— Да если бы ты теперь умоляла, — я все равно не оставлю тебя помощником…
— И, пожалуйста, можешь хоть совсем исключить.
Геня несла на плече лыжи, Ира, всхлипывая и прихрамывая, плелась сзади. И вдруг на повороте аллеи показались ребята.
Ира заплакала навзрыд.
— Исключай, хоть сейчас исключай… Можешь… Я и сама не хочу… Только ногу из-за тебя сломала… Тебе что? Тебе хорошо…
Ребята переполошились: «Сломала? Очень больно? Давай понесем!»
— А вы почему здесь? Кто вас звал? — вдруг накинулась Геня.
— Мы же вас искали, — объяснил Павлов.
Остальные хмуро молчали.
— Вам приказано ждать сигнала, а вы ушли. Хороша дисциплина! Нет, так мы не совершим никаких великих дел. На фронте, в разведке, если так поступить, товарищ может поплатиться жизнью.
— Мы-то ведь не на фронте, — защищался Павлов. — А если бы с вами случилось что?
В это время ребята подошли к прежнему своему месту у ограды, и Геня строго сказала:
— Ладно. Все ясно. Кто идет следующий?
Никто не ответил.
Геня обвела всех строгим вопрошающим взглядом. И опять ей никто не ответил.
— Не пойдете? — Геня чуть не задохнулась от гнева и обиды.
— И не пойдут, не пойдут! — зло выкрикнула Ира.
— Вы… вы трусы!
У Павлова сжались кулаки.
— Если ты думаешь, что мы трусы, — запинаясь выговорил он, — ты… дура.
Ребята заговорили разом:
— Думаешь все трусы, только ты одна храбрая!
— И что ты кричишь на нас?
— Мы ведь о тебе и об Ирке беспокоились!
— Командир полка — нос до потолка! Надо еще и человеком быть!
— Из-за тебя я ногу сломала, из-за тебя с Вавкой поссорилась… — выпалила Ира. — Да мы со всем классом раздружились — хватит!
Геня оторопела: ребята против нее!
Озябшими, непослушными пальцами она торопливо связала лыжи. Не сказав ни слова, пролезла на улицу через дырку в ограде. Ребята молча смотрели на нее.
— Геня, а как же теперь сидухты? — вырвалось у Тани.
— Нет больше сидухтов, — голос Гени неожиданно осекся.
Она круто повернулась и зашагала вдоль ограды. Ей было сейчас так плохо, как еще никогда в жизни. Но пока ребята могли ее видеть, Геня шла, гордо подняв голову.
Было уже совсем поздно, когда кто-то постучал в дверь. Александра Александровна отложила книгу и поверх очков вопросительно поглядела на дверь. В комнате плыли мягкие сумерки. Яркий круг света из-под абажура падал на стопки тоненьких ученических тетрадей.
На пороге появилась робкая фигурка.
— Это ты, Геня? — Александра Александровна не удивилась неожиданному появлению своей ученицы. — Подойди сюда.
Геня послушно подошла.
— Что-нибудь случилось?
— Да… то есть нет…
— Ну, подвигай стул. Садись.
Александра Александровна сняла очки, привычным жестом высвобождая сначала одно ухо, потом другое.
— Я знала, что ты придешь. Это хорошо. Мне тоже нужно поговорить с тобой. — Прислонившись к спинке кресла, она приготовилась слушать.
Геня молчала.
В это время вошла Мария Александровна, сестра Александры Александровны, улыбнулась Гене.
Вся просияв, Геня вскочила со стула.
Она училась у Марии Александровны совсем маленькой, в первом классе. Мария Александровна была такого же высокого роста, как и Александра Александровна, и ходила также с развернутыми в сторону ступнями. Ученикам всегда казалось, что Александра Александровна и Мария Александровна очень похожи. Но Мария Александровна была мягче, как-то светлее.
Она поставила на проволочную подставку чайник с фарфоровым шариком на крышке, покрыла его, чтобы не остывал, вязаной попонкой.
— Вот Иван Петрович и готов, — улыбнулась она Гене.
Первый раз Геня приходила сюда к Марии Александровне пять лет тому назад. Тогда сама Геня была еще совсем маленькая, но так же, как и теперь, испытывала благоговейное уважение к этому дому, все здесь казалось ей особенно интересным и удивительным — гербарии, толстые книги с картинками, коллекции жуков и бабочек под стеклом, мордастый кот Терентий и даже этот большой никелированный чайник с фарфоровой пуговичкой на крышке — Иван Петрович.
