Учитель вытер носовым платком лицо.
— Так вот ребята. Вы это начинайте.
— Эх, чорт возьми, — сказал учитель с огорчением, — ну, почему бы нам не взяться было за такое дело пораньше?
— Раньше не передавали, — угрюмо буркнул Мишка.
— Вот, вот! — заволновался учитель. — И все мы так: раньше не передавали! А у самих ума не хватило! Эх, деревня матушка! Да и я тоже хороший гусь!
Ребята посидели некоторое время, поговорили о птичнике, но беседа как-то не клеилась. Неловко попрощавшись с учителем за руку, ребята уныло побрели по домам.
— Ничего не выйдет, — сказал Володька.
— Выйдет, — неуверенно пробормотал Мишка, — учитель вон что говорит…
Пашка ширнул ногой камень с дороги и с сожалением сказал:
— С учителем бы вышло, а так — пустое дело.
Филька потихоньку потянул Мишку за рукав и, подмигнув глазом, сказал:
— Ясно ничего не выйдет!
У церкви ребята расстались. Володька и Пашка свернули в кривую уличку, Мишка и Филька пошли к мельнице. Пройдя несколько шагов, Филька оглянулся и сказал шопотом:
— Пускай идут! Мы сами обделаем все! Для чего нам народу много?
— Верно, — обрадовался Мишка, — не хотят и пускай себе. И без них обойдемся!
На задворках филькиного двора ребята уселись и начали обсуждать, как им начать это дело. Филька подобрал под себя ноги и с важностью сказал:
— Ну, рассказывай все.
— Чего это?
— А все, что это за дело такое, платят когда, рассказывай, что знаешь.
— Что, ж, — подумав немного, сказал Мишка, — дело обыкновенное. По радио говорил один. В какой-то деревне собрались пионеры и школьники. И вот надумали они устроить птичник. Набрал яйца от кур, потом взяли восемь квочек в долг и посадили.
— Куда посадили?
— На яйца. Ясно?
— Да где посадили-то? Курятню, что ли, сделали?
— Не… Старая изба там была… Сторож церковный раньше был…
— Ну?
— Выростили они значит семьдесят курей… Потом послали одного парнишку в ближнее село к одному деду..
— К деду?
— Ну да! У деда того — самые распрекрасные курицы. Ну, значится за трех куриц своих взяли у деда по одной на племя. И этих посадили. Вывелось у них сто восемьдесят… вот названья-то не припомню никак… Но… хороших, здоровых… Ну, а потом по всей деревне куру за куру обменяли. И вся деревня развела таких. Ну, а потом выставка такая была, и ребятам дали похвальный лист и денег.
— Сколько денег-то дали?
— Ст… Тыщу! — снова соврал Мишка, боясь как бы Филька не раздумал войти в кампанию.
— Так, — почесал переносицу Филька.
— И почет был от всей деревне. По радио передавали фамилии.
— Это пустое, — приподнялся Филька с земли.
Он посмотрел поверх головы Мишки, подумал немного, потом, не говоря ни слова, размахнулся и ударил Мишку по зубам.
— За что? — закричал Мишка, закрывая лицо руками.
— А не трепал чтобы всем! Будешь еще кому говорить об этом, — всю рожу растворожу, зуб на зуб помножу. Нишкни, об этом никому. Слышь?
Размахнулся и ударил Мишку по зубам.
Мишка от обиды разревелся. Соленые слезы катились по его лицу и застилали сеткой глаза. Словно в тумане он увидел спину Фильки, который шел через огород во двор.
Мишка приподнялся с земли и медленно пошел домой, вытирая грязным рукавом глаза.
* * *
С заплаканными глазами пришел Мишка к Федорову и, глотая слезы, рассказал ему всю эту историю.
— Ну и дурак! — проворчал Федоров: — Вздумал тоже компанию с кулаком вести.
— Дык… он же не кулак, — захныкал Мишка, — это ж батька его.
— Все равно. Яблочко от яблони недалеко катится… А ко мне то ты чего пришел?
Но Мишка и сам не знал, почему он пришел жаловаться Федорову, а не батьке. Просто тянуло Мишку к этому здоровенному парню, который подбивал мужиков зажить какой-то новой жизнью.
По-совести сказать, Мишка совсем не понимал, какой может быть эта новая жизнь, но по твердому его мнению должна бы она быть лучше, чем теперь. И очкастый вот тоже рассказывал про новую жизнь. Говорил, что город по-новому давно живет. Как живет, очкастый не объяснил, но эта жизнь была наверное хорошей и с халвой и с колбасой. Вот радио тоже. И оно из этой новой жизни.
Должно быть неплохая в общем жизнь. И поют там, и музыка играет, и все-то на свете знают. Очень интересная жизнь. Обдумав все это, Мишка сказал:
— Хочу с тобой… Хочу по-новому чтобы… В колхоз хочу… И Костька еще…
— Помощник? — захохотал Федоров. — Н-да, Мишка… Оно конечно, в принципе на все сто процентов, однако даже пахать тебя не заставишь… Гайка слаба.
