Лира тотчас же слезла и встала между ним и Йореком Барнисоном, осознавая, что это она сказала медведю, что ему не понадобится броня.
Мужчина заговорил на незнакомом языке. Йорек Барнисон ответил, и человек застонал от страха.
— Он думает, что мы дьяволы, — сказал Йорек Лире. — Что мне сказать?
— Скажи ему, что мы не дьяволы, но у нас имеются таковые в друзьях. И мы ищем… Просто ребенка. Странного ребёнка. Скажи ему это.
Как только медведь произнёс это, человек показал направо, указывая на место, расположенное дальше, и заговорил быстро.
Йорек Барнисон сказал, «Он спрашивает, не пришли ли мы, чтобы забрать этого ребёнка. Они его боятся. Они пытались его отогнать, но он постоянно возвращается».
— Скажи ему, что мы заберём его с собой, но они поступили плохо, так обращаясь с ним. Где он?
Человек объяснил, в страхе жестикулируя. Лира боялась, что он по ошибке выстрелит, но как только он договорил, то кинулся в дом и захлопнул дверь.
Лира видела лица у каждого окна.
— Где ребёнок? — спросила она.
— На рыбном складе, — сказал медведь и повернулся по направлению к пирсу.
Лира последовала за ним. Она жутко нервничала. Медведь направлялся к узкому деревянному сарайчику, поднимая голову, чтобы понюхать то тут, то там, а когда они подошли к двери, он сказал: «Там внутри».
Сердце Лиры забилось так, что она едва могла дышать. Она подняла руку, чтобы постучать, и, осознав, что это глупо, набрала побольше воздуха, чтобы позвать, но поняла, что не знает, что сказать. О, как уже было темно! Ей нужно было взять светильник…
Выбора не было, и всё равно, она не хотела, чтобы медведь видел её страх. Он говорил об обуздании собственного страха: именно это ей и нужно было сделать. Она подняла обрывок оленьей кожи, удерживающей щеколду, и сильно дёрнула примёрзшую дверь. Та с треском распахнулась. Ей пришлось раскидать сугроб снега у подножия двери, чтобы открыть её; от Пантелеймона не было никакой пользы — он бегал туда-сюда горностаем, белая тень на белой земле, издавая тихие испуганные звуки.
— Пан, ради Бога! — сказала она. — Стань летучей мышью. Лети и посмотри…
Но он не захотел, не захотел он и говорить. Она никогда его таким не видела.
Кроме единственного случая, когда она и Роджер в склепе в Джордане переместили монеты с изображениями деймонов из одних черепов в другие. Он был напуган даже больше неё. Что до Йорека Барнисона, он лежал на снегу неподалёку и молча смотрел.
— Выходи! — сказала Лира так громко, насколько хватило смелости. — Выходи!
В ответ не донеслось ни звука. Она открыла дверь чуточку шире, и Пантелеймон вспрыгнул ей на руки, отталкивая и отталкивая её в своей кошачьей форме и сказал: «Уходи! Не оставайся здесь! О, Лира, уходи сейчас же! Вернись!»
Пытаясь его удержать, она увидела, что Йорек Барнисон поднялся на лапы и повернулся по направлению к фигуре, спешащей по тропинке из деревни, со светильником в руках. Когда человек приблизился, он поднял светильник к лицу: старик с широким и таким морщинистым лицом, что глаза терялись в этих морщинках.
Его деймон был арктической лисой.
Он заговорил, и Йорек передал:
— Он говорит, что это не единственный подобный ребёнок. Он видел и других в лесу. Иногда они быстро умирают, иногда — не умирают. Он думает, этот выносливый. Но для него было бы лучше, если бы он умер.
— Спроси его, не могла бы я одолжить его светильник?
Медведь заговорил, старик быстро закивал и тут же подал ей светильник. Лира поняла, что он пришел сюда, чтобы принести ей светильник, и поблагодарила его.
Он опять закивал, и отступил назад, подальше от неё, хижины и медведя.
Лира неожиданно подумала: что если этот ребёнок — Роджер? И она взмолилась изо всех сил, чтобы это был не он. Пантелеймон, цеплявшийся за неё, снова стал горностаем, его маленькие когти глубоко вонзились в куртку.
Она высоко подняла светильник и ступила внутрь, и тогда она увидела, что делает Коллегия Жертвенников, и какого рода жертву должны были принести дети.
Мальчик съёжился возле деревянных жердей, на которых висели ряды потрошеной рыбы, твердой как камень. К себе он прижимал кусок рыбы точно так же, как Лира прижимала к себе Пантелеймона — крепко, левой рукой к сердцу. Но это всё, что у него было — это кусок вяленой рыбы, потому что деймона у него не было совершенно. Глакожеры отрезали его. Это было разделение, а перед ней была половина мальчика.
