– И то дело. – Ничмоглот Берендеевич подхватил кузину под руку.
– Эй, – заступила ему дорогу Тата. – Далеко ли собрался? Забыл разве, какая важная ночь предстоит.
– Так к ночи и прибуду. Мое слово – закон. Нервами отдохну и вернусь, – заверил леший.
И не успели Бабы-яги и ведьмы ничего возразить, а Кима и Глоша уже скрылись в чаще леса.
– Вот так, – ревниво проворчала Ядвига. – Когда работать надо, он развлекается.
– Мужики они все одинаковые, – с сочувствием подхватила Ягуля. – Мой покойник-леший точно такой же был. Все самое тяжелое на своих плечах волокла.
– Хватит лирики, – шикнула Тата и, с беспокойством глядя на Козлавра, добавила: – А он все белеет и белеет.
Черного и впрямь у поэта-сатирика становилось все меньше, зато белые пятна увеличивались, явно угрожая завоевать все пространство на его теле.
– Сестрички, он кофий жует, вот и причина, – догадалась Луша. – А ну плюй, быстро плюй.
И она с силой ткнула поэта-сатирика острым кулачком в бок. Тот от неожиданности ойкнул и плюнул прямо в Татаночу. Она негодующе взвизгнула:
– Жаль, ты нам еще нужен сегодня. Иначе бы я тебе показала.
Поэту ведьмы не страшны,
Слабы пред гением они! —
нагло заявил Козлавр.
– Твое счастье, что ты нам нужен, – заскрипела зубами Тата.
– И, кстати, рифма никудышная, – подхватила Ната. – Совсем исхалтурился ты, братец. Никак на гения не тянешь.
Козлавр приготовился к очередной гневной тираде, но ведьмы успели заткнуть ему рот какой-то тряпкой и, привязав сеть к метле, велели ей оттранспортировать поэта-сатирика прямиком в избушку на курьих ножках.
Там ведьмы немедленно связали его и, освободив от сети, намазали остатками черной жижи. Торс и руки снова исчезли, и поэт-сатирик опять невыносимо завонял серой.
– Успели сохранить, – с облегчением выдохнула Татаноча.
– Теперь у нас все получится, – сказала Ягуля.
– Если, конечно, твои вяленые мыши опять что-нибудь не натворят, – заметила Татаноча. – Кстати, та мышь-то не возвращалась?
Ягуля растерянно развела руками.
– Сама ничего не понимаю. По всем подсчетам, давно должна была быть здесь.
– Значит, подсчеты у тебя неправильные, – с осуждением проговорила Ната.
– Подсчеты-то правильные, – возразила хозяйка избушки. – А вот колдовство слишком сильное.
– А слабое нам ни к чему, – отрезала Тата. – Мы здесь не в игрушки играть собрались.
Вечером Темные хватились Ничмоглота. На дворе сгущались сумерки, а его все не было.
– Загулял, бесстыжьи его глаза, загулял, – то и дело повторяла Ягуля, выразительно косясь на мрачневшую с каждым часом сестру.
Ядвига нервно стучала костяной ногой по полу, отчего избушка икала и принималась возмущенно переминаться на месте.
– Загулял. Как пить дать загулял, – словно ничего не замечая, продолжала Гуля.
– Может, слетать за ним? – вопросительно взглянула на сестер Луша.
– Сиди! – приказала старшая сестра. – Сам должен явиться.
– А если не явится? – спросила Ната.
– Ему же хуже, – с угрозой в голосе произнесла Тата, одновременно помешивая в котле очередное волшебное варево.
– Подумаешь, кузину сходил навестить в кои-то веки, – встала на защиту лешего Ядвига Янусовна.
За час до полуночи с улицы раздался нестройный хор болотных голосов. Пели они что-то очень душещипательное и тоскливое про болото и загубленную судьбу. Пели, впрочем, не очень внятно, а потому разобрать можно было лишь отдельные слова. В основном припев, который подхватывал хриплым голосом Ничмоглот. Возле избушки песня смолкла. Послышались слова прощания. Сквозь полуоткрытую дверь избушки потянуло гнильем и болотной тиной. Даже запах серы заглушился.
– Вернулся, голубчик, – хмыкнула Ядвига. – А вы волновались. Я ж говорила.
Дверь распахнулась настежь. На пороге стоял Ничмоглот.
– Дамы, я прибыл, – весьма развязно проговорил он. – Гостинец вам принес. От кузины. Пирожки. С козявками, слизняками и тиной.
И он водрузил на стол огромный куль из листьев лопухов.
– Угощайтесь, дамы.
– Сейчас не до угощения, – хмуро глянула на него Татаноча. – Уж полночь близится. Колдовать надо.
– Это я понимаю, – не очень членораздельно произнес леший.
Почуяв неладное, Татаноча наклонилась к самому его лицу и охнула. Глаза у нее немедленно заслезились.