— Я боронить могу, ей-бо!
— Боронить-то паханое надо… То-то и есть…
Федоров внимательно посмотрел на Мишку, который стоял перед ним с запухшими от слез глазами, и задумался.
— Один ты, Мишка, вот беда, — заговорил после продолжительного раздумья Федоров, — а только одному теперь ни скакнуть, ни прыгнуть. Жестокие теперь времена. Человек к человеку подбирается. Сила к силе… Классы так сказать… Вот таким бы, как ты, в пионеры надо. Филек-то скрутили бы тогда.
— А как это? В пионеры-то?
— Леший его знает!.. В городе там всякий парнишка про то знает, а только невдомек мне было разузнать, как следует.
— Я бы лучше в колхоз с тобой поехал!
— Как это поехал?
— Ну да… Ты же подбиваешь мужиков в колхоз ехать!
— Вот здорово! — удивился Федоров, — по-твоему колхоз в тридесятом царстве, что ли?
— Дык… сам же говорил, жить по-новому, на новой земле…
— Эка хватил! — засмеялся Федоров. — А ты не ставь всякое лыко в строку… Эх, голова твоя ежовая… Да куда же нам ехать, когда и тут чудесно. Вона дышит-то как!
Федоров повел рукой, и Мишка невольно проследил глазами за движением этой крепкой, мускулистой руки.
Вокруг простирались поля, смыкаясь вдали с небосклоном. К заходу солнца тянулись подернутые голубой дымкой леса. Вправо сквозь сосны блестело, словно огромный оловянный глаз, спокойное озеро.
Земля, казалось, дышала и беспокойно вздымала грудь.
— Силища-то какая, — забормотал Федоров, поводя глазами, в которых светилась мужицкая жадность к земле.
— Ишь как распласталась, матушка, — с любовью произнес Федоров. — И ее-то, богатыршу эту, сохой ковыряют! Адьеты! Трактором ее, плугами пороть надо. Силой бы на нее навалиться… Эх, и потеха была бы. Загудела бы, родная, затряслась, да как посыпала бы свое добро, аж закрома полопались бы. Затопило бы зерном. По крыши навалила бы.
Словно проснувшись, Федоров посмотрел на Мишку и спросил:
— Вам в школе объясняли про социализм?
— Не… Не проходили еще!
— Дура! Не проходили! Социализм не проходят, а делают. Социализм — это, когда дураков нет… Видал землю-то? То-то и есть! А ты через десять лет погляди, что будет. Деревню всю фьють! К чорту! Домишки эти — под откос. А на месте деревни дворец выбухаем. Окна будут, что твой дом. По крыше тучи станут царапаться. По всему дворцу иликтричество. Всюду пальмы в бочках. Чистота. Ванная. Души… Сохи — в печи. А вместо сох — каменные сараи для тракторов. Работать станем всем миром. Гром пойдет в полях от машин. А вообще-то наши мужики адьеты. И батька твой адьет. А башка у твоего батьки хуже ослиной. Думает все, а чего тут думать?
Федоров задумался. Он стоял посреди двора, загаженного навозом, обнесенного развалившимся плетнем, и, широко открыв глаза, смотрел в поля.
— Н-да, — наконец сказал Федоров и тяжело вздохнул, — работать надо, Мишка! С неба все это не посыпется… О птичнике ты что-то болтал. Что ж, это, пожалуй, не плохое дело… Ну-да, — загорелся внезапно Федоров, — может с птичника и начинать надо… Может с малыми ребятами и скорее кадило раздуем…
Работать надо, Мишка! С неба все это не валится…
В тот же вечер Федоров завел разговор с батькой о затее Мишки.
— А ведь ребята твои умнее тебя оказались.
Батька обиженно промолчал.
— Право слово, умнее. Ты пока собираешься, а Мишка вон и синяков нахватал… Мишка-то действовать начал…
Федоров рассказал про Мишкины похождения. Батька только носом шмыгнул, а мамка сказала со злостью:
— Так ему и надо. Не лезь, куда не просят. Гусак какой завелся. Удумал тоже. По дому лучше помогал бы, чем штукарствовать-то… Молодец, Филька! Так и надо.
Федоров покосился на мамку и в сердцах плюнул на пол.
— Чего ему помогать-то тут. Козла, что ли, доить? Хозяева! Нет, ты подумай-ка, — обратился снова Федоров к батьке, — гусь наш, ведь, действительно первосортный. Место для гуся подходящее. Вон и учитель то же говорил им. Взяться, как следует, чорт знает чего натворим. Всю деревню на голову поставим. Мне вон Мишка сказал вчера, так я мимо ушей пропустил, а сейчас сам вижу, какое может быть огромное дело.
