— Взялся, так делай, — проговорила девчонка. — Или передумал?
— Ну нет! — и Мишка ударил, изо всех сил, что у него оставались.
И удивительным образом промахнулся, саданул по полу, да так, что в линолеуме появилась вмятина. Врезал повторно, на этот раз слабее, негромко звякнуло, и молоток отлетел от часов, точно они были из резины.
— Стой-стой, — вмешался Алексей Федорович. — Предмет сей не дастся тебе так просто. Отступись!
— Вот уж нет, — Мишка закусил губу, и сделал третью попытку.
Он не понял, куда попал, но молоток вновь отскочил и заехал в лоб с такой силой, что в голове загудело. Выронил инструмент и сел на полу, щупая быстро набухающую шишку и пытаясь сообразить, что произошло.
— Видишь, оно защищается! — сказала Алиса, глядя на него с тревогой и жалостью. — Ударишь еще — без пальца останешься!
— Или молоток сломается, или соседи снизу решат, что с них хватит стука над головой, — добавил Алексей Федорович. — Воскресенье сегодня, всякий работный человек поспать хочет.
— Но как же тогда… — Мишка чувствовал себя растерянным, как никогда в жизни.
Не может быть такого, чтобы бездушный предмет, дорогая поделка, даже золотая, умела оборонять себя — вещь на то и вещь, чтобы служить человеку, и разрушаться, когда он пожелает! Но если подумать, есть такие люди, что сами служат вещам, разве что не молятся на них, а уж жертвы приносят…
Взять хотя бы тетю Любу, маму друга Димона — она шмотки покупает каждую неделю, так что у них вся квартира барахлом забита, и шкафы, и полки, и кладовка, но остановиться не может, всегда говорит, что ей надеть нечего.
Если уж обычные вещи имеют такую власть, то что говорить о необычных?
— Вижу, ты думаешь, — Алиса засмеялась, на лице ее обнаружился ехидный прищур. — Чудесное зрелище.
Мишке захотелось ее стукнуть — ну сколько можно насмехаться?
— И вообще, тебе пора идти, — продолжила девчонка. — Иначе рискуешь в театр опоздать.
В голову словно ударила молния — точно, у них же сегодня с утра представление в Большом Театре, он даже помнит, во сколько, и наверняка там получится отыскать Анну Юрьевну и одноклассников! И еще надо попытаться оживить телефон, вдруг тот прекратил забастовку и сегодня заработает?
— Да, конечно, — сказал Мишка. — Но ведь если я выйду, меня опять эти двое учуют?
Вспомнились Охотники на вечернем Арбате, равнодушное лицо плечистого, его черная бандана и косуха, алчный, хищный взгляд лохматого, его помятый камуфляж и длинные, как у обезьяны руки.
По спине пробежал холодок.
— Истинно так, — Алексей Федорович кивнул. — Но ты же не можешь сидеть здесь всегда? Неведомо, помимо того, настигнут тебя Охотники или нет… На все воля божия.
И он перекрестился.
— Да, конечно, — Мишка отогнал малодушное желание и в самом деле остаться в этой квартире: может быть, пройдет день-другой, и о нем забудут, да и телефон удастся отремонтировать?
Но нет, так нельзя, что будет с мамой и папой?
Да и не хочется выглядеть трусом и перед самим собой… и перед Алисой тоже.
— Да, — повторил он, откладывая молоток. — Я пойду. Спасибо, что пустили переночевать.
— Я тебя провожу, — заявила она, и поднялась. — Кучка, ты никуда не идешь!
Пес заворчал, засучил хвостом, показывая, что не согласен, но дисциплинированно остался на месте.
Алексей Федорович проводил Мишку до двери, подождал, когда тот оденется, а затем перекрестил и обнял.
— Ты все одолеешь, отрок, я верую, — шепнул он на ухо. — И буду молиться за тебя.
Пока ехали в лифте, Мишка смотрел в стену, Алиса что-то напевала тихонечко.
На улице вновь шел снег, не такой обильный, как вечером, а легкий, почти невесомый. Москва, вся в свежих сугробах, выглядела точно огромный торт в белой праздничной упаковке. Прохожих не встречалось, машины проезжали редко-редко, и казалось, что исполинский город опустел.
— Ты, конечно, можешь поехать на метро, — сказала девчонка, когда они вышли к реке. — Только пешком тут не так далеко… Два километра пройти сумеешь?
— Сумею, — буркнул Мишка.
На тренировках он порой пробегал в десять раз больше, а один раз даже полумарафон сделал.
— Тогда тебе вон туда… — и она рассказала, как дойти до Большого Театра.
— Мы увидимся? — спросил Мишка, как тогда, в метро, и вновь, как ни старался удержаться, покраснел.
— Кто знает? — Алиса улыбнулась, подмигнула, и пошла прочь.
