Саня знал: как выходец из далекой эпохи, он мог бы стать пожизненным, «вечным туристом», не вызывая обидных усмешек. К нему отнеслись бы с пониманием. Но жить «просто так», не отдавая себя людям? Жить впустую?.. Этого Сан и представить не мог. «Вечный» туризм представился ему засасывающей дырой, черной ямой… Так где же выход?
На другой день после завтрака Саня сказал:
— Слетаю в «Хронос».
— Конечно! — согласился Иван. — Посидишь у хроноэкрана, развлечешься.
Для сотрудников «Хроноса» Саня всегда был желанным гостем. Посидев у хроноэкрана, понаблюдав за жизнью в ареале, за перелетами птиц и поведением зверей, он обычно прилетал домой к обеду или вечером.
Но в этот вечер в кабинете Яснова из видеооблака возник Октавиан и спросил:
— А где наш питомец? Что-то давно его не видно.
— Как? — удивился Иван. — Он не был у вас? Но ведь он полетел в «Хронос»! — Его охватило беспокойство.
Не вернулся Саня и на другой день. Неужели опять сбежал? Объявлять розыск было неловко — не мальчик, семнадцать уже парню. А если что-то случилось?
Подождав до полудня, Яснов обратился в Спасательную службу. Попросил начать поиски.
Ожидая сообщений от поисковых групп, Иван не находил себе места. Бесцельно бродил по саду. Прохладный сентябрьский ветер гнал по земле опавшие листья. «В ареале сейчас все наоборот, — подумал Иван. — По натуральному времени начинается весна».
Мысль об ареале вызывала почему-то тревожные предчувствия, и он повернул к дому.
Зашел в Санину комнату. Она казалась пустой и холодной, несмотря на то, что увлекшийся Афанасий развел в камине слишком жаркий огонь.
Иван поднялся в мастерскую и от неожиданности остановился у порога. Рядом с картинами, вернувшимися с выставки, он увидел… давно уничтоженное полотно «Свет и тьма». Мистика!
— Откуда это? — спросил Иван у кибера.
— Это я! — Афанасий хвастливо ткнул себя пальцем в грудь. — Я видел, как Саня собирался и долго не решался смыть краски. И я раздобыл редкий аппарат — нейтронный молекулятор. С его помощью можно до последнего атома скопировать любую вещь.
— И ты успел снять молекулярную копию? Ай да молодчина!
— Здесь еще одна картина, — сказал польщенный Афанасий. — Саня никого к ней не подпускал. Но я все же заглянул… Красиво! Показать?
Кибер притронулся к стене — и дымчатый бархат покрывала заструился, поднялся вверх и растворился в потолке. Большое полотно открылось глазам Ивана.
Холмик на переднем плане, поросший овсюгом и клевером, был как будто знаком.
Совсем недавно они отдыхали с Саней здесь, в тени редких берез, а за холмом парил в небе причудливый город-парусник. На картине города не было, но почему-то ясно угадывалось, что он там, за спиной. А впереди распахивалась странная, волнующая бесконечность. Современная среднерусская лесостепь как-то незаметно и плавно, окутываясь сиреневой дымкой, переходила в древнюю саванну с густыми травами и редкими деревьями. Словно вся история открывалась перед Иваном, словно он видел мир глазами людей всех времен сразу. Связь времен подчеркивалась рекой, текущей из сиреневой дали, будто из глубины веков. Как и всякий художник, Саня запечатлел, конечно, всего лишь один миг. Но в этом миге ощущалось дыхание вечности.
— Удивительно, — шептал Иван, то отходя от полотна, то приближаясь.
Но дальше его ждали вещи еще более удивительные. Сначала все на картине — травы, деревья, сам воздух — выглядело застывшим в немой печали. Но чем больше Иван всматривался, тем больше казалось, что пейзаж что-то говорит, шепчет. Это ощущение исходило от шумящих трав и листьев, от таинственных перепадов света, от жаворонка. Сам он на картине не был виден. Но так и чудилось, что он висит в небе и сплетает серебристые узоры своих песен. И еще река… Ее ритмично чередующиеся извивы, усиливая впечатление бесконечности, напоминали грустно протяжную песню о чем-то безвозвратно утерянном, оставшемся там, в глубине тысячелетий — в этой повитой синью дали.
Иван встряхнул головой, пытаясь избавиться от слухового наваждения. Потом закрыл глаза и попытался трезво рассуждать. Да, своей необычностью и совершенством картина Сани создавала сильный и своеобразный эмоциональный настрой, воздействовала одновременно на центры зрительные и слуховые. Видимо, так. Но что же ему послышалось? Один из старинных вальсов?