Глава тринадцать. Фехтование
Её первым порывом было развернуться и убежать, её тошнило. Человеческое существо без деймона — всё равно, что человек без лица, либо же с развороченной грудью и вырванным сердцем: нечто неестественное и ужасное, принадлежащее скорее миру призраков, нежели разумному миру живых.
Лира вцепилась в Пантелеймона, у неё всё поплыло перед глазами, и ком подошел к горлу, и холодный как ночь отвратительный пот окропил её тело чем-то ещё более леденящим.
— Крысятина, — произнёс мальчик. — У вас моя Крысятина?
У Лиры не было сомнений, что он имеет в виду.
— Нет, — произнесла она ломким и испуганным голосом. Затем, — Как тебя зовут?
— Тони Макария, — ответил он. — Где Крысятина?
— Я не знаю… — начала она и с усилием сглотнула, чтобы совладать с тошнотой.
— Глакожеры… — Но она не смогла закончить. Ей нужно было выйти из сарая и посидеть на снегу в одиночестве, разве что она, разумеется, не была одна, она никогда не была одна, потому что с ней всегда был Пантелеймон. О, быть отрезанным от него, как этот маленький мальчик был разлучён со своей Крысятиной!
Самое худшее на свете! Она поняла, что всхлипывает, и Пантелеймон тоже поскуливал, и они оба чувствовали страстное сострадание и жалость к этому мальчику-половинке.
Потом она снова поднялась на ноги.
— Пойдём, — позвала она дрожащим голосом. — Тони, выходи. Мы отвезем тебя в безопасное место.
В рыбном домике послышалось шевеление, и он появился в дверном проеме, всё ещё прижимая свою вяленую рыбу. На нём были достаточно тёплые вещи: толстая стёганная угольно-чёрная куртка и ботинки на меху; но у всей одежды был поношенный вид, и она плохо сидела. В немного белее ярком свете, который исходил от едва заметных следов Авроры и заснеженной земли, он выглядел даже ёще более потерянным и жалким, чем на первый взгляд, съёжившийся у жердей с рыбой в свете светильника.
Селянин, который принёс светильник, отошел на несколько ярдов, и позвал их.
Йорек Барнисон перевёл: «Он говорит, что ты должна заплатить за рыбу».
Лире хотелось приказать медведю убить его, но она сказала: «Мы забираем от них этого ребёнка. Они могут себе позволить потратить одну рыбину, чтобы заплатить за это».
Медведь заговорил. Мужчина забормотал, но не спорил. Лира поставила его светильник на снег, и взяла за руку мальчика-половинку, чтобы отвести его к медведю. Он беспомощно пошёл, не выказывая ни удивления, ни страха от вида большого белого медведя так близко. А когда Лира помогла ему сесть на спину Йорека, он заговорил:
— Я не знаю, где моя Крысятина.
— И мы тоже не знаем, Тони, — сказала она. — Но мы… мы накажем Глакожеров. Мы сделаем это, я обещаю. Йорек, ничего, если я тоже сяду?
— Моя броня весит намного больше, чем дети, — ответил он.
Она взобралась позади Тони и заставила его прижаться к длинному жёсткому меху, а Пантелеймон сидел в капюшоне, тёплый, близкий, скорбящий. Лира знала, что Пантелеймон хотел бы дотронуться и прижать к себе этого маленького мальчика-половинку, лизнуть его, поласкать его и согреть его как бы это сделал его собственный деймон; но, конечно, великий запрет не давал ему этого сделать.
Они поднялись вверх по деревне, а потом к хребту, на лицах же селян был страх и какое-то боязливое облегчение при виде того, что девочка и большой белый медведь забирают это жестоко искалеченное существо.
В душе Лиры отвращение сражалось с сочувствием, и сочувствие победило. Она обняла маленькую худую фигурку. В пути назад к экспедиции было холоднее, и суровее, и темнее, но, несмотря на всё это, показалось, что время пролетело быстрее. Йорек Барнисонбыл неутомим, привычка же Лиры к верховой езде автоматизировалась, так что она не боялась упасть. Холодное тельце в её объятиях было таким лёгким, что, с одной стороны, с ним было легко управиться, но он был вялым; он неподвижно сидел во время движения, так что, с другой стороны, с ним не было так уж легко.
Время от времени мальчик-половинка говорил.
— Что это ты сказал? — спросила Лира.
— Я говорю, она узнает, где я?
— Да, она узнает, она найдёт тебя и мы найдём её. Держись крепче, Тони. Это недалеко отсюда.
Медведь бежал все дальше. Лира даже не понимала, как устала, пока они не догнали бродяжников. Сани остановились, чтобы дать собакам передохнуть, и неожиданно все появились, Фардер Корам, Лорд Фаа, Ли Скорсби, все сгрудились помочь, и затем отшатнулись и замолчали, увидев кого-то ещё с Лирой. Она так застыла, что даже не могла разнять объятья, и самому Джону Фаа пришлось бережно раскрыть её руки и осторожно снять её.
