровать рядом с окном. У меня в палате были еще три соседа. У одного на чемоданчике была написана фамилия «Евдокимов», у другого — «Корнилов». У третьего на чемоданчике фамилии не было, и я не знал, как его зовут.
Я сел на свою кровать, и ко мне сразу подошел Евдокимов.
— Хочешь на второй этаж переселиться? — спросил он.
— Не хочу, — удивился я.
— Мы тут — футбольная команда, мы в прошлом году тоже в этой палате жили, а сейчас один наш наверху. Поменяйся с ним, а?
Я не знал, как это я стану вдруг меняться, раз меня сюда, в эту палату, воспитатель записал, и молчал.
— Ну чего он, не согласен? — спросил Корнилов.
— Не хочет.
— Ну и дурак. Ему же хуже будет, если ему вся палата бойкот объявит.
Я молчал.
— Понял, мы тебе объявляем бойкот, — сказал Корнилов. — Ты не хочешь по-человечески, и мы не будем по-человечески.
После обеда, когда мы пришли на тихий час, со мной в палате уже никто не разговаривал. Я даже так и не узнал фамилию третьего соседа. Если бы я им сказал что-нибудь, они бы все равно мне не ответили, и поэтому я тоже молчал. Друг с другом они все время говорили и смеялись, и анекдоты рассказывали.
А я лежал, отвернувшись к стене. Теперь, даже если бы я захотел меняться, они бы все равно, наверное, не согласились.
— Давай ночью мы этого водой обольем, вот смеху будет! — сказал Евдокимов, и я понял, что это он говорит про меня.
* * *
После полдника мы гуляли по лагерю, кто где хотел.