Мишка некоторое время стоял и смотрел ей вслед, пытаясь понять, что с ним происходит — почему ему, с одной стороны приятно находиться рядом с этой москвичкой, а с другой она так его раздражает?
Ну а когда стройная фигурка в цветастом комбинезоне и остроконечной шапке исчезла из виду, он с размаху стукнул себя кулаком по лбу — вот остолоп, даже не подумал спросить у Алисы телефон или лучше фамилию, чтобы потом отыскать ее во «ВКонтакте»!
Девчонок с таким именем в Москве должна быть не одна сотня!
Хотя ведь была такая мысль, когда завтракал, но в тот момент он постеснялся.
Мишка сердито засопел, развернулся и зашагал через мост, ничего не видя сторонам. Злиться на себя он перестал, только свернув прочь от Кремля, и обнаружил, что идет вслед за двумя мужчинами.
Москвичи разговаривали, и он невольно прислушался.
— Э, а ты не слышал, брат, что сегодня ночью в Третьяковке было? — спросил тот, что шел справа, повыше, в вязаной шапочке петушком. — Э, прям криминал настоящий, преступление века!
— Неа, — откликнулся второй, без головного убора, со снежинками на черных, с сединой волосах.
— Сторожей связали, вломились внутрь, да только ничего не взяли! Удивительно, да? — обладатель шапки-петушка даже рубанул ладонью воздух, показывая собственное изумление.
— Да взяли, не может такого быть… что ж, они, идиоты? Что-то очень ценное и маленькое.
— Картины маленькими не бывают!
При этой фразе Мишке вспомнился тот зал, где они с Алексеем Федоровичем общались ночью — вот туда никакие грабители не доберутся. А потом он ускорил шаг — нет времени слушать чужую болтовню, нужно прийти пораньше, и встать так, чтобы видеть всех, кто идет в театр.
Жалко, что мобильник сломался, а часов у него нет.
Хотя почему нет, вон в кармане тикают?
Но нет, после того, что он узнал, даже трогать золотое «яйцо» было противно, не то что разглядывать черные циферблаты. Поскорее бы встретиться с Анной Юрьевной, и все ей рассказать — она историю преподает, знает много всего, может быть, посоветует что-нибудь.
Посоветует, если поверит в то, что с ним случилось… а ведь может и не поверить.
Но даже если так, то часы можно будет отдать взрослым, а сам он рядом с классной окажется в безопасности.
И приободренный, Мишка добавил шага.
Появившийся из-за угла Большой Театра он узнал сразу: колесница с четырьмя конями над входом, белые колонны и светло-бежевые стены, небольшой сквер с лавочками и мертвым сейчас фонтаном.
Вот только здесь никого не было — то ли он пришел слишком рано, то ли опоздал.
Мишка заторопился, взлетел по ступенькам, потянул на себя тяжелую дверь из коричневого дерева. В вестибюле оказалось так же пустынно, как и снаружи, кассы закрыты, вход в театр охраняет сурового вида билетерша, седоволосая, аккуратная, в туфлях на каблуках и сером костюме с юбкой.
— Ты куда, мальчик? — спросила она, когда Мишка подошел поближе.
— Ну, я… наши уже прошли, должны быть уже там, я отстал… мы не из Москвы, — принялся сбивчиво объяснять он, понимая, что ничего не вышло, что он явился поздно: через стеклянные двери видно, как от гардероба отходят двое белобрысых мальчишек в сопровождении папы, и двигаются торопливо, едва не бегом, а значит опаздывают.
Внутри похолодело от предчувствия неудачи.
— Хочешь пройти? — спросила билетерша. — А билета у тебя нет, так?
Мишка кивнул и уставился в пол, ожидая, что сейчас ему велят отправляться на все четыре стороны.
— Ты и вправду не из Москвы, наши мальчишки куда более наглые и намного хитрее, — задумчиво проговорила она. — Ну а кроме того, никого из них и пряником в театр не заманишь. Пустить тебя здесь я не имею права, но смотри, выходишь обратно, сворачиваешь направо за угол, и там будет такая неприметная дверь. Через пять минут я буду ждать тебя там. Но поспеши!
— Э, спасибо вам, — только и сказал Мишка.
Дверь, украшенную табличкой «Служебный вход», он отыскал без труда.
Постучал, тихо скрипнули петли, и из открывшейся темной щели послышался знакомый уже голос:
— Давай быстрее.
Она взяла Мишку за руку и повела за собой — сначала по узкой лестнице, где было пыльно и грязно, затем по темному коридору, где он вовсе ничего не видел, шел едва не вслепую. Послышались далекие голоса настраиваемых труб, скрипок и еще каких-то музыкальных инструментов, приглушенный ропот, впереди распахнулась еще одна дверь.