– Что за гадостью тебя кузина потчевала?
– Попрошу не оскорблять, – обиделся Ничмоглот Берендеевич. – Вовсе не гадость, а мировой напиток. Нашатырный спирт на козявках с лесными клопами. Фирменный рецепт моей Кимочки.
И, качнувшись, он был вынужден облокотиться на лавку.
– Поговорила бы я с твоей Кимочкой! – тоном, не обещающим ничего хорошего, произнесла старшая ведьма. – В такую важную ночь отличился! – возмущенно добавила она.
– Я в прекрасной форме. Колдовать смогу, – все еще не решаясь отпустить лавку, заверил Ничмоглот Берендеевич. – А козла вы уже усыпили? – деловито осведомился он.
– Да. – Ядвига Янусовна указала на спутанного поэта-сатирика. Тот действительно крепко спал в углу.
И Темные приготовились к новому колдовству. Снова на столе появился таз, и снова бурлила, дымилась в нем черная жижа. И черный козел, вращая безумными красными глазами, лежал на столе, а Темные вели вокруг хоровод, завывая заклинание.
Плюх! Из таза во все стороны полетели черные брызги. Хоровод мгновенно рассыпался. Темные тут же принялись оттираться. Кажется, обошлось. Во всяком случае, ни у кого ничего лишнего не выросло.
– Что это было? – первой пришла в себя Лукреция.
– По-моему, вернулась проклятая вяленая, – смущенно ответила Ягуля Янусовна. – И как только мимо меня в дом проскочила? Вы-то куда смотрели? – рявкнула она на ходики и показала кулак.
Ходики, переступив по жердочке, демонстративно повернулись к хозяйке задом.
– Ну, я им после устрою, – пообещала Ягуля. – Заодно с этой вяленой.
Ходики развернулись к ней лицом. Кукушка глянула из-за дверцы:
– Мы – часы и в сторожа не нанимались. Некогда нам за всякими вялеными следить. Своих дел хватает.
– Совсем обнаглели, – Ягуля схватилась было за кочергу.
Однако ходики, расправив крылышки, взмыли к стропилам и там спрятались, периодически ехидно кукуя.
– Достать бы вяленую-то надо. – Ничмоглот Берендеевич все еще находился под действием настойки.
– И чем же ты ее доставать собираешься? – поинтересовалась Ядвига.
– Может, сама выйдет? – с надеждой проговорила Ягуля.
– Как бы не так, – жалобно протянула Луша. – Она ведь теперь опять вяленая. А если ее там оставить, ни одно колдовство не пойдет.
– Эх, незадача, – в сердцах прошипела Тата.
Ведьмы попробовали подцепить мышь вилкой. Тщетно. Вилка гнулась и категорически не желала входить в жижу.
– Говорила же, ничего не получится, – вздохнула Луша. – Только живой рукой вытащить можно.
– А что потом с рукой будет? – шмыгнула бородавчатым носом Ядвига.
– Может, костяной ногой можно? – с надеждой спросил Ничмоглот.
– Нет, – отозвалась Ягуля. – Если только живой. Но у меня она и так последняя.
– У меня тоже, – на всякий случай поторопилась сообщить Ядвига.
– А кто доставать будет? – задал новый вопрос леший.
– Жребий решит, – рявкнула Татаноча.
Она щелкнула пальцами, и на ее вытянутой ладони появилась большая игральная кость.
– Нас как раз шестеро, – продолжила старшая ведьма. – Один, два, три, четыре, пять, шесть, – тыкала она по очереди пальцем в каждого из Темных. Сама Татаноча оказалась шестой. – Сейчас брошу кость. Чей номер выпадет, тому, значит, и лезть… Итак… Два!
Ничмоглоту стало не по себе. Даже несмотря на благотворное действие нашатырной настойки. А что, если руку растворит? Лешие без руки бывают? Кажется, нет. Значит, в отставку? Рано. А если, к примеру, вместо руки гадость какая-нибудь вырастет? Хвост, там, крокодилий или рога? Смирится ли с этим Ядвига?
Но отступать было поздно. Собрав все свое мужество, Ничмоглот сказал:
– Что ж, дамы. Поминайте меня лихом.
И он запустил в жижу руку по самое плечо.
– Поймал! Туточки она, родименькая!
В следующее мгновение, он вытащил вяленую мышь.
– Об козла, об козла вытирай! – командовала Татаноча. – А как обсохнет, немедленно в печь ее.
Леший в точности выполнил приказание. На сей раз крепко связанный козел лишь глазами сильней стал вращать.
– А рука-то, рука! – Леший повертел в воздухе пальцами, когда мышь, полыхнув синим пламенем, сгорела в топке. – Как новенькая. Ничегошеньки с ней не стало. Это все Кимина настойка. Точно вам говорю. Она у ей ото всего помогает.
На стропилах нервно закуковали ходики.
