В ее последних словах прозвучала странная неуверенность, которая насторожила Мерле. А верно, — кто сказал, что у лилимов нет крыльев?
— Одну минутку!
Она бросилась к ящикам, которые лев только что разворошил. Там Мерле заприметила некоторые вещи, которые для Фермитракса не представляли никакого интереса, но ей очень могли пригодиться. Например, небольшой кинжал в кожаном чехле, который она тут же сунула в карман платья, где было ее магическое зеркальце. Рядом валялись жестянки со съестным. Там были твердые как камень полоски высохшего вяленого мяса, сухари, бутылки с водой и даже несколько хлебцев. Она набила припасами рюкзак, подобранный у палаток, и взвалила себе на спину, притом успела впиться зубами в сухое мясо, безвкусное и твердое, как подошва, и даже сумела проглотить кусочек. За все прошедшие дни ей удалось съесть всего горсти три ягод и пучок каких-то кореньев. Запасы царевых первооткрывателей пришлись очень кстати.
— Поторопись! — крикнул ей Фермитракс.
— Иду, иду, — ответила Мерле, затягивая ремни рюкзака. Вдруг ей показалось, что за ней кто-то наблюдает.
Она оставила ремешки и прислушалась. По спине пробежал холодок, хотя было очень тепло. Волосы на голове шевельнулись. Сердце остановилось, но тут же стукнуло и забилось с такой силой, будто хотело выскочить из груди.
В полной растерянности Мерле оглянулась на скалы, перевела взгляд на палатки, посмотрела на тропки — верхнюю и нижнюю. Ничто не дрогнуло, никого не было видно. Один Фермитракс стоял у края скалы и нетерпеливо скреб лапой по камню.
— Что случилось? — спросила Королева.
— Ты ничего не чувствуешь?
— Тебе от страха всюду чудится опасность.
— Ну, иди же! — прорычал Фермитракс. Он тоже ничего плохого не замечал.
Мерле со всех ног бросилась к нему. Она не знала, от кого надо бежать и почему ей так страшно и жутко. Она уже подскочила к Фермитраксу, и внезапно у нее за спиной раздался хриплый вой, протяжный и надрывный.
Сначала она ничего не увидела. Совсем ничего. Только легкое движение на отвесной скале, какое-то смутное шевеление рядом с тем местом, где она завязывала рюкзак.
— Мерле!
Каменный пятачок дрогнул у нее под ногами, когда Фермитракс метнулся к ней черной молнией. Она не ожидала от него такой прыти. В мгновение ока он поднял ее крылом с земли и стряхнул с обсидиановых перьев прямо себе на спину.
«Лилимы», — прозвучало у нее в голове, и тут же она поняла, что это не ей самой подумалось, а ее предостерегла Королева.
Лев одним махом оторвался от края скалы, пролетел в мощном прыжке метров пять над бездной и лишь тогда расправил крылья, подхватившие его многотонное тело и обратившие прыжок в полет. С каждым взмахом могучих, равномерно поднимавшихся и опускавшихся крыльев они быстро отдалялись от места гибели царевых первопроходцев, где реяла смерть над покалеченными палатками.
Мерле хотела оглянуться, но Королева ее остановила резким окриком:
— Не смей!
Но она, конечно, оглянулась.
Каменная стена за пятачком ожила. Мерле с ужасом увидела, что зашевелился не склон горы, а нечто такое, что было на нем, затаилось, выжидало, высматривало все это время, а теперь вдруг вылезло наружу из невидимых щелей и дыр, как некогда выползали из земли полчища скарабеев по приказу Фараона.
Нет, никто ниоткуда не вылезал. То, что Мерле принимала за шероховатости отвесного склона, вдруг ожило и волнами покатилось к тому пятачку, где она только что была. Беспорядочные угловатые движения странных существ не походили ни на бег человека, ни на прыжки животных. Твари не ползли, подобно змеям, а скорее, карабкались, как крабы, по каменистой поверхности; несметное количество не то чешуйчатых спин, не то панцирей потоками устремлялось к маленькому плато. Несмотря на кажущуюся хаотичность их судорожных движений, они быстро и целеустремленно катились вперед, и через считанные секунды пятачок на скале был ими окружен и заполнен.
Глядя на это как море волнующееся скопище отвратных существ величиной с человека, Мерле успела заметить, что передвигались они на каких-то уродливо изогнутых конечностях и каким-то странным способом: вкривь и вкось, словно большие шустрые пауки. На каменной стене, где они, затаившись, сидели, остались многочисленные глубокие царапины и насечки от их когтей, будто там орудовал какой-то безумный каменотес.
