Но слышал ли он? Она не знала. Ее швыряли из стороны в сторону, кинули на твердую поверхность, которая начала качаться и подскакивать как сани. Звуки, достигавшие ее, были дикие и непонятные. Она слышала рев Йорека Барнисона, но он был очень далеко. Затем ее трясло по неровной земле, руки скручены, рот заткнут, рыдающую от гнева и страха. И вокруг разговаривали странные голоса.
— Пан…
— Я — здесь, т-с-с, я помогу тебе дышать. Лежи тихо…
Мышиные лапки Пантелеймона отодвинули капюшон, освободив рот Лиры, и она глотнула морозный воздух.
— Кто они? — прошептала она.
— Они похожи на татаров. Я думаю, что они попали в Джона Фаа.
— Нет…
— Я видел, как он упал. Но он должен был подготовиться к такому нападению. Мы это знаем.
— Но мы должны были помочь ему! Мы должны были прочитать алетиометр!
— Тише. Притворись, что ты без сознания.
Раздалось щелканье бича и лай ездовых собак. По тому, как она дергалась и подпрыгивала, Лира могла определить с какой скоростью они ехали, и хотя она старалась расслышать звуки битвы, все, что она слышала, были жалкие звуки выстрелов, приглушенных расстоянием, и затем единственными звуками стали скрип снега и мягкий топот лап.
— Они отвезут нас к глакожерам, — шепнула Лира.
Она вспомнила слово — «разъединенный». Ее тело наполнил жуткий страх и Пантелеймон крепко к ней прижался.
— Я буду драться, — сказал он.
— И я. Я их убью.
— И Йорек, когда он найдет нас. Он их раздавит насмерть.
— Как далеко мы находимся от Болвангара?
Пантелеймон не знал, но он думал, что это где то в сутках пути.
Потом они ехали до тех пор, пока тело Лиры не свели судороги. Темп замедлился и кто-то грубо снял ее капюшон.
Она увидела широкое азиатское лицо, под волчьим капюшоном, освещенное мерцающим светом лампы. Его черные глаза засверкали удовлетворением, особенно когда Пантелеймон выскользнул из анорака Лиры, шипя оскалив свои белые зубы горностая. Деймон человека, большой тяжелый волк, зарычал, но Пантелеймон даже не вздрогнул.
Человек усадил Лиру и прислонил ее к борту саней. Она упала на бок, потому что ее руки были все еще связаны сзади, и он связал ее ноги вместе того чтобы развязать ее руки.
Сквозь падающий снег, сквозь густой туман Лира видела какой сильный это был человек, и какой сильный был погонщик, как они держат равновесие в санях, как они чувствуют себя дома на этой земле, бродяжники такими никогда не были.
Человек что-то ей сказал, но она ничего не поняла. Он пробовал другой язык с тем же самым результатом. Тогда он спросил на английском.
— Твое имя?
Пантелеймон предостерегающе взъерошился, и Лира сразу поняла, что он имел в виду. Этот мужчина не знает, кто она! Они похитили ее не из-за госпожи Коултер, и возможно они не наемники глакожеров.
— Лиззи Брукс, — сказала она.
— Лисси Бругс, — повторил он. — Мы отвезем тебя в хорошее место. К хорошим людям.
— Кто вы?
— Самоеды. Охотники.
— Куда вы меня везете?
— В хорошее место. К хорошим людям. У вас был панцербьерн?
— Для защиты.
— Не помогло! Ха, ха, медведь не помог! Мы все равно получили тебя!
Он громко рассмеялся. Лира взяла себя в руки и промолчала.
— Кто эти люди? — спросил человек, указав в направлении откуда они ехали.
— Торговцы.
— Торговцы… Чем они торгуют?
— Мех, спирт, — сказала она. — Дымлист.
— Они продают дымлист и покупают меха?
— Да.
Он сказал что-то своему товарищу, тот ответил кратко. Сани ехали все быстрее вперед, и Лира устроилась поудобнее и попыталась разглядеть куда они едут, но снег падал плотно, и небо было темным, и ей стало слишком холодно выглядывать и она легла. Лира и Пантелеймон могли чувствовать мысли друг друга, и старались успокоиться, но этому мешала мысль о мертвом Джоне Фаа… И что же случилось с Фардер Корамом? И удалось ли Йореку убить остальных самоедов? И попытаются ли они найти ее?
Впервые, она почувствовала легкую жалость к себе.
Прошло много времени, прежде чем человек пихнул Лиру плечом и дал ей пожевать полоску вяленого мяса северного оленя. Мясо было грубым и жестким, но Лира была голодна, а это была пища. После того, как она пожевала мясо, ей стало немного лучше. Лира медленно просунула руку в свои меха, и убедилась, что алетиометр все еще там, а затем осторожно достала жестянку с мухой-шпионом и уронила ее в свой меховой ботинок. Пантелеймон заполз туда, как мышь и постарался просунуть банку так далеко, как только смог, запихивая ее под Лирины гамаши из кожи северного оленя.
