ой, не могу, — рассмеялась Ромашка. — Кажется, я отгадала еще одну тайну?.. Кто бы мог подумать? — Она упивалась растерянностью Зойки. — До сих пор сохраняешь верность?
— Сохраняю, — вдруг призналась Зойка и сама испугалась.
— Да ты и вправду чудище, — сказала Ромашка. — Тебя в зоопарке нужно показывать как вымирающий тип.
— Ну ладно… Я побежала, а то опоздаю, — теперь уже Зойке хотелось побыстрее отделаться от Ромашки.
— А ты куда несешься с бутылками?
— К Глазастой.
— Тимуровка! — Ромашка снисходительно оглядела Зойку и вдруг сказала: — А ты стала ничего себе, смотришься. Из жабы преобразуешься в принцессу, как в сказке, на удивление. Между прочим, как ты относишься к сексу?
Зойка не знала, как она относится к сексу, но ударить лицом в грязь ей не хотелось, и она храбро ответила:
— Нормально. Я же не чокнутая.
— Тогда приходи вечером. — Ромашка говорила все это тихим, воркующим голосом, губы расплывались в улыбочку, подведенные глазки вторили им. — Мальчики будут хорошие. Не наша мелюзга, студенты. Пообщаемся.
— Приду, — согласилась Зойка.
— Ну-ну, я буду ждать. — И Ромашка двинулась дальше, не оглядываясь на Зойку.
А та побежала к Глазастой, размышляя о превратностях судьбы. Она бежала по улице, оберегая сумку с бутылками киселя, ныряя среди понурых, мрачных прохожих, которые оглядывались на нее, не понимая, почему она так радостно улыбается всем — что она, сумасшедшая?
Зойке понравилось, что Ромашка догадалась о Косте, и понравилось, что она храбро во всем созналась. Впервые!.. Ну и хорошо! А еще понравился разговор о сексе. И как она здорово ответила: «Нормально отношусь. Я же не чокнутая». Она вдруг вспомнила, что Костя сегодня ей приснился. Она даже остановилась, потрясенная тем, что вспомнила: они же целовались!.. Зойка замерла в толпе, дотрагиваясь до своих губ пальцами.
Зойка не видела Глазастую с того дня, как все случилось. Приносила ей передачи, писала короткие записки. Просила подойти к окну, чтобы махнуть ей рукой, но та ни разу не показалась. Глазастая странная, это Зойка знала. Зойка не задумывалась, нужна ли она Глазастой или нет. Поступала, не задумываясь, — приходила, приносила, убегала, забывала о Глазастой. Но сегодня, когда Зойка принесла кисель и по привычке «потанцевала» около окна Глазастой, ей вдруг почудилось, что та на мгновение мелькнула в темном проеме, будто специально показалась ей. Зойка положила бы голову на плаху, что сейчас Глазастая стояла, прижавшись к стене около окна, и следила за нею!.. А может быть, она так всегда следила?! А Зойка приходила к ней далеко не каждый день. Она представила себе, как Глазастая изнывала у окна, а она где-то в это время «ошивалась» по улицам, ловила свой кайф, дымила с девчонками и трепалась. Острая вина перед Глазастой пронзила ее насквозь. И она тут же рванула на прорыв к Глазастой. Конечно, все окончилось безрезультатно, никто ее никуда не пустил. Но она уже встала на путь борьбы и не собиралась сдаваться.
«Дорогая Глазастая! — писала Зойка. — Я твердо решила прорваться к тебе, соскучилась и хотела увидеть, чтобы обнять и расцеловать. Но пока меня к тебе не пропустили. Врачи играли мною, как мячом: один к другому отфутболивали, и никто толком ничего не говорил. Тогда я прорвалась к главному. Ты же знаешь, если я за что-нибудь берусь, мне и море по колено. Я бы к тебе и так пролезла, но у вас прямо тюрьма — двери на запорах, а на окнах решетки. Между прочим, в ваш парк я проникаю запросто, но тебя же не выпускают на прогулки. Да, здесь особый разговор. Тут я познакомилась с одним чудиком из ваших, он старичок, ему лет за двадцать. Тебе будет интересно про него узнать, может быть, выйдешь на контакт.
Когда я решила пробраться в больничный парк, то пошла вдоль изгороди, рассуждая, что где-нибудь обязательно должна быть законная дыра. И вдруг вижу, у изгороди стоит облезлая собака, доходяга номер первый, по ней можно изучать скелет четвероногих, а перед нею на корточках, с противоположной стороны, сидит парень в серой больничной пижаме, тоже худющий, скулы обтянуты желтой кожей, а глаза нервные и испуганные. Он просовывает между железными прутьями руку, а в ней котлеты из вашего обеда, такие дохлые казенные котлетки, облитые белым соусом. А она их глотает, глотает, давится от спешки — типичная бродяга. Мне всегда таких жалко, ну где они, скажи ты мне, ошиваются по ночам?.. Ладно летом, а зимой? Поэтому, когда я возвращаюсь домой, дверь в подъезде оставляю открытой — пусть, думаю, несчастные погреются, кошки или собаки. У нас живет одна стерва, она меня застукала, когда я камнем припирала дверь, чтобы не захлопывалась, такую вонь подняла. — Зойка почему-то разнервничалась, погрызла ногти, чтобы успокоиться, и продолжала: — Они меня узрели и оба насторожились. Собака повернула ко мне облезлый зад и похиляла в сторону, будто не она только что глотала эти котлетки. А он встал, последнюю котлетку быстро сунул в карман. Я тоже осторожничала, вдруг он какой-нибудь, ну, в общем, не в себе слегка. Поэтому я чуть отошла от изгороди и ему вежливо, тихо, с улыбочкой: „Здрасте“. Он кивнул, но молчит и позы не меняет, стоит вполоборота, а только глаза косит в мою сторону.
Говорю, чтобы успокоить его:
— У меня здесь лучшая подруга… Хотела с нею пообщаться. А не пускают. — И хихикаю для большей убедительности, демонстрирую раскованность, мол, какие странные, что не пускают.
— А это? — спросил он и ткнул в мою сторону.
— Что „это“? — не поняла я и подумала, да, псих, точно, надо сматываться.
— Ну, халат.
Ой, смех, тут я чуть не покатилась от хохота, он испугался, потому что у меня под курткой белый халат, моя рабодежда, я его нарочно напялила, чтобы проникнуть к тебе под видом медперсонала. Хохочу и объясняю, в общем, хохочу больше, чем надо, чтобы он поверил.
А он вдруг как рассмеется, вроде меня:
— Они здесь иногда прохаживаются, проверяют… Пошли, я покажу тебе лазейку. Первый сорт, ты в нее запросто пролезешь.
Мы пошли вдоль изгороди, поглядывая друг на друга. Он все время улыбался, и я ему в ответ, а сама струсила: вдруг он меня заманивает? А потом исцарапает морду за то, что я прогнала его собаку. Поджилки трясутся, хотя и посмеиваюсь для вида. Думаю, хорошо бы сбежать, но не решаюсь, иду, смотрю на него, оба молчим, изучаем, косимся исподтишка, если со стороны посмотреть, то смешно.
— Вот и лазейка, — говорит, и очень странно смеется, и глаз с