Темная живая масса заливала плато со всех сторон, снизу и сверху, и накрыла остатки палаток и ящики. Каждая тварь была, похоже, защищена роговым панцирем, но что это было на самом деле, Мерле не успела и не смогла распознать, однако их поблескивавшие когти вселяли ужас.
Фермитракс стремительно несся вниз, в бездну, прочь от жуткого зрелища, оставшегося у них за спиной, но Мерле то и дело оглядывалась на маленький пятачок, подвергшийся нашествию лилимов и утонувший в их гуще, как изюминка в жидком тесте.
Рука Мерле невольно потянулась к карману, где она прятала свое зеркальце. В растерянности и отчаянии она сунула пальцы в его водяную поверхность, потом глубже — в его волшебное тепло. Ей почудилось, что она слышит шепот, шелест голоса, — не этого ли призрака, который в нем сидит? — тогда она опустила в зеркальце руку по локоть и, как всегда, ощутила там чью-то руку, которая по ту сторону зеркальной поверхности дотронулась до ее пальцев и погладила их с бесконечной нежностью, как кто-то очень родной и близкий.
Над Венецией плыли серые грузные тучи, отяжелевшие от влаги и грозившие пролиться дождем на дворцы и каналы. С севера дул пронизывающий, не по сезону холодный ветер, завывавший в переулках и тупиках, свистевший на пустых площадях и набережных всех городских островов. Ветер вздымал и кружил листовки, разбросанные повстанцами после появления здесь посланца Ада с предложением защитить Венецию от армий Империи Фараона. Листовки повстанцев призывали жителей выступить против дожей-правителей, против Фараона и всех тех, кто несет вину за смертельную опасность, нависшую над городом. В другие времена за такие призывы отправили бы в темницу или пригвоздили к позорному столбу, но теперь было не до того. Всю Венецию охватил такой страх, такое парализующее чувство безысходности и отчаяния, что даже солдаты городской гвардии не обращали внимания на подстрекателей и нарушителей спокойствия.
В тайном убежище бойцов сопротивления, в Анклаве — как называл Дарио это место, — сидел Серафин и завтракал.
Он расправлялся с едой не то чтобы не спеша, но и не слишком торопливо, понимая, что ему ничего другого не остается, как запастись терпением и ждать. Рано или поздно они за ним придут и доставят к своему предводителю, к главе Анклава. Ни Дарио и никто из ребят не называл вождя повстанцев по имени, скорее всего — из соображений безопасности. Но Серафина почему-то беспокоила и настораживала эта таинственность.
Дворец, занятый повстанцами, находился не на окраине города, а на расстоянии какой-нибудь сотни шагов от исторических зданий и памятников старины. В то же время этот дворец словно был отмечен печатью заброшенности и одиночества. Серафин чувствовал себя здесь не очень уютно, однако не находил в этом ничего необычного или сверхъестественного.
Ночью по пути сюда он со своими тремя провожатыми то и дело наталкивался на свидетельства того, что вражеское вторжение началось сразу во многих местах. По беретам каналов, как заметили мальчики, валялось множество брошенных металлических подводных аппаратов, на которых воины-мумии пробрались в лабиринт водных улиц Венеции. Самих воинов у каналов не было видно, однако не возникало сомнений, что мумии пришли и уходить не собираются. Они заполонили город и бродили в одиночку или небольшими группами по переулкам, наводя ужас на жителей. Судьба города была предрешена. То там, то здесь Серафин и его спутники слышали громкие вопли и крики, а порой за углом того или иного дома — звонкий лязг ятаганов. Когда они прибегали на место расправы, то находили одни лишь трупы, среди которых Серафин узнавал своих бывших товарищей — членов воровской гильдии.
Трудно было понять истинные намерения Фараона, столь жестоко расправлявшегося с людьми. Его военные галеры и солнечные лодки находились недалеко от берегов Лагуны, и ему ничего не стоило окружить главный остров Венеции, высадить на него своих воинов и обойтись без массовых убийств горожан.
Серафин сначала предположил, что Фараон захотел устрашить венецианцев. Но за три столетия беспрерывной осады жители и так были запуганы едва ли не до смерти. А может быть, Фараон просто тешил себя жестокостью? Начал свое вторжение с изощренных убийств, а потом обрушит на город ураган огня и металла?
Серафин не мог понять, что же в действительности происходит, и ждал, что глава Анклава все-таки ответит на возникшие вопросы.