Иван открыл глаза. И снова перед ним все заискрилось, наполнилось шелестом трав, напевами реки, музыкой степей. Нет, это не вальс… Тут что-то более глубокое и нежное, трогающее до глубины души, до слез. Но что?
И вдруг взгляд Ивана упал в затаенный угол картины, где светилась подпись-намек, подпись-подсказка: «Полонез».
Верно! Как он мог забыть? В старину полонезы писали Чайковский, Шопен и многие другие. Но здесь слышался единственный в своем роде полонез, уже не одну сотню лет тревожащий души людей, — «Полонез» Огинского.
Иван глядел на картину и слышал бессмертную мелодию — невыразимо грустную и в то же время пронизанную солнцем и светлыми чувствами. В ней вылилась душа художника. В ней было все, что тревожило Саню: и тоска по утраченной родине, и радость приятия нового, и благоговение перед жизнью, и снова печаль.
— Или я совсем ничего не понимаю в искусстве, или это…
— Красиво! — торжественно возвестил Афанасий, закончив начатую Иваном фразу. При этом слуга поднял вверх указательный палец.
— Помалкивай, знаток, — оборвал его Иван и бросился вниз.
В своем кабинете он окутался облаком связи и отыскал Дениса Кольцова. Тот отдыхал, сидя в глубоком кресле. Увидев гостя, художник встал.
— Нашелся?
— Саня? Пока нет… Но я нашел нечто удивительное. Очень прошу ко мне…
Старый художник проявил расторопность и минут через десять был в мастерской.
— Воскресла? — остановился он в изумлении перед «Светом и тьмой».
— Это кибер постарался. Успел снять молекулярную копию. Но я не за этим звал. — Иван кивнул в сторону покрывала и, похлопав сияющего Афанасия по плечу, сказал: — Открой.
Старый художник, как и всегда в подобных случаях, взглянул на полотно как профессионал и холодный аналитик. Он заговорил о таинственных ритмах света, о законах простоты и античного лаконизма форм. Это огорчило Ивана. «Видно, ошибся я в своей оценке», — подумал он.
Но Кольцов внезапно смолк. Глаза его изумленно расширились. «Пробрало», — торжествовал Иван. Он чувствовал: старый мастер увидел картину и «услышал» ее.
Увидел полотно, где все трепетало и мерцало, воздух струился, а краски светились, взаимно проникали друг в друга и… говорили, пели, звучали.
Минуту или две художник находился целиком во власти картины. Потом взгляд его переместился в нижний угол, где чуть приметно светилась подпись.
— Верно, — прошептал он. — Поразительно верно.
Наконец Иван оторвался от полотна и повернулся к Ивану.
— Где мальчик? А ну подай мне его сюда! Ах да, сбежал… Найти! Немедленно найти!
— Ищут.
— Да ты понимаешь, что это такое? Редчайшее явление! Связать в одно целое живопись с музыкой, искусство пространственное с искусством временным удалось пока лишь одному Ришару.
— Я слышал эту легенду, — кивнул Иван.
— Ришар — не легенда! Я ведь стар, как библейский Мафусаил, и лет сто назад, в дни юности, был знаком с Ришаром — астролетчиком и художником исключительной и трагичной судьбы. А талант — это судьба и богатство чувств… В распоряжении Ришара оказались только что изобретенные тогда объемные и светящиеся краски. И он сотворил живописно-музыкальное чудо. Но картина и ее творец погибли во время извержения венерианского сверхвулкана. А нейтронных молекуляторов тогда еще не было… У нашего Сани тоже исключительная судьба. И все, что он пережил, передумал, нашло выражение в «Полонезе». Да, талант — не только природное дарование, это прежде всего судьба, сама жизнь! Не такая, конечно, как у Юджина Веста. Этот одареннейший байбак душевно пассивен, готов всю жизнь пролежать на боку…
— Ты несправедлив. Юджин много работает.
— «Работает»… — усмехнулся Кольцов и показал на картину Сани. — Работать надо вот так! А про Юджина мне только что сообщили: отправился в длительный туристский круиз. Того и гляди, станет «вечным туристом»…
«Полонез» старый художник решил взять с собой. Заодно прихватил «Свет и тьму».
— Жюри еще не закончило работу, — пояснил он. — И мы вместе подумаем, что делать.
Этот грузный и обычно медлительный пожилой человек удивил Ивана своей напористостью и расторопностью. Вечером того же дня Яснов увидел его возникшим из облака связи.
— Удача! — возгласил Кольцов. — «Свет и тьма» уже в пути на всемирную выставку, а «Полонез» в виде исключения сразу отправляется в Солнечную галерею. Так что можешь поздравить Саню с почетнейшим званием лауреата «Золотого кольца».