Геня обернулась к Александре Александровне. Как будто первый раз она видела эти припухшие тяжелые веки, усталый напряженный взгляд. Сколько вечеров провела Александра Александровна за громоздким старинным столом с ученическими тетрадями… И Геня вдруг поняла, что Александра Александровна совсем старая и, самое главное, совсем не строгая, а даже, наоборот, такая же вот, как и Мария Александровна. И это поразило Геню, как открытие.
— Александра Александровна, вы не сердитесь на меня?
Александра Александровна еще не успела ответить, а Гене уже стало легче.
— Нет, — улыбнулась Александра Александровна. — За что же?
— За первое звено… За… за сидухтов…
— Это что же такое?
— Ну… сильные духом и телом…
— А-а, — Александра Александровна понимающе кивнула. В задумчивости она барабанила пальцами по столу. Ее большая, похожая на мужскую, рука лежала в ярком круге света, на лицо падала зеленоватая тень от абажура.
— А это что у тебя? — вдруг спросила Александра Александровна.
— Так, — Геня, смутившись, спрятала руку, — обожгла.
— Как же это тебя угораздило?
— Утюг горячий схватила.
— Нечаянно?
— Да… то есть нет… не совсем.
— Значит, волю закаляла? Так, так.
Александра Александровна, тяжело отодвинув кресло, встала и, заложив за спину руки, прошлась по комнате.
Большая расплывчатая тень неторопливо двигалась за ней по стене, по карте Советского Союза.
— Ты вот хочешь стать человеком, способным на великие, героические дела, и, чтоб закалить волю, хватаешь голыми руками горячие утюги.
Александра Александровна постояла у окна, вглядываясь в темноту за стеклом, и, опустив штору, вернулась к столу.
— А ведь характер можно закалить только в труде, в упорном труде, преодолевая не выдуманные, а настоящие трудности.
Геня смотрела на Александру Александровну широко открытыми глазами.
— Ты ищешь, — продолжала Александра Александровна, — это хорошо, — значит, разберешься. На ошибках учатся. И это не страшно. Но скажи мне, как могло случиться, что тебе, бывшему председателю отряда, безразлично, будет ли этот отряд дружным, настоящим отрядом или не будет?
— Не знаю, — Геня в раздумье смотрела на огонь лампы, — скучно было, а потом выбрали Тусю.
— Скучно?! Ты взяла и отошла. «Я найду себе что-нибудь интересней». Так?
— Нет.
— Постой!
Александра Александровна подошла к книжному шкафу, открыла его и вынула тоненькую книжечку.
— Ты никогда не читала стихов турецкого поэта Назыма Хикмета? Он пятнадцать лет просидел в тюрьме, борясь за счастье своего народа.
Александра Александровна перелистала страницы и прочитала: «Если мое сердце не будет гореть, если твое сердце не будет гореть, если его сердце не будет гореть, кто ж будет бороться за общее дело?»
— Александра Александровна! — Геня встала. — Это неправда. Я же хочу!
— Я верю тебе. Самая большая победа — это победа над самим собой.
— Александра Александровна, что же мне теперь делать?
— Быть со всеми вместе. Всегда.
…Когда Геня ушла, сестры — две старые учительницы, седые, похожие друг на друга и совсем разные, еще долго сидели за столом и говорили.
Вот растет еще одно поколение. Эти будут уже не только строителями, но и членами коммунистического общества. И хотелось бы знать, — какие же они будут, когда вырастут? Будут ли упорны в труде? Будут ли честны во всем до конца?
А Геня после этого вечера, проходя мимо дома, в котором жила Александра Александровна, всегда поднимала голову и смотрела на окна. Сквозь спущенные шторы просвечивал свет.
Гене живо представлялись стопки ученических тетрадей на столе перед Александрой Александровной, книги, карты. Мария Александровна с какой-нибудь работой сидит тут же, у лампы.
О чем они разговаривают по вечерам?
День был серый, тихий. Сыпал мелкий снежок.
Вава первая увидела мальчишек из соседней школы. Всех их она знала наперечет. Они торжественно шествовали по направлению к своей школе. Каждый нес в руках какую-то удивительную штуку, бережно прикрывая ее от снега. Что это были за таинственные предметы в руках мальчишек, всем непосвященным приходилось только догадываться. Но Вава, как всегда, все знала. И сразу ею овладело беспокойство за свой 6-а. Как бы не переплюнули их эти мальчишки из соседней школы!
Мальчишки неторопливо и важно прошли мимо. У Вавиных товарищей вслед им вытянулись шеи, точно по команде.