Когда это было сделано, Лира закрыла глаза. Страх истощил ее, и скоро она тревожно соскользнула в сон.
Она проснулась, когда движение саней изменилось. Оно внезапно стало более гладким, и когда Лира открыла глаза, они проезжали мерцающие высоко огни, такие яркие, что ей пришлось натянуть капюшон на глаза, прежде чем выглянуть снова. Лира окоченела и замерзла, но все-таки смогла заставить себя высунуться достаточно, чтобы увидеть, что сани стремительно ехали вдоль ряда высоких мачт, и на каждой горел яркий ямтарический свет. Сани выехали через открытые металлические ворота в конце улицы огней на широкое открытое пространство, вроде рыночной площади или арены для какой-то игры или соревнований. Оно было совершенно плоским, гладким и белым, около сотни ярдов поперек. Вокруг был высокий металлический забор.
В дальнем конце этой арены сани остановились. Рядом было низкое здание, или несколько низких зданий под толстым слоем снега. Точнее нельзя было сказать, но Лире показалась что туннели, связывающие одни здания с другими, выгибались под снегом. С одной стороны стояла крепкая металлическая мачта, знакомого вида, но Лира не могла сказать, что она ей напоминает.
Прежде чем Лира смогла разглядеть больше, человек в санях перерезал веревку стягивающую ее лодыжки и грубо вытащил ее наружу, в то время как погонщик кричал на собак, чтобы заставить их стоять спокойно. В нескольких ярдах от них в здании открылась дверь, и вверху загорелся ямтарический свет, шаря из стороны в сторону, чтобы найти их, словно прожектор.
Лирин похититель пихнул ее вперед, как добычу, не давая ей идти, и что-то сказал. Фигура в подбитом анораке из угольного шелка ответила на том же самом языке, и Лира увидела его: он не был Самоедом или Татаром. Он мог бы быть мудрецом из Джордана. Он смотрел на нее, и особенно на Пантелеймона.
Самоеды заговорили снова, и человек из Болвангара сказал Лире: — Ты говоришь на английском?
— Да, — сказала она.
— Твой деймон всегда имеет эту форму?
Самый неожиданный вопрос! Лира могла только открыть рот. Но Пантелеймон ответил своим способом, став соколом и кинувшись с плеча Лиры на деймона человека, большого сурка, который ударил быстрым движением и зашипел, на Пантелеймона летающего вокруг на быстрых крыльях.
— Вижу, — удовлетворенным тоном сказал человек, когда Пантелеймон вернулся на плечо Лиры.
Самоед выжидающе посмотрел на него, и человек из Болвангара кивнул и снял рукавицу, чтобы сунуть руку в карман. Он вынул кошелек на веревке отсчитал дюжину тяжелых монет в руку охотника.
Двое мужчин пересчитали деньги, и затем уложили их осторожно, каждый взял половину. Не оборачиваясь, они сели в сани, и погонщик щелкнул кнутом, прикрикнул на собак, и они поехали вдоль широкой белой арены в улицу огней, набирая скорость, пока не исчезли в темноте.
Человек снова открыл дверь.
— Быстро заходи, — сказал он. — Здесь тепло и уютно. Не стой на холоде. Как тебя зовут?
Его речь была наверняка английской, без любого, знакомого Лире акцента. Ее тон напомнил Лире речь того сорта людей, которых она встречала с госпожой Коултер: умные, образованные и важные.
— Лиззи Брукс, — сказала она.
— Заходи, Лиззи. Мы позаботимся о тебе, не беспокойся.
Ему было холодней чем Лире, учитывая даже то, что она была на холоде намного дольше; ему хотелось снова вернуться в тепло. Лира решила притвориться тупой, глупой и неторопливой и медленно перетащила свои ноги через высокий порог, заходя в здание.
Внутри было две двери, а между ними — большое помещение, чтобы не выходило слишком много теплого воздуха. Теперь, когда они вошли через внутреннюю дверь, Лира почувствовала себя задыхающейся в невыносимой жаре, и распахнула свои меха и откинула капюшон.
Они были в квадратном помещении, шириной приблизительно восемь футов, направо и налево отходили коридоры, а перед Лирой было что-то вроде стойки, которая бывает в приемном отделении больницы. Все было ярко освещено, белые поверхности и нержавеющая сталь блестели. В воздухе был запах еды, знакомой еды — бекона и кофе, и слабый неизгладимый больнично-медицинский запах. От стен исходил легкий жужжащий звук, слишком низкий, чтобы его слышать, звук к которому приходится либо привыкнуть либо сойти с ума.
